Ее темные крылья

— Мы начинали думать, что ты упала в воду, — говорит Гермес с каплей паники на лице, а потом отворачивается. — Надеюсь, тебе лучше.

Я запинаюсь об одеяла, поднимаю их, как щит, на себе, не могу остановить дрожь. Я ощущаю их взгляды, смотрю на потрепанную шерсть одеяла, боясь, что они поймут по моему лицу, что я знаю правду.

— Что такое? — спрашивает Мегера. — Что-то тебя тревожит?

— Нет. Я… да, — говорю я, когда Гермес тихо кашляет. — Мне не очень хорошо.

— Тебе нехорошо? — повторяет напряженно Мегера.

— Голова болит. Я — человек. Так бывает, — рявкаю я.

— Мне нужно идти, — голос Гермеса громкий, но я не поднимаю головы. — Было приятно поговорить, Кори. Уверен, я еще тебя увижу. Может, завтра?

— Да, — говорю я.

— Тогда завтра, — говорит он.

Иронично, я больше всего хочу сейчас в свой сад. Я хочу рыть. Я хочу работать до пота и голода. Я хочу погрузиться в ванную и дать воде смыть боль. А потом встать и сделать это снова. Что сейчас в другом саду? Живы ли растения? Справятся ли они?

Фурии отвлекают меня от мыслей.

— Что тебя тревожит? — Мегера хмурится, садясь передо мной на корточки, заставляя смотреть на нее. — Ты не в порядке. Гонец трогал тебя без разрешения?

— Что? Нет! — говорю я. — Нет. Почему ты так думаешь?

— Он — божество, а ты — девочка, — говорит Тисифона, Алекто кивает.

— Вы оба странно себя ведете, — говорит Мегера. — Дерганые, рассеянные.

— Не из-за него. Мне немного плохо, и все. Так бывает, — они смотрят на меня. — Он меня не трогал, обещаю.

— Ты расскажешь нам, — это не вопрос, а приказ. — Если хоть кто-то тебя тронет, — продолжает она.

Я сглатываю, вспоминаю мои пальцы в руке Аида, его лицо близко к моему, его слова перед тем, как он ушел, все во мне трепещет.

Они не спрашивали о поцелуе с Аидом. Может, Алекто не рассказала им, хотя я сомневаюсь. Может, это еще одно смертное, что они не понимают. Я не могла объяснить, что я ощущаю себя странно из-за этого до сих пор. После сегодня стало хуже.

— Кори? — голос Мегеры тихий, змеиный. — Ты должна рассказать нам.

Я плохо врала, хотя Бри пыталась научить меня ради нас обеих. Она могла смотреть в глаза материи и клясться, что мы ничего не делали, но едва миссис Давмуа смотрела, я краснела, и все всплывало.

«Тебе хорошо, — говорила Бри. — Твой папа не как моя мама. Если бы я не врала, мне ничего не разрешали бы делать. Это необходимое зло».

И я соглашалась, пока она не соврала мне.

— Потому что ты теперь наша, — продолжает Мегера. — Наша сестра. Оскорбление тебе — это оскорбление нам. Нападение на тебя — нападение на нас, — она впивается в меня взглядом, словно может прочесть правду в моем черепе, вырезанную в кости.

Моя кровь холодеет.

— Тайн быть не может, Кори.

— Да, — говорю я. — Никаких тайн. И лжи.

Тень мелькает на ее лице, но она кивает.

— Никаких тайн и лжи, — говорит она и садится за мной, обнимает меня. Я позволяю ей, потому что так безопаснее, чем смотреть на нее. — Что ты делала с Гонцом? — спрашивает Мегера, лениво гладя когтями мою руку.

— Мелочи, — я стараюсь звучать спокойно. — Мне стало плохо почти сразу, как вы улетели. Мы болтали.

— О чем говорили? — спрашивает Мегера, ее ладони двигаются к моим плечам, массируют их, большие пальцы водят круги за моей шеей.

— О пустяках. О людях и божествах, — я импровизирую, понимая, как близко ее ладони к моему горлу. — Как я отличаюсь от него. От вас.

— Нет, ты как мы, — исправляет Мегера.

— Ты теперь одна из нас, — Алекто садится рядом со мной, берет меня за руку, гладит ладонь пальцами. — Сестра.

— Нет, — говорю я резче, чем хотела. — И не смогу быть. Посмотрите на себя. И на меня. Мы разные.

