Глазомер! Быстрота! Натиск!

– Ты дурной, что ли, Курт?! – воскликнул Егоров. – Он же мой крестник, балда! Забыл?! Ну ты чего такое говоришь-то?! Да я только рад буду, что сын моего лучшего друга в самом надежном месте теперь!

– Спасибо, друг, – вздохнул Шмидт. – Ты прости меня за этот нарушений субординаций и воинский порядок. Я больше никогда не позволять себе на людях столь непочтительный отношений к свой командир. На людях я есть только лишь младший сержант Шмидт.

– Ладно, разберемся, – хмыкнул Лешка. – Очень скоро, надеюсь, что не сержант, а самое малое – господин прапорщик и даже подпоручик Шмидт. И учти, Курт, Гришке будет полезно далее в жизни, что его батюшка – целый господин офицер русской императорской армии! А это, я тебе скажу, не шутки в наш такой непростой век. Статус, Курт, статус! – поднял он указательный палец. – Сам понимать должен! Кстати, имей в виду, у тебя тут кроме меня еще много друзей имеется. Милорадовичи и Войновичи сегодня ужин организовали. Как давнего и лучшего друга семьи, я приглашаю на него и тебя. Они все только рады этому будут. И Потапа с собой захватывай, и он ведь тоже свой! Вот и расскажете нам оба, как там в нашем поместье. Ты-то, я знаю, как бирюк все время в своей мастерской сидел, а вот Елкин с Ульяной и детворой частенько к моим в гости заходили. Писали про них в письмах. Вот и хорошо, хоть один человек за столом будет, кто нам все подробно о Катарине и о детях поведает. С тебя-то и три слова порою не выжмешь!

– Кушай, кушай, мой дорогой мальчик, – тетушка Антония погладила Курта по голове и положила из дымящего паром глубокого блюда несколько больших ложек мучкалицы (тушеной свинины в овощах). – И хотя бы еще немного сармы отведай, – на край тарелки легли два голубца, завернутого в виноградные листья фарша с копченым салом и квашеной капустой. – Вы так долго из студеного края к нам добирались, вон как в этой дороге исхудали.

Напротив Курта Йована так же подкладывала Потапу плескавицу (большая плоская котлета из рубленой свинины или баранины) и посыпала ее сверху смоченным уксусом луком.

– Дорогие, поднимем бокалы за здоровье тех, кого сейчас нет с нами! – провозгласил тост дядя Михайло. – И пожелаем, чтобы совсем скоро мы могли бы собраться вместе, вот так же, как и сейчас, только еще за бóльшим, чем этот, столом.

Женщины скромно пригубили красное вино, а мужчины выпили напитки покрепче.

В непринужденной обстановке задушевная беседа текла широкой рекой. Обсуждали дела семейные, новости из далекой России и местные.

– Николаевская совсем скоро будет разрастаться до приличного города, – поделился услышанным с Алексеем и Живаном дядя Михайло. – Мне это сам комендант Херсонской крепости Антон Станиславович недавно поведал. У его жены поздние роды были, весьма сложно они проходили, ну да ничего, как-то все же обошлось. Вот он-то и рассказал мне о том, что в столице, помимо нашего Херсона, принято решение о сооружении больших верфей и в этой вашей станице. Место уж больно здесь удобное, Лиман и море совсем рядом, русло Буга очень глубокое, а с верховьев реки лес можно сюда бревнами сплавлять. С учетом того, что из-под Очакова турок прогнали, теперь отсюда ушла и военная опасность. Черноморский флот наша императрица намерена отстраивать основательно. Поговаривают, что совсем скоро он ничем не уступит Балтийскому, а в чем-то даже станет его и превосходить. Край этот южный сейчас активно развивается, тут надо отдать должное организаторскому таланту Григория Александровича Потемкина. Великий государственный деятель этот князь, его кипучей энергии можно только позавидовать!

– Дядя Михайло, а как у тебя в госпитале дела? – спросил Войновича Живан. – Я слышал, ты там активно как военных, так и мирное население по лекарской части пользуешь?

