Егерь Императрицы. Граница!

Глава 7. Будем жить, друг!




Косые струи холодного ноябрьского дождя били в маленькое слюдяное оконце. Егоров сидел за своим столиком при двух масляных светильниках и скрипел пером по бумаге.

Да, это вам не шариковой ручкой конспекты строчить, тут особая сноровка для такого дела требуется. Сначала «очени перо» особым острым ножом, не зря же его перочинным прозвали. И вот для этого в самом начале срежь у пера конец наискось, с наружной его стороны, а затем уже до половины — с противоположной. Да причем еще и так, чтобы получился полукруглый желобок. Потом середину этого желобка надрежь, чтобы образовался расщеп. И нужно еще учитывать, что перья довольно быстро списывались и потом начинали громко скрипеть. Так что эту операцию приходилось повторять постоянно. Хоть металлические изобретай и внедряй в жизнь.

«А что, отойти от дел военных и посвятить себя труду мирному и созидательному», — размечтался Лешка. Хоть и были его знания из того времени, по большей степени, заточены под военную науку — милитаризм, однако элементарными сведениями о продвижении линейки прогресса он ведь тоже обладал. «Вот и придумывай, патентуй все, типа из своих личных изобретений. Двигай вперед прогресс. Построить заводик, при нем исследовательское бюро с опытным участком. Буду таким скучным и тусклым делягой:

— А ну-ка, подайте мне отчеты, что у нас там с консервированной свининой получилось? И не забудьте партию самому амператору на пробу отправить. Да-да, в Царское село! Та-ак, а что у нас с паровым двигателем на самоходной машине, хорошо ли он работает? Как так взорвался? Прямо на мелкие куски его разнесло?! Еще и пятерых испытателей вместе с ним тоже? А-я-яй, как досадно! Ну ничего, ничего, продолжаем испытания».

«Не-е, не мое, — откинул мысль Лешка. — Может, когда-нибудь, когда стану постарше, чем-нибудь таким и можно будет заняться, но не сейчас, уж точно не сейчас. Не заточен я на все это. Скисну быстро. Так что послужим, господин капитан, послужим еще империи. Впереди еще одна война с османами, затем будут Варшава и Швейцарский поход. Если я до воцарения Павла выкую из своей роты особый егерский полк, воспитаю и выпущу из него сотню офицеров в другие части и создам тактику войны специальными подразделениями, уже даже тогда будет смысл моего пребывания в этом времени. Глядишь, и не придется тогда французу Москву отдавать!»

Громкий стук в дверь оборвал его мечтания и вернул в маленькую комнату валашского домика, за стол, заваленный бумагами.

— Господин офицер, там к вам пришел человек, — Мируна чуть отодвинулась в сторону, и в комнату, смахивая с плаща капли дождя, шагнул Курт.

— Что-то случилось, дружище, ты чего в такой ливень? — Алексей пожал крепкую руку своего бывшего оружейника. — Мируна, у тебя чайник не остыл? — обратился он к хозяйке. — Подогрей его немного, будь так добра. А то наш гость вон как промок. Ну пошли, присаживайся на лавку да грей спину, печь только недавно топили, — кивнул он Шмидту. — Рассказывай давай, чего у тебя там стряслось, а потом я тебя чайком напою.

— Спасибо, друг, — благодарно кивнул Курт. — Я к тебе по делу и хотеть рассказать, как у меня все сейчас получаться. Если по порядку, то я долго думать над твой слова о выводе наша русская армия из Валахии. Все так, все правильно, оставаться мне здесь никак нельзя. Даже если турки сразу не отрубить голова, все равно они мне работать здесь не дадут, и рано или поздно, а конец все равно быть один. Я прошел по несколько знакомый из тех, кто заниматься таким же делом, что и вся наша семья, и осторожно им намекнуть, что думал продавать дом с мастерской и часть хороший оборудований и инструмент. И что у меня есть люди, который уже начинают прицениваться. В общем, не хочу тебя долго утомлять свой рассказ, но сегодня я стал, как это по русский, нищий, с один лишь котомка и несколько железок. Давид Соломонович помочь с ссудой покупателю, и мы сегодня оформить сделка, а я получить свой деньги. Помня твой совет, со мной рассчитаться русский золотой червонец и еще немножко дать серебро. Кучка благородный металл — это все, что остаться от тот дом, где я родиться и где жить такая большая и дружная семья. А теперь нет уже тот дом, нет мастерская и мой любимый дело и уже совсем нет семья. Я остаться совсем один, друг, — Курт печально покачал головой. — Раньше егерский рота заменить мне весь мой семья, а я делать важный дело. Идти война, и я отомстить осман за свой близкий. А теперь нет война, и я не знать, что мне делать. Скажи мне, Алексий, как мне быть? Для чего я должен жить дальше?

