Эгоистка

Дани застонал – прекрасный, волнующий, великолепный звук, который я почувствовала в себе, и у меня не было выбора, кроме как начать двигать бёдрами быстрее, желая услышать его снова.

Его руки переместились с моей талии на поясницу, затем вниз к моей попке. Он схватил её и снова издал этот прекрасный звук, заставляя моё тело двигаться быстрее и сильнее.

Блаженство пронзило меня.

Он был настойчив, почти требовал моего удовольствия, и мне приходилось опираться на плечи Дани, когда я скакала на нём.

Кончики моих пальцев впились в его спину, когда я поняла, что собираюсь кончить снова.

Я прошептала ему об этом, и он издал то ли полусмех, то ли полустон. С его губ слетали сладкие слова, маленькие призывы, то, что я больше чувствовала, чем слышала, пока доводила себя до очередного оргазма.

Я была близка, так чертовски близка, когда слова стали более настоятельными, его руки сжались на моей заднице, а тон стал более отчаянным и нуждающимся.

– Сейчас кончу, – простонал он, почти страдая, – не могу… чёрт, я не могу…

– Всё в порядке, – прошептала я, прижавшись губами к его уху, – сделай это для меня, Дани.

Он снова застонал, потом, задыхаясь, издал звук, который был поразительно горячим, и откинул голову назад.

Мгновением позже его член запульсировал, и я почувствовала, как он излился внутрь моей киски.

Его лицо исказилось в муке, смешанной с экстазом, когда я продолжала насаживаться на его член. Это было потрясающе, его вид и то, как вздымалось его тело.

Его звук, его ощущения, то, как он прижимался ко мне, словно думал, что упадёт с края света, если его отпустить… это было то, что мне было нужно.

Я прижалась к нему, когда мой второй оргазм обрушился на меня, как приливная волна, омывая нас обоих, и я прижала его к себе, дрожа на его теле, когда кончила.

Пока мы сидели на этом диване, прошло время. Постепенно мир вновь появился вокруг меня, разноцветные рождественские огни нежно ласкали раскрасневшиеся щёки Дани.

Его глаза были закрыты, ресницы касались щёк, когда он ровно дышал. В какой-то момент он отпустил мою задницу, его руки снова обхватили мою талию, чтобы он мог прижать меня к себе.

Прошёл удар сердца, потом два, потом ещё, и когда глаза Дани наконец открылись, он улыбнулся мне.

– Можно остаться на ночь? – спросил он сонно.

– Тебе, блин, лучше знать.

Мы оба рассмеялись усталым смехом, и всё, о чём я могла думать, когда он снова поцеловал меня, это о том, как я благодарна ему за то, что он выбрал меня.





Глава 17




Чувство вины матери существует.

У разных мам оно проявляется по-разному.

Думаю, у пап оно тоже может быть, но я не знаю; папа Блэр был неспособен признать свою вину в любой форме или виде, так что я не слышала из первых уст, что такое чувство вины отца.

Но чувство вины мамы…

Чувство вины мамы – это восемнадцать телефонных звонков, которые вы делаете в первый раз, когда оставляете ребёнка с няней, а затем восемнадцать минут плача, когда вы возвращаетесь домой, где бы вы ни были, потому что вам так стыдно за то, что вы оставили его.

Чувство вины мамы – это плач на унитазе, потому что вы закрыли дверь в ванную, чтобы получить две грёбаные минуты покоя, а теперь ваш ребёнок рыдает в коридоре, и это пронзает вас прямо в сердце, потому что он скучает по вам.

Это ненавидеть себя, когда ты потакала себе и делала глупости вроде пирсинга, потому что верила, что бывший муж действительно будет платить алименты, а когда он этого не делает, ты живёшь на последние гроши. Ты не можешь не пожалеть о том, что съела тот кусок хлеба на завтрак, потому что после обеда твоя дочь всё ещё голодна, а тебе больше нечего ей дать.

Это делать выбор, который причиняет боль твоему ребёнку, не потому что ты этого хочешь, а потому что иногда то, что лучше для него – это не то, чего он хочет.

Это говорить ребёнку: «Нет, ты не можешь воткнуть вилку в розетку, потому что это поджарит твой маленький глупый мозг», – а он не понимает, почему мама такая злая.