– А как же, – кивнул тот, – никому у меня и никогда отказа нет. Я ведь при самом его основании, еще тогда настаивал, чтобы лечить в нем неимущих за казенный счет. Основную работу нам, конечно же, военные подкидывают, но и у рабочих адмиралтейских верфей тоже, знаете, всякое-разное бывает. А с наплывом в Херсон городских обывателей теперь и от них к нам обращений много.

– А как у тебя с врачами и с лекарями дело обстоит, дядя? – полюбопытствовал Милорадович. – Я почему тебя об этом спрашиваю, у нас в полку острая нехватка лекарей, а уж про врачей и говорить нечего. Должность врача только лишь неучем-коновалом можно будет закрыть. Так что на тебя у нас с Алексеем одна лишь надежда. Помоги нам, а, дядюшка? – жалобно смотрел он на Войновича.

– Так у меня и самого нехватка в образованных людях, – развел тот руками. – Я уже второй год бьюсь, чтобы открыть отдельную акушерскую и детскую больницу, но ведь нет хороших докторов и лекарей. Всех страждущих приходится в одном общем госпитале принимать. В России вообще с этим большие сложности, только лишь недавно, при Елизавете Петровне в Московской академии наук начали своих собственных врачей готовить, а то все только лишь иноземные были, ну или наши, но отучившиеся за границей. По лекарям немного полегче, их еще при Петре I в особых лекарских школах начали готовить. Но где лекарь, а где врач?! – задрал он вверх указательный палец. – Это же совсем разные уровни. Нда-а, вот и не хватает нам теперь в стране своих опытных врачей.

– Вот видишь, дядя, ты сейчас говоришь так, как будто бы всю свою жизнь здесь, в России, прожил. Можно сказать, государственными величинами мыслишь, – вил тонкую и хитроумную нить разговора Милорадович. – А армия – это ведь тоже часть государства, еще, к тому же, и защищающая его в кровавых сражениях с внешним врагом. А как же ей быть-то без хороших врачей да без лекарей? Ладно вот рота, ну пусть даже и батальон, там людей не так уже и много было. А вот теперь у нас в полку аж полторы тысячи душ имеется, а со временем, глядишь, и того больше будет. А случись какое серьезное дело, баталия, ну или приступ, скажем, и что же тогда, ранят, так лежи да помирай?

– О чем это вы тут секретничаете, мужчины? – к ним подошла с кувшином ракии Антония. – Опять, наверное, о своих военных делах? Забудьте вы хоть в этот вечер про них, давайте лучше мы все вместе песни споем, а Михайло нам на скрипке подыграет?

– Сейчас, сейчас, тетушка, обязательно споем, – пообещал ей Живан. – Мы сейчас дядю убеждаем в наш егерский полк хорошего врача дать, но у него, похоже, действительно с этим большие трудности. Ладно, как-нибудь уж и без него обойдемся, глядишь, если вдруг какая баталия, так и сами раны друг у друга будем перетягивать.

– Михайло! – в голосе тети появились такие несвойственные ее женственному виду стальные нотки. – В этом полку служат два твоих племянника, да считай что три вместе с Алексеем, нет, четыре, – указала она на Курта. – И еще множество добрых знакомых из тех, кто уже не один раз спасал нас всех от смерти. И тебе совсем не хочется им помочь?!

– Антония, дорогая, ну ты же все не так поняла! – с досадой воскликнул Войнович. – Я ведь вовсе даже и не отказывал в помощи ребятам. Просто, ты сама пойми, так быстро ведь такие дела не делаются. Для этого нужно все бумаги выправить, через канцелярию генерал-губернатора их пропустить, да много еще чего здесь проделать нужно. В конце концов, тут и самого человека нужно убедить, чтобы он перешел на службу в армию. Не силком же мне его туда гнать? Так что все это дело не быстрое.

– А ты знаешь, что их полк через два месяца в дальний поход пойдет? – переспросила у мужа тетушка. – Если, не дай Бог, с моими мальчиками что-нибудь там случится. Я тебе, Михайло, этого!.. – тетушка, резко вскочив со скамьи, бросила полотенце и вышла из комнаты.