— Эх, друг, — Лешка принял чайник у Мируны и разлил темную ароматную жидкость по большим глиняным кружкам. — Я тебя понимаю. У меня и у самого такое уже не раз было, когда ты сам не знаешь, как и для чего тебе стоит жить дальше, а руки так опускаются, что не хочется вообще ничего делать. Но, поверь мне на слово, друг, жить всегда есть ради чего. Семья, Родина, Дело — вот навскидку только три самых главных ценности, ради чего стоит дальше жить. Семья — она у тебя еще будет. Встретишь ты ту девушку, Курт, которую полюбишь. Родите и воспитаете с ней детей, и уже даже хотя бы в этом будет смысл всей твоей жизни. Дело, хм, ну а что дело? Руки, ноги и голова — все, слава богу, у тебя на месте. Опыт у тебя уже огромный. Ты, вон, вспомни, даже целым десятком своих подручных руководил в оружейной мастерской. Купишь на первое время небольшое помещение на новом месте, начнешь с самого малого, да, вон, хотя бы те же подковы или гвозди будешь ковать. Уж они-то всегда людям будут нужны. Запаяешь один, второй, третий медный таз для мясной лавки или для винокурни. Отремонтируешь механизм на мельнице какому-нибудь богатею. Рессоры для кареты ему поправишь. Кремневку у местного помещика отладишь. Слава о тебе пойдет, так еще и заводик сможешь основать и передашь его седым старцем своим детям и внукам. Эдакий механический завод по выпуску прессов «Шмидт и компания». А что, звучит! — и он с улыбкой подмигнул другу. — А если серьезно, то и третье, то бишь Родина, у тебя уже тоже есть. Россия, как бы ее и где ни хаяли, — это страна с веротерпимым, трудолюбивым и приветливым народом. А к мастерам-немцам у нас издавна особое уважительное отношение, как к людям самой высокой трудовой и личной культуры. Множество немцев у нас и в командовании армии, и в заводских, да и в коммерческих предприятиях на руководящих постах состоит. А ты, вон, медаль даже имеешь, кровь за нее, за Россию-матушку, на поле брани проливал, людьми в бою командовал. Семья, Родина, Дело — все это будет, друг, а помимо этого и еще много чего тебе со временем откроется. Главное, Курт, — это жить и идти дальше. Ты же и сам знаешь поговорку, что только идущий осилит дорогу, а тот, кто действует, преодолеет все препятствия. Вот и считай, что сейчас для тебя открывается совсем новая дорога. Интересная и полная тайн. И тебе их, идя дальше, открывать еще и открывать.

Алексей замолчал и внимательно посмотрел на Курта. Тот поставил свою кружку на стол и глубоко задумался. Наконец, как видно взвесив все только что сказанное, он поднял глаза на друга.

— Ты опять прав, Алексий, все есть так, как ты и сказать. Руки, ноги, голова есть, и теперь даже деньги есть, чтобы начать новый дело на совсем новый место. Мы будем жить новый жизнь, да?

— Будем жить, друг! — усмехнулся Алексей и пожал протянутую ему руку.

— Спасибо, мой друг, — поблагодарил его Шмидт. — У меня быть так плохо на душе, и я совсем не знать, как жить дальше, а теперь я готов идти по этот дорога и бороться за свой жизнь дальше. Главное, только правильно все начать.

— Ты еще не решил, куда направишься? — Алексей чутко уловил сомнение в его последней фразе.

— О найн, нет, нет, — покачал он головой. — Россия — это такой большой страна. В ее просторах можно легко затеряться. Если ты позволить, то можно я пока буду со свой рота. Вас ведь все равно выводить на север и определять на постой. Мне будет гораздо проще, если я начать свой жизнь в Российская империя рядом с вами. И у вас быть в наличий еще один хороший оружейник и даже стрелок.