Потому что они просто… они ещё не понимают, как работает электричество, и когда ты вспоминаешь об этом, то чувствуешь себя ещё более дерьмово. Легко забыть, насколько страшен и нов этот мир, когда ты в нём всего минуту.

Это отсчитывать дни до восемнадцатилетия. Потом ты можешь праздновать, вроде как, потому что довёл его до рубежа, и технически он больше не твоя проблема.

Это осознание того, как ужасно это звучит, хотя ты знаешь, что каждый родитель в мире в какой-то момент думает так же.

Это знать, без сомнения, что неважно, сколько им – восемнадцать месяцев или восемнадцать лет, когда они больше не твоя проблема. Ты не можешь быть счастливее от этого. Чёрт возьми, иногда тебе хочется продать их в зоопарк.


Чувство вины мамы необоснованно.

Например, когда я проснулась в объятиях Дани на следующее утро, мне действительно не за что было чувствовать себя виноватой. И, наверное, я не чувствовала себя виноватой, когда проснулась.

Вместо этого я грелась в объятиях и слушала ровный стук его сердца, пытаясь вспомнить, когда в последний раз просыпалась в чьих-либо объятиях.

Давид никогда не любил физической близости, и взрослые ночёвки, которые я устраивала после развода, были не столько «ночёвками», сколько «Ладно, ты закончила? Круто, мне пора домой к ребёнку, увидимся».

Так что, если говорить о клише, когда я буквально просыпаюсь от того, что кто-то обнимает меня, то, скорее всего, это было впервые в жизни. И, как оказалось, мне это понравилось.

Очень понравилось.

Мы были настолько измотаны, что не сдвинулись ни на дюйм после того, как я прижалась к нему накануне вечером, положив голову ему на грудь и обняв его за плечи.

Это было естественно, легко, как будто мы делали это уже бесчисленное количество раз и будем делать ещё бесчисленное количество раз, несмотря на то, что это был самый первый раз.

И я была довольна тем, что осталась лениво дремать, изредка касаясь его лба лёгким дыханием, но у Вселенной были другие планы.

По крайней мере, у моей вселенной.

Дани вздрогнул, когда зазвонил мой телефон, выведя меня из полусонного состояния, в которое я снова погрузилась.

Я фыркнула от смеха, увидев растерянность на его лице, а затем бесцеремонно перевернулась на спину, чтобы взять телефон с тумбочки.

Экран был ослепительно ярким, и я поморщилась, зажмурив глаза, когда отвечала.

– Доброе утро, милая, – сказала я.

– Привет, мам, – прозвучал приглушённый ответ, – извини, что не позвонила сразу, как проснулась.

Мои глаза распахнулись.

– Что случилось, Блэр?

– Ничего, – ответила она.

Я подождала.

– Я просто скучаю по тебе, – продолжала она.

Моё сердце сжалось.

– Я тоже скучаю по тебе. Всё в порядке?

– Угу.

А потом тишина.

Моя дочь не умела молчать.

Напряжение пробежало по мне, настолько явное, что Дани, казалось, заметил это и перевернулся на бок. Его лоб наморщился, когда он изучал меня. Я слегка присосалась к пирсингу на губе.

– Какие интересные планы у папы на сегодня?

Она вздохнула.

– Не знаю. Наверное, что-то скучное. Он сказал, что я должна пойти в торговый центр и купить платье для церкви. Я сказала, что не люблю церковь и ненавижу носить платья. Бабушка заявила, что Санта не принесёт мне подарков, если я не пойду.

Я проглотила то, что хотела сказать, а именно, что её бабушка – отвратительная карга.

– Только не говори своей бабушке, что я это сказала, но это совсем не так, – ответила я. Мой голос был почти инстинктивно тихим, как будто одного упоминания о ведьме было достаточно, чтобы она услышала.

Её тон настороженно прояснился.

– Значит, я не должна ходить в церковь?

Ах, чёрт.

– Я не говорю, что тебе не нужно ходить в церковь, – осторожно сказала я, – если ты действительно, действительно не хочешь идти, ты можешь попробовать поговорить с отцом. Но Санта в любом случае принесёт тебе подарки. Если он не принесёт их там, я прослежу, чтобы он оставил их здесь, когда ты вернёшься домой.

– Ох, – жалобно сказала она, – ну, я думаю, ничего страшного не будет. Но если мне придётся надеть платье, я не буду очень счастлива, мама.

Её ответ был почти смешным.