Все разговоры разом смолкли. Вслед за Антонией вышли следом и все остальные женщины.

– Но я же не сказал нет! – покрасневший Михайло вздохнул и с кряхтеньем поднялся со своего места. – Живан, Живан, шкодник ты эдакий, вот с самого детства ты всегда был такой! Пошли теперь со мной, будем вместе твою тетушку успокаивать!

Через два дня небольшой караван из трех санных повозок готовился к отъезду в сторону Елизаветграда и дальше на север в Козельский уезд. Люди торопились поскорее выехать, март уже начал припекать весенним солнцем, и кое-где в степи даже появились первые проплешины.

– Потап, это тебе документы на беспрепятственный проезд по всему тракту, – Алексей протянул ветерану лист плотной бумаги. – А вот еще два документа на списанных со строевой службы солдат, рядовых Ефремова Ивана и Пономарева Илью. Доставите их в наше поместье, пусть они пока обживаются, а потом их к делу приставите. Парни они молодые, глядишь, и семьи смогут создать, еще детишками да хозяйством у нас обрастут.

– Доставим, ваше высокоблагородие, – кивнул Елкин. – И обжиться им поможем, и научим всему. А чего нет-то? Чать и сами в свое время вот так же с Карпычем туда ехали. Теперь-то в поместье совсем хорошо, скучно уж им там точно не будет. Так, на гербовой бумаге печати имеются, начальственная роспись везде проставлена, – проверял документы бывший каптенармус. – Все честь по чести, как и положено. Порядок, он ведь прежде всего!

– Может, все же возьмешь денег, Потап Савельевич? – в очередной раз переспросил старого солдата Егоров. – А вдруг твоих проездных вам не хватит на дорогу? Путь-то ведь неблизкий, а вас, вон, целых пять душ вместе с увечными.

– Не-не-не, – покачал тот головой. – Меня, Алексей Петрович, средствами в избытке снабдили, а вам тут деньги и самому завсегда будут нужны. Так, ага, ваш большой пакет у меня под тулупом, – похлопал он по груди, – на месте. Как только приеду в Егорьевское, то самым первым делом к хозяйке Катарине Николаевне побегу, передам ей ваше послание, ну и на словах все обскажу. А уже потом мы с Карпычем да с Иваном Кузьмичом будем вместе ваши наставления читать.

– Ну, в добрый путь, трогайте, братцы! – кивнул Егоров и размашисто перекрестил забирающихся в повозки людей.

– Потапка, Карпыча там обними да про подарок мой, гляди, не забудь! – выкрикнул из толпы провожающих Лужин. – Летом, ежели Катарина Николаевна соберется сюда, пущай теперь он ее сопровождает, с тобой-то мы уже нонче свиделись!

– И вина, горилки попили, – крикнул кто-то в толпе. Народ рассмеялся, а Федька возмущенно зашикал.

Кони стронули повозки с места, и они под мерный топот копыт заскользили на север, туда, где осталась половина Лешкиного сердца.

– Ваше высокоблагородие, так что прикажете нам со всем тем имуществом, что из поместья привезли, теперяча делать? – спросил Егорова полковой каптенармус. – Его все, как Александр Павлович и сказал, мы в особый, сухой, пороховой сарай поместили, и, пока вы команду не дадите, нам его не велено разбирать.

– Ну а чего же тянуть, пошли вместе туда, Степан! – кивнул подполковник. – Главного нашего оружейника только вот с собою еще возьмем, младшего сержанта Шмидта. Вот пускай он сам и поясняет, что там и к чему.

– Это есть бочки с подсолнечный масло, – похлопал по десяти ведерным деревянным емкостям Курт. – Три штуки, очень тяжелый, по одной в каждый повозка сюда ехать! Вот тут несколько мешков муки из самый тонкий помол. Здесь в двух закрытых кулях из кожи, чтобы в них не попасть влага, насыпан картофельный крахмал. Вы, господин подполковник, и сами в письмах рассказывали, какой это хороший средство при ранении для остановки крови и для обездвиживания сломанный конечность. Можно было и побольше в повозка положить, но тогда общий вес большой получаться. Так, тут несколько малый бочка меда. Здесь спиртус с Григорьевской винокурня. А вот теперь самый главный груз, – и он осторожно вытащил на середину сарая большой деревянный ящик. Поддев пару досок, Курт его раскрыл, и внутри блеснули несколько черных ружейных стволов. – Берите в руки, ваше высокоблагородие, – с довольной улыбкой проговорил главный оружейник, – оцените сами, какой это есть красивый интересный вещь.