— Хм, очень интересное предложение, — улыбнулся Егоров. — А главное, такое щедрое, от которого просто грех отказываться. Уж я-то точно не из таких! Все правильно, Курт, где-то мы тебе, а где-то и ты нам поможешь. Почему бы и нет? Можешь прямо сейчас бежать за своей котомкой и железками, про которые ты давеча говорил. Вот сообща и уйдем на новое место, а с нами еще и семейство Милорадовичей туда же отправится. По моим предположениям, это произойдет никак не раньше января, но уж точно не в марте, когда по дорогам будет не пройти и не проехать из-за большой весенней распутицы.

— Вот как, значит, наш выход будет в самый конец зима, а это еще три месяца, — подсчитывал Шмидт. — Да, я не сказать, у меня есть десять дней, чтобы освободить свой отчий дом, после чего я буду рад переехать на квартирований в свой родной рота. Часть лучший инструмент я забирать с собой, это мы тоже обговорить с новый хозяин мастерской. Тогда я встретиться с наш новый ротный интендант и спросить, куда все это сложить, и узнать, сколько надо внести свой деньги по питаний.

— Курт, ну какие еще могут быть деньги? — вздохнул Алексей. — Ты же у нас, по своей сути, будешь ту же службу, что и раньше, нести, просто в статусе вольного гражданского лица, так сказать, вольноопределяющимся.

— Это мы все сами обговорить с наш интендант, — немец упрямо покачал головой. — От вас, господин капитан, нужно только лишь общий согласий. А весь деталь уже решать с ваш подчиненный.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Лешка. — Знать бы еще, куда нас действительно выводить будут. Фон Оффенберг пока как рыба молчит. Понятно, что у него сейчас забот море, шутка ли — целую армию со всем ее имуществом за тысячу верст вывести из чужой страны. Это, я тебе скажу, не хухры-мухры, и все планирование на плечах главного квартирмейстерства лежит. Командующему-то что? Он распоряжение отдаст и в Санкт-Петербург к императрице для получения высочайших милостей укатит. Так что ждем известия для себя, а пока полигон у нас под рукой — вон, молодых егерскому бою учим, и ты нам в этом очень даже нужен. Да, и еще одно дело у меня к тебе есть, друг, — Алексей отобрал пару исчерченных листов из лежащей на столе стопки. — Технической грамотности у меня, жаль, совсем маловато. Вот, ломал голову на досуге. Глянешь?

Курт пододвинул к себе бумагу с рисунками и общими набросками каких-то изделий и непонимающе наморщил лоб.

— Что это такое есть? Какой-то рука, нога, а это что за крюк?

— Ну, все правильно, молодец, сразу угадал, — улыбнулся Егоров. — И нога, и рука, и крюк, только вот все они железные и деревянные. У нас сейчас два инвалида в роте, господин механических дел мастер. А один из них, Потапка, обездвиженный, и он пока что под самым нашим боком в гарнизонном госпитале на топчане своем лежит да на серый потолок в глубокой тоске взирает. Неужто ему всю жизнь теперь на костылях и на одной ноге прыгать? Ты ведь умный человек, Курт, подумай только, страна из войн столетиями не вылезает, тысячи и тысячи ее солдат калеками из баталий выходят, а потом в богадельнях мучаются и чахнут. А помимо того, еще и состоятельные люди из офицеров тоже ведь без конечностей остаются, и они, кстати, вполне себе даже в состоянии заплатить вот за такие самодельные руки и ноги. Перед тобой, Курт, прообразы протезов руки и ноги. Их еще, кстати, даже древние греки с римлянами делали, причем, надо сказать, очень даже неплохо. Многое, конечно, было утрачено в последующие темные века, но факт остается фактом, сама эта тема рабочая. А тебя она вполне даже со временем сможет хорошо эдак кормить, с твоей-то золотой головой и руками. Так что держи наброски и думай, пробуй, приноравливайся пока. Дарю тебе саму идею. Потом меня еще за нее благодарить будешь. А то смысла у него в жизни, видишь ли, не осталось! — подколол он друга. — Вон, с Потапки нашего начни, у него культя уже хорошо так затянулась. Да и удобная она, ну-у, если можно так выразиться. Колено на ноге целое, а срез точнехонько на одну ладонь над стопой пришелся. И тебе нескучно будет, и нашего инвалида, глядишь, взбодришь. Знать бы, сколько времени нам до выхода осталось, чтобы все планировать.