Алексей нагнулся и вытащил из ящика ружье. Длинный, буквально лоснящийся маслом ствол, а внутри него виднелись глубокие винтовальные нарезы. Тяжелое, темного цвета цевье и массивный приклад. А какой мягкий спуск курка! Алексей ощупывал и гладил винтовку. Для человека, привыкшего к постоянному обращению с оружием, было совершенно понятно: в руках у него сейчас находится образец прекрасного, просто идеального для этого времени оружия!

– Нравится? – спросил Алексея Курт. – Помните, господин подполковник, когда вы уезжать из поместий, я вам дать два удлиненный штуцер? Вот это есть их дети, они пережить недостатки родителей и стать гораздо лучше, удачнее и точнее их. Это есть моя главная гордость. Я полтора года их делать, очень не спеша и вдумчиво, все эти пять удлиненный винтовальный штуцер. И вот теперь привезти их сюда с собой. Это мой подарок для родной подразделений. Там еще лежать десять пистолей, переделанных из обычный драгунский, но с улучшенный ударный замок и ствол.

– Какое чудесное оружие! – Лешка, не обращая внимания на жирную смазку, прижал приклад к плечу. Ружье плотно сидело в его захвате. Раз, два, три… целых пять откидных целиков! И заключенная в кольцо мушка на самом конце ствола прекрасно входила в прорезь каждого.

– Это все для большой точность на далекий расстояний, – увидев интерес Егорова к прицельным приспособлениям, пояснил Курт. – А мушка в кольце, чтобы не сбивать ее при ударе. Я поднять весь наш старый чертеж, когда мы в Валахии немного изобретать все вместе в дедовской мастерской. Помните, Алексей Петрович, как мы долго там с вами сидеть? Вот именно в этот самый изделий многий наш давний задумка и воплотиться. А вот в этот ящик я положить готовый терочный трубка для фугас. Вы писать в письме, что их у вас совсем мало? Я найти нужных людей через зодчий Долгов в Москве, и они продать мне весь необходимый ингредиент для пиротехнический дело. Вот в тот и в этот ящик, – кивнул он, – как раз и лежать в отдельный мешочек всякая смесь. Теперь мы с Афанасьевым Василием сможем без всякий трудность восполнять убыль фитилей и терочных трубок. А в этот сундук лежать такие инструменты, которые нигде просто так не найти. Можно сказать, что это есть дорожная мастерская для умельца по оружейному или по минному делу.


– Ну что сказать, просто превосходные подарки! – улыбнулся Егоров. – Степан Матвеевич, старший оружейник полка забирает себе все нужное ему по своей части. Мазурину ты передай спиртус и крахмал, а вот съестное вы забирайте себе и потом делите его по порционам и по артелям. Пусть в каждую мед попадет и выпечка из той муки, что нам сюда в виде гостинцев привезли.

Через три недели после семейного ужина в доме у Милорадовичей, уже в самом начале апреля в Николаевскую по раскисшей дороге прикатила заляпанная грязью бричка. Из нее вышел долговязый молодой человек и на вопрос караула, к кому он пожаловал, приехавший, растерянно улыбаясь, пояснил, что он, собственно, похоже, приехал именно к ним, то есть к егерям подполковника Егорова. Сопровожденный под конвоем к дежурному офицеру в форт молодой человек пояснил, что был послан сюда Михаилом Войновичем, главным врачом Херсонского гарнизонного госпиталя, и ему нужен подполковник Егоров.

– Дьяков Илья Павлович, – представился он подошедшему командиру полка. – Меня к вам по рекомендации господина Войновича направили, а вот мои сопроводительные бумаги, – и он протянул несколько гербовых листков с печатями армейской канцелярии.

– Так… направляется в отдельный егерский полк при главном квартирмейстерстве Днепровской армии на должность врача, – зачитал казенный формуляр Егоров. – А здесь на отдельном формуляре подтверждение квалификационного звания «врач». Так, указан медицинский факультет Московского императорского университета, кафедра анатомии с практической медициной. Солидно, – покачал головой подполковник. – Илья Павлович, я очень рад вашему приезду! Мы чрезвычайно нуждаемся в хорошо развитой и отлаженной медицинской службе в нашем полку. Все, что у нас сейчас есть, это, скорее, уровень средней уездной богадельни. Я очень на вас надеюсь, приведите ее в порядок. И скажите мне на милость, как же вы все-таки сумели решиться на такой шаг, чтобы оставить свой госпиталь, где все уже давно определено и вполне себе устойчиво, и променять его на армейскую неустроенность?

– Видите ли, Алексей Петрович, – слегка заикаясь от волнения, ответил Илья, – у меня в университете был прекрасный учитель, руководитель кафедры практической анатомии, профессор Зыбелин Семен Герасимович. Так вот он нам, студентам, не раз в свое время говорил, что от стояния на месте да от выполнения обыденной и каждодневной рутинной работы в нашей профессии хорошим врачом, и в особенности хирургом, никогда не стать. У того, кто хочет им быть, должен постоянно идти поиск новых методов и форм в нашем деле. Нужна большая практика и наработка опыта. А где же ей, этой практике, быть, как в первую очередь не на войне? Понимаете, Алексей Петрович, обычной посредственностью мне просто и самому не хочется прозябать. Я ведь прекрасно понимаю, что сейчас меняю определенный комфорт и удобство большого городского госпиталя на походную и неустроенную жизнь. Но я готов осознанно на время войны на это пойти, дабы помочь нашей армии. А еще я желаю заработать при этом тот врачебный опыт, про который я вам только что рассказывал.

– Ну-у, и то и другое я вам, Илья Павлович, могу твердо пообещать, – улыбнулся Алексей. – Егеря долго на месте, как правило, не сидят и мотаются по всему театру боевых действий армии. Так что этой походной и неустроенной жизни у вас будет теперь в избытке. То же и по врачебному опыту, получите вы его столько, что вашим московским профессорам даже и не снилось. Вы пока здесь обустраивайтесь. Еще месяца полтора нам в станице Николаевской до начала похода стоять. Принимайте тут свое хозяйство, знакомьтесь с людьми и начинайте уже врачебную практику. У нас здесь тоже кое-какие новшества есть: и по санитарному предупреждению заболеваний, как мы это называем – в профилактике, и по контролю за закаливанием, за телесной крепостью военнослужащих. Да даже и по полевой хирургии вам что-нибудь здесь точно будет в новинку. У нас здесь своих врачей, конечно же, нет, одни лишь обычные лекари, но некоторым их навыкам и способам лечения вы, как я думаю, все-таки будете удивлены. И они ведь доказали свою эффективность. Не зря ведь даже в главном армейском квартирмейстерстве признают, что у нас в батальоне были самые малые небоевые потери. Ладно, не буду я пока все здесь раскрывать, сами скоро увидите. А сейчас вас, Илья Павлович, мой вестовой проводит в наш полковой лазарет, где вы и познакомитесь с главным лекарем Мазуриным Акакием Спиридоновичем. Матвей! – Алексей громко крикнул, и в комнату влетел вестовой. – Нашего полкового врача, господина Дьякова Илью Павловича к Спиридоновичу проводишь! Представишь его и проследишь, чтобы со всеми удобствами он в станице устроился!

– Есть проводить полкового врача к главному лекарю, представить и потом на постой устроить! – гаркнул вестовой.

– Ступайте, Илья Павлович, я к вам чуть позже зайду и погляжу, как вы там расположились, – кивнул Егоров. – Не спешите, пока ничего серьезного у нас тут не предвидится, так что у вас есть достаточно времени, чтобы осмотреться и привыкнуть к новому. А вот уже утром, после завтрака, я жду вас у себя здесь же, где и представлю всему командному и офицерскому составу нашего полка.