Все прояснилось только после Рождества. На очередном докладе о текущих делах в роте полковник, рассеянно слушая Алексея, вдруг перебил его:

— Все это я и так уже знаю, Егоров, что гренад у тебя мало и что амуницию вашу нужно давно менять, потому как вы ее после выхода из Румелии еще не успели заменить. А, дескать, на этих своих полигонах возле озер совсем вы уже всю ее изорвали. В общем, ничего у тебя нового, капитан, а вот у меня для тебя есть то, о чем ты столько раз меня уже спрашивал. Давай-ка мы начнем по порядку.

Первое, по Милорадовичем все решено, прошение о предоставлении им подданства Российской империи удовлетворено. Подожди пока благодарить, знаю я, что род у них старинный, дворянский и они его аж от каких-то там своих князей ведут, но это, Алексей, в Сербии, да и то, пока она под пятой у османов находится, все это, скорее, условности. У нас же они ни в потомственное, ни в личное дворянство перейти не могут, разве что сам Живан, как армейский офицер, будет в него посвящен. Но и, разумеется, о переходе их в крестьянство и даже в мещанское сословие речи тоже быть не может. Поэтому относиться они будут к сословию разночинцев. Вполне себе достойная категория людей, я тебе скажу. Вон, те же дети личных, не потомственных дворян по своему рождению как раз таки в этом сословии и состоят и являются людьми уважаемыми, свободными.

Так, теперь второе. По твоей просьбе о судьбе инвалидов-унтеров, за которых ты так рьяно хлопотал. Есть у меня ответ из военной коллегии. На вот, получай официальную бумагу, — и он протянул Лешке лист с большой гербовой печатью. — Оба твоих унтер-офицера из военного ведомства выводятся и передаются по твоей личной просьбе и по ходатайству начальственных лиц на проживание и содержание к самому просителю, а именно к капитану Егорову Алексею Петровичу. Казна их с момента передачи содержать более уже не должна, поэтому заботиться о своих людях тебе далее придется только лишь самому. Ходатайствовал я и о пенсии для них, но ты же сам знаешь, как у нас все с этим делом устроено. Поэтому, извини, сам хотел своих людей из казенной богадельни забрать? Ну, вот теперь и получай. По этому, по бывшему интенданту Потапу, здесь все просто и понятно. Заберешь ты его из гарнизонного госпиталя. Только гляди, нужно успеть это сделать до его передислокации в Россию, иначе потом искать замучишься. Это я почему тебе говорю? По второму твоему инвалиду, младшему сержанту Зубову, в том-то и заключается трудность, что его отправили в Киев для определения в инвалидную команду, а по нашему запросу оттуда ответили, что, дескать, такой человек в списках у них не значится. И как это теперь понимать? Думаю, тебе самому теперь придется с этим разбираться.

И вот тут я плавно перехожу уже к третьему вопросу, а именно к твоему отпуску. Как я и обещал, разрешение на него из главной канцелярии военной коллегии мною получено, но в нем есть одно непременное условие. Не позднее пятого июля сего года ты всенепременнейше должен будешь находиться в Москве, отметившись у генерал-губернатора. Там же у него ты и получишь всякие разъяснения, для чего тебя туда вообще вызвали. Так вот, по случаю столь дальней дороги тебе еще предоставляется дополнительных три месяца. Итак, твой отпуск от службы будет с первого апреля 1775 года по первое июля 1776-го. Именно с этого дня ты должен будешь приступить к выполнению обязанностей командира отдельной особой роты егерей на ее новом месте дислокации. И вот тут мы уже переходим к четвертому нашему сегодняшнему вопросу, а именно: где же вы будете нести свою дальнейшую службу. Подсаживайся ближе, — и полковник подвинул к нему карту. — Мы сейчас находимся здесь. Вот он Бухарест, — указал он на точку неподалеку от Дуная. — А вот турецкая крепость Очаков, — и он ткнул пальцем в обведенный жирный кружочек на севером побережье Черного моря. — Мы эту крепость в недавнюю войну ведь так и не взяли. У второй армии не хватило на это в свое время ни средств, ни духу, и она держала ее все долгих шесть лет в своей плотной осаде. Потери понесли войска большие, но ни Панин, ни сменивший его позже Долгоруков на генеральный штурм крепости так и не решились, взяв у турок Бендеры, а потом еще и Крым. Очаков же так и продержался до самого заключения мира, чем османы очень гордятся.