В Елизаветград для сдачи экзаменов на первый офицерский чин убывало четырнадцать человек. Никогда доселе не было такого количества кандидатов от одного подразделения. Половина из них уже делала в свое время такие попытки, но строгая комиссия находила у капралов и унтеров изъяны и не пропускала к заветному чину.

– В этот раз полегче должно быть, – глубокомысленно проговорил Гусев. – Опыт, как-никак, в таком деле имеется, чать уже знаем, на что налегать нужно. Все-таки у нас в полку уже семеро из низов и аж до самых подпоручиков успели подняться. Да и протекция как бы имеется!

– Двигайся, протекция! – Лешка забрался вслед за своим квартирмейстером в бричку. – Там в комиссии суровые господа сидят, будут наши дурить или вдруг ни с того ни с сего в ступор впадут, и никакая протекции им тогда не поможет. Учить нужно было людей лучше. Половина, вон, с ошибками пишет, и с языками совсем беда.

– Да сколько готовили-то их! – вздохнул Сергей. – От всех караулов и от служебных дел аж с месяца марта совсем ведь освободили. Ладно, чего уж там говорить, кому дано стать господином офицером, тот и сам сумеет экзамены сдать, а кого ты хоть в академии отправляй, так и будет он Архипкой или Прошкой до скончания века.

Обоз из восьми двуконных легких повозок, разбрызгивая грязь, пошел на север, в сторону Елизаветграда.





Глава 3. Знамя




В этом году снег очень быстро растаял под южным мартовским солнцем, а апрель, прошумев первыми весенними грозами, основательно промочил землю Новороссии дождем. Распутица сковала всякое сообщение в этом степном крае. Егерям же было не до отдыха. Невзирая на лужи и грязь, учебные команды носились с утра до ночи по полям и косогорам, ползали по-пластунски по перелескам и шли в атаку растянутыми цепями на полигонах. Круглые сутки, не исключая даже и ночного времени, гремели выстрелы и взрывы на всех полковых стрельбищах.

В начале мая по уже подсыхающей дороге в Николаевскую из Херсона прикатили три одноосные и одна большая двухосная полевые кухни.

– Принимайте пополнение, Александр Павлович! – крикнул, весь в грязи с головы до ног, Радован. – На корабельных верфях царит суета несусветная, готовят два больших судна к спуску на воду, вот и не до нашего заказа всем было. Ладно хоть дядя помог. Уважают врачей корабельщики. Котлы вторично пропаяли, испытали их большим давлением под паром и уже только потом нам эти кухни отдали. Правда, они еще и с осями там возились, пока собирали все конструкции воедино. И уже после всего этого мы сюда по грязюке поехали. Насилу до нашей станицы дотащились.

– Вот ведь, выходит, что не зря тебя Алексей Петрович в Херсон отослал, – одобрительно пробормотал Рогозин, похлопывая по пузатому железному боку кухни. – Другой бы ни в жизнь с таким-то серьезным делом не справился, так и остались бы мы в дальнем походе без каши.

– Чего ты там, Павлович, говоришь? Не расслышал я, – переспросил главного интенданта сбивающий с мундира толстую корку грязи поручик.

– В интендантское ведомство, я говорю, тебе надобно переходить, Радован, – отозвался Рогозин. – Талант у тебя, оказывается, есть в этом деле. Вона какое нонче все гладенькое да аккуратное приехало. Шов к шовчику, ничего и нигде не шатается, крепеж всюду надежный, без заусенцев, не то что, вон, прошлый раз, когда мы первые кухни там ладили. На совесть все корабелы нынче сделали.

– Резче, резче коли! – крикнул фурьер Новиков. – Шаг вперед, удар, шаг назад, и ружье сразу рвешь на себя! Вот так, вот так, вот так надо! – орудовал он фузеей с примкнутым к ней штыком. – Чтобы солома с чучел дождем вокруг летела! Резче бей, Лошкарев, это я тебе в первую очередь говорю! Ну чего ты ру-ужжом своим это чучело ласково гладишь?! Стесняешься, что ли, кого? Удар, отход, удар, отход! Резче бить надо!