Хотя гордятся они, по моему мнению, совершенно зря. Та еще это была гиря. Гарнизон в крепости огромный, снабжение его было возможным только лишь по морю, а на нем действовали наши запорожцы и сильная Днепровская флотилия. Хорошо они там осман пощипали. Да и наши войска, обложив Очаков, смогли потом действовать свободно как на Дунайском, так и на Крымском направлении, где они взяли сильные укрепления и разбили все полевые армии врага. Но, тем не менее, факт остается фактом, Очаков в эту войну не пал. И нам его еще придется, Алексей, брать. А что ты удивляешься? — усмехнулся фон Оффенберг. — Вот скажи еще, что сам так не думаешь? Понимаешь ведь, я надеюсь, что этот заключенный совсем недавно мир есть мир временный, более похожий на перемирие? Вот то-то же, вижу, что понимаешь, — кивнул полковник. — Ни одна из сторон не смогла в эту войну достигнуть желаемого. Турки хотели опять загнать нас в глухие Рязанские и Муромские леса, ну, или хотя бы не дать нам выйти за Днепр. А мы сами хотели взять Крым, укрепить Кубанскую линию и отодвинуть их хотя бы за Днестр или за Прут, а в идеале и вообще за Дунай. Планы османов накрылись медным тазом, но и мы остановились на половине. Крым уже, конечно, не турецкий, но и пока не наш. У нас там только лишь три крепости с гарнизонами, а вокруг них в основном враждебное население. И наши войска, что ранее вышли из северной Румелии, теперь еще и уходят от Дуная дальше, на север. Но туркам мы все же назад Крым не отдадим, Алексей, — покачал он головой. — Или я совсем не знаю нашу императрицу. А значит, нам нужно ждать обострения борьбы в будущем.

Совсем скоро улягутся все внутренние дрязги, вызванные внутренней смутой. Войска самозванца Емельки Пугачева уже разбиты, а сам он ждет приговора и топор палача. Пусть еще тлеют угли бунта в Поволжье и на Урале, но очень скоро и их тоже там погасят. Потом приструнят на Днепре запорожцев-сечевиков и введут их в регулярную армию, также как в свое время и донских казаков. Империя возьмет все южные земли перед Крымом в свою твердую руку, и там тоже будут порядок и стабильность. Всю огромную степь распашут, а в ней появятся новые города и многочисленные селения. Потом и с Крымом придет время решать. Не для того мы за него столько крови пролили, чтобы оттуда вновь исходила для нас угроза. Но всему свое время, Алексей, и у нас оно по заключению этого мира как раз таки и появилось. Это время сейчас работает на нас, так же как оно работает против турок. Им пока это еще и самим невдомек. Они не понимают, что, еще даже не начав с нами вторую будущую войну, они ее уже проиграли. Именно в ней-то мы и будем вышибать их за Дунай и за Кубань, но сначала все же будет Крым. И для всего этого мы будем вынуждены держать здесь, на юге, свои большие воинские силы.

Твоей роте, Алексей, планом Военной коллегии приказано усилить Бугскую пограничную линию. Там ранее стояло несколько полков, поддерживавших наши осадные войска. После объявления мира все они ушли за обговоренные условиями сто верст к Днепру. И пограничную службу сейчас несет лишь Бугский казачий полк. Места эти весьма неспокойные, и казачкам их плотно одним не прикрыть, а потому принято решение создать в этих местах небольшие форпосты из егерей, и первыми, кто там начнет обустраиваться, будете как раз таки вы, Егоров. Потом, по мере необходимости, туда прибудут и другие воинские формирования, но начинать все придется именно вам. Так что готовься, не позднее двадцатого января вы должны покинуть Бухарест и, пройдя в течение полутора месяцев тысячу верст, к седьмому марта уже быть в станице Николаевской. Именно здесь-то и будет место вашей дальнейшей постоянной дислокации. За три недели перед своим отъездом в отпуск ты объедешь всю Бугскую линию и наметишь план по ее укреплению, а потом изложишь свое виденье на бумаге и представишь, когда будешь находиться в Москве, мне. Да, я тоже, как и ты, буду в это время там же. Так что надолго мы с тобой не расстаемся.



Митенька, как всегда, был весь в делах. Приняв поздравления от Лешки за чин поручика, он посетовал, что в связи с передислокацией армии бумаг сейчас валится великое море, и конца-края им пока что не видно.


— А я ведь прошение об переводе в гвардию подал, — заявил он Алексею. — Ну а что сейчас ловить-то в полевой армии? Такая суматоха с этими переездами начинается! Нет, не хочу! — тряхнул он головой. — Ты, я так понял, в Москве этим летом будешь? Через меня лично из Военной коллегии твоя бумага проходила. Ну, вот и заходи ко мне там в гости. У нас там большой загородный дом имеется. Как только у генерал-губернатора представляться будешь, спроси там у его адъютанта про графов Толстых, он тебе объяснит, как нас и где можно будет найти. Да-а, этим летом в Москве будет не скучно, — мечтательно вздохнул он, подняв глаза вверх. — Там такое сейчас намечается!

— Да что намечается-то, Мить? Ну не томи уже, говори, коли знаешь, — подступился к нему Лешка.

— Торжества по случаю нашей виктории, вот чего! — важно вскинул нос поручик. — Сама императрица пожелала все с великим блеском устроить. В Санкт-Петербурге-то тоже празднества были, но, говорят, те, что намечаются в Москве, затмят даже сам Версаль. Ну и там, разумеется, особые поздравления для героев войны будут, так что ты уж так не печалься сейчас, что тебя здесь чином обошли.

— Митя, а я похож на опечаленного? — улыбнулся Егоров. — Да мне и премиальные неплохие пришли, теперь вот вполне можно и в батюшкином поместье свои дела, пока я буду в отпуске, поправлять.

— Ну вот и правильно, чего тебе печалиться-то, когда у тебя такая протекция могучая есть, — подмигнул ему загадочно Митенька. — Мне б такую, так я бы, небось, тоже уже не меньше чем в капитанских чинах был, — и он погладил на груди свой новенький офицерский горжет.

— Какая такая протекция? — Лешка непонимающе уставился на молодого офицера.

— Ой, а то ты и сам не знаешь? — хохотнул он иронично. — Такая, что по нынешним временам самая что ни на есть надежная! Которую даже и командующий армией-то перебить не в состоянии. Вот какая, Алексей.

— Поручик Толстой, хватит уже вокруг да около ходить. А ну говори прямо, кто там меня протежирует? — Алексей притворно нахмурил брови и навис над Митей.

Тот огляделся по сторонам и шепнул на ухо егерю:

— Григорий Александрович Потемкин, ныне великих высот, говорят, достиг, и к нему матушка императрица, — и он еще более понизил голос, — очень и очень даже благоволит.

— Да я-то тут каким боком? — удивился Лешка. — Я уже года два как его не видел. Ну, разговаривали с ним, конечно, разок-другой. Но кто я, а кто он.

— Вот ты дурной все-таки, Егоров, — Митенька с какой-то жалостью посмотрел на капитана. — Я вот раньше думал, что ты придуриваешься. А потом гляжу, а ты и правда ведь, оказывается, такой. Ну да ладно, за это я тебя и ценю, другому бы и десятой части не говорил, как вот тебе. Лешенька, такие люди, как Потемкин, ничего и никогда не забывают. Ты этого еще даже и сам не понял, а он тебя приметил и, почитай что, в свои люди записал. Это вот ты ничего не осознал, а кому надо, те уже давно все для себя отметили. Что думаешь, просто так ты из своих передряг сухим вылезаешь? Угу, ну конечно. Да и с начальником тебе повезло. Барон — очень даже не простой человек. Так что благодари Бога, не то бегал бы в подпоручиках и гонял солдат на плацу!