Шест с закрепленным на нем соломенным чучелом громко треснул, и вся конструкция рухнула прямо в грязь.

– Видали удар?! – кивнул он себе под ноги. – А не вот это ваше все! Будете так же, как сегодня, супротив турок стоять, так они вас одним махом ятаганами на лапшу постругают!

Второй уже час орудовали штыками новобранцы первой роты второго батальона, но унтер был неумолим.

– Вы сегодня как куры все сонные, первый плутонг и то даже лучше работал. А ну все в строй быстро! Становись! Равняйсь! Отставить! Суконкин, резче поворот головы, не спим! Равняйсь! Смирно! Вольно! Плутонг, разойдись! – строй мгновенно распался, солдаты, словно воробьи, рассыпались по поляне. – Положение лежа принять! До перелеска по-пластунски ползком марш!

– Вот ведь зверь какой, этот Новиков, – выплевывая изо рта грязь, прошипел Фрол. – Поедом нас заедает, ни днем, ни ночью покоя от него нет. Под утро до петухов ведь поднял и вдоль Ингульца по самой грязи да по болотным плавням погнал.

Приличных размеров камень ударил Фрола прямо по мягкому месту, и тот громко ойкнул.

– Ж…пы у тебя теперь нет, Горшков, ружейная пуля тебе ее отстрелила, – донеслось издевательское от фурьера. – Так что, Горшков, не на чем тебе уже теперяча сидеть. И будешь ты всю эту учебу на своих ногах службу солдатскую, словно бы болотная цапля, нести. Первое отделение, а вы куды ползете, голуби вы мои ласковые! У вас, вон, раненый кровью истекает. А ну всем стоять! Егеря своих никогда не бросают! А егеря-волкодавы так со своими еще и чужих заодно прихватывают! Взяли страдальца и за собой его тащим. Как, как?! А вот так! Смекалку проявите, покумекайте маненько! Ну-у, вообще, и так тоже можно, – проворчал он одобрительно, увидев, как из рогожи чучела и из палок новобранцы сооружают что-то типа носилок. – Ползком, ползком ранетого тоже тянем. Башку только шибко не поднимайте, а то и в нее каменюка попадет! Поочередно меняйтесь да понемногу догоняйте второе отделение. И знайте: я сейчас над вами ничуть даже не издеваюсь, и в бою такое может случиться, когда вашего товарища подстрелят и его вытянуть с поля нужно, а с ретраншемента неприятель из ружей вовсю палит. Чем ниже пригнешься – тем дольше проживешь! Запомните, голуби мои сизокрылые!

От расположенного неподалеку стрелкового полигона слышались ружейные выстрелы. Вслед за бегущими по полю и разбитыми в цепь егерями шли два молодых капрала.

– Не спешим, не спешим! – покрикивал Тихон. – Бежим тихонько и все в одну линию, чтобы ненароком своего же не подстрелить. У колышка встали, а теперь все работаем с ружьем. Первый номер в мишень палит, а второй его прикрывает.

Пары новобранцев, разобравшись в линию на очередном огневом рубеже, быстро и слаженно работали с оружием. Первый номер, взведя курок, выцеливал далекую ростовую мишень, а второй в это время водил стволом во все стороны, демонстрируя, как он прикрывает товарища.

«Бам! Бам! Бам!» – разнеслась по полю россыпь ружейных выстрелов. Отстрелявшиеся перезаряжали на корточках свои фузеи, и теперь уже огонь вели вторые номера.

– Ваня, тот, который Южаков, ты долго в этот раз целился, почто так выстрел задержал? – громко, чтобы все слышали, спросил худенького солдатика второй капрал. – Капрал Мухин ведь вам сто раз уже говорил – не тяните вы с выстрелом, коли уверенно цель видите, так сразу бейте!

– Федот Игнатьевич, осечка у меня случилась, затравочное отверстие в ударном замке мне пришлось шильцем поправлять, вот я и задержался маненько, – оправдывался стрелок.