— Нда-а, — Алексей, конечно, таким раскладом был весьма огорошен. Теперь-то ему становилось понятным многое и про особые задания, и об отношении к нему и к его роте многих сильных и наделенных властью людей. Да и, собственно, что в этом плохого? Он проливал кровь за Родину, служил ей с честью и доблестью. За спины своих солдат не прятался, шел с ними плечом к плечу, а потому может всем смотреть в глаза прямо. А то, что он наделен доверием высоких лиц и что перед ним открываются определенные возможности, так в этом ведь нет ничего плохого. Значит, меньше преград и досадных помех будет на его тернистом пути от всяких там доморощенных «дуралеев». Ну а с чужими, с теми, что из другого лагеря, мы уже через прорезь прицела будем общаться! Нам бы вот свои поменьше в колеса палки совали.

— Ага-а, по глазам вижу, что впечатлился! — хохотнул Митя. — Только имей в виду, Алексей, я тебе ничего такого сейчас не говорил. Сам дальше все думай. На то тебе и голова дана, а не только для того, чтобы на ней волчий хвост носить. Я тебе, кстати, это и раньше уже говорил, да ты как-то не слушал. А по поводу Москвы все же не забудь к нам заглянуть, у меня папенька любит шикарные большие балы и приемы закатывать. Очень, знаешь ли, там много разных полезных людей бывает. Не все же тебе в этих зеленых егерях прозябать. Подумай лучше о гвардии, Егоров, мой тебе добрый совет. Да и барышень там много всяких интересных съезжается. Ты-то у нас теперь завидный жених, как-никак при получении такого вот ордена аж в потомственное дворянство из служивого личного переходишь. Можно очень даже неплохую партию с какой-нибудь из дочек генерала устроить. А солдаты, за которых ты так трясешься, что? Они и в столичных полках тоже есть, все такие же мужики, как и эти, только вот в мундирах получше, а все так же дураки дураками.

— Солдаты есть сама плоть и кровь нашей армии, Митя, — Лешка с прищуром посмотрел на поручика. — Солдаты своим штыком, потом и кровью добыли победу, пусть и под командой у офицеров. И если бы я за них так, как ты говоришь, не трясся, так и не стоял бы тут, а лежал где-нибудь под Бендерами, Журжей, Шумлой или Варной. Каждому свое, граф Толстой, кому-то в егерском доломане по горным перевалам карабкаться, а кому-то в гвардейских мундирах на балах и парадах блистать.

— Ладно, извини, не обижайся ты на меня, — вздохнул Митя. — Я же хочу как лучше для тебя, жалко мне, хороший ты офицер и товарищ надежный.

— Да брось ты извиняться, — усмехнулся Алексей. — Какие могут быть у меня обиды. Ты ведь и сам гораздо лучше, чем, вон, хочешь казаться. За меня не поленился похлопотать, когда узнал, что на перевал майора Сулина с карательным приказом Каменского послали. Всех, кого нужно, на ноги поднял, а так бы неизвестно, как дальше там все сложилось. Так что должок у меня перед тобой.

— Ну ты и наговоришь, Алексей, должок! — взмахнул тот рукой. — Мы же с тобой сослуживцы, боевые офицеры. Другу дружке нам нужно помогать. Вот приедешь ко мне в имение или хоть в московский, а хоть и санкт-петербургский дом, вот там мы с тобой погуляем и повеселимся. Покажем этим шаркунам, пороха не нюхавшим, что значит настоящие, боевые офицеры!

— Пока-ажем, — улыбнулся Егоров. — Еще как покажем, Митька.

— Ну и хорошо, — вздохнул тот, оглядывая заваленный бумагами стол. — Ладно, работать мне нужно. На вечер большое заседание назначено, всех полковых командиров собирают с отчетными сведениями, а у меня еще тут ничего не разобрано. И это вот еще по поводу твоих солдат, коли они тебе так интересны. Казна наша немного задержалась, но вот-вот и для них по случаю виктории премиальные деньги тоже подойдут. Вроде бы как по десять рублей на рядового и по пятнадцать на капрала их полагается, ну и дальше там, по унтерам еще выше, только я вот не помню уже, кому и сколько причитается. О да, кстати! И еще поговаривают, что императрица выразила желание отчеканить для всех нижних чинов, кто участвовал в войне, наградную медаль в честь Кючук-Кайнарджийского этого мира. И что называться она будет ПОБЕДИТЕЛЮ при шикарной Георгиевской ленте! Якобы всех, кто только в живых из солдат остался, теми самыми медалями наградят. Хотя не знаю, правда ли то? Это же более сотни тысяч их ведь тогда надобно будет казне чеканить. Сколько же серебра на них изведут? — и он неодобрительно покачал головой.





Глава 8. На Буг!




Здесь, за Свиштовым, на холме, откуда было видно, как широкий Дунай расходится на два рукава, как раз и было то место, куда стремилась пятерка всадников.

— Ну вот мы и приехали к вам, родные, — Лешка погладил два стоявших рядышком, чуть покосившихся деревянных креста. — Вот уже третий год, как вы от нас ушли. Война эта закончилась, а нам уже пора уходить в Россию. Мы вас всегда будем помнить, братцы-егеря. Дядька Никитич, спасибо тебе за все. Если бы не ты, даже не знаю, наверное, и меня бы тут сейчас не было. Ты был мне как отец. Отто Карлович, твои отменные штуцера отомстили за вас убийцам, а внук твой стал настоящим оружейным мастером. Анхен, девочка моя зеленоглазая, ты всегда будешь в моем сердце, родная. Как бы там ни сложилась моя жизнь дальше и с кем бы ни свела меня судьба, но ты моя первая и самая настоящая любовь, которая никогда не забывается. Прощай, Анхен, прощай, Никитич, прощайте, братцы-егеря, я буду вас помнить всегда, сколько бы ни было мне отмерено в этой жизни!

Рядом стояли Курт, Макарыч, Федор Лужин и Тимофей, их губы тоже что-то шептали. Каждый из них здесь, на этом холме, сейчас прощался с кусочком своей жизни и с дорогими ему людьми.

— Поедемте, вашбродь. До Журжи еще затемно нужно успеть возвернуться, — Макарыч тронул за локоть Алексея.

— Прощайте! — Лешка широко перекрестился и поклонился каждой могиле. — Какой здесь красивый вид, Макарыч, ты только погляди, — кивнул он на реку. — Будем ли мы еще когда-нибудь здесь? Доведется ли вообще сюда прийти? Ладно, пора. Седлайте коней, заночуем в крепости, а потом на Бухарест спозаранку выедем.



Двадцатого января на северном тракте головой в сторону Ясс и Фокшан выстраивался весьма необычный обоз. На дюжине саней громоздилось уложенное в рогожные мешки военное имущество, а вокруг него все суетилась тыловая команда во главе со Степаном Усковым. Тут же позвякивал своими железяками и оружейник Курт. А на двух самых крайних упряжках восседала вся семья Милорадовичей. Лешка обошел каждую повозку и самолично проверил укладку.

— Вот здесь подтяни, — указал он широкоплечему Кудряшу на куль со связкой новых шинелей. — С таким трудом только вот недавно все обновили в интендантстве, а сейчас не хватало еще растерять все по дороге!

— Ну, как нога, Савельич, не ноет? — поинтересовался он у закутанного в тулуп возничего.

— Да не-ет, — тряхнул тот головой. — Это я ведь, вашбродь, сдуру тогда наскакался, на радостях. Говорили же мне, пню трухлявому, потихоньку эту протезу расхаживать. Ну а я словно бы пьяный от счастья был. Как же, снова нога на месте, вон, оказалась! Значит, не пропащий я еще совсем человек, — и он постукал по сапогу, одетому на протез.

— Ну-ну, — кивнул Алексей. — Ты уж давай, Потап Савельевич, аккуратней будь, а то, вон, Курт испереживался, что он не так там все сделал. Потом, конечно, мы его подправим и переделаем. Ты, главное, сам не нагружай ее шибко, — и он пошел дальше.

— Чего, Потапка, неужто вообще культя не болит? — Травкин с интересом постукал по ноге кулаком.

— А я вот тебе по башке-то постучу, Кузька! — унтер пригнулся, и ладонь инвалида чуть было не сбила картуз с егеря.