— У тебя будут крылья, — дыхание Мегеры щекочет мою шею, посылая холодок по моей спине. — Ты полетишь, как мы. Ты будешь как мы. Скоро.

Я открываю рот, чтобы спросить, как, но останавливаюсь. Я вижу себя в будущем с крыльями рептилии за спиной, ногти стали длиннее и толще, изогнулись, как когти. Зеленая чешуя в форме листьев покрывает мою кожу, как броня. Мои глаза черные, как у них, человечность пропала. Я дрожу, и сестры гладят меня, водят ладонями по лопаткам и спине. Я думаю о том, что оставила в саду за стенами. Вдруг появление крыльев не кажется чем-то невозможным.

Я притворяюсь, что уснула, чтобы больше не говорить, и они укладывают меня, укутывают одеялом и уходят.


Я слышу, как они говорят в нише Мегеры, но порой делают паузы и смотрят на меня, три пары глаз глядят властно. Они думают, что владеют мной. Думают, что я — их, и ужасно то, что еще немного, и я могла такой стать. Мне не нравится чувство, что Бри спасла меня, но если бы я не увидела ее, если бы не произошедшее после этого, они все еще тянули бы меня нежно в свою паутину, и я поддавалась бы.

Я засыпаю по-настоящему, потому что дальше Алекто трясет меня.

— Тебе нужно поесть, — говорит она, нежно улыбаясь, кивая на еду, разложенную для меня.

Я улыбаюсь, потому что в тот миг забываю, что она — лгунья, и это всегда было хуже всего и с Бри.

Когда я просыпалась утром и брала телефон, чтобы написать ей о странном сне или увидеть, писала ли она мне, а потом видела фотографию моего сада вместе нашей фотографии, и все обрушивалось. Я проверяла в приложениях, что она выкладывала о жизни, частью которой я уже не была. Почему-то она не заблокировала меня, а я — ее. Али — да. Бри… нет.

Лицо Алекто мрачнеет, когда я отклоняюсь от нее.

— Что такое? — говорит она.

— Ты полетишь к Аиду снова? — спрашиваю я. Ничего не могу поделать. — Может, отведешь меня к нему? Пора мне попросить самой. Может, он этого ждет. Может, потому он отказывает. Попробовать стоит, да?

Она долго медлит, и я надеюсь, что она согласится.

— Это разозлит его сильнее, — говорит она. — Ты не знаешь его, как мы.

И трещина в моей груди становится шире. Если бы она сказала «да, я тебя отведу», то это означало бы, что он врал, и я все не так поняла. Это означало бы, что я не дура, что я не поверила не тем снова.

— Давай попробуем, — давлю я. — Он уже злится на меня. Что еще он может сделать?

— Это его царство, — Алекто оглядывается на Мегеру и Тисифону, смотрящих на нас. Они обе не двигаются.

— Но у вас договор, — говорю я. — И вы сказали, что я — одна из вас, значит, он касается и меня, да? — мой голос высокий, и я знаю, что они понимают, что что-то не так, когда Мегера и Тисифона переглядываются. Мой пульс учащается.

— Если ты одна из нас, почему ты хочешь уйти? — спрашивает Мегера.

— Потому что… переживаю за семью.

Она смотрит на меня черными глазами.

— Они придут сюда рано или поздно.

Я не сразу понимаю, что она говорит, словно она думает, что они тоже сорвут цветок и провалятся в Подземный мир, а потом все становится на места, и волоски на моей шее встают дыбом.

— Когда умрут?

— Так со всеми смертными.

Я не могу вынести мысль о папе и Мерри тут. В ужасных саванах, в мире без цвета и текстуры, звука и вкуса. Без птиц, восхищающих Мерри. Без вещиц, которые папа ломает и чинит.

Алекто издает тихий звук, обвивает меня рукой. Я отталкиваю ее.

— Нет, — говорю я.

— Кори?

Я не могу терпеть растерянную боль на ее лице. Это ложь, это все ложь.

Я отодвигаюсь от одеял, беру свечу, спички и запасное одеяние.

— Мне нужно помыться, — говорю я.

— Что случилось с Гонцом? — спрашивает снова Мегера.

— Я сказала, ничего, — отвечаю я, сжимаю веревку и спускаюсь. — Все хорошо.

В пещере я зажигаю свечу, прилепляю ее к камню. Я вытаскиваю монету Аида. Я была права, на другой стороне ключ. Интересно, что будет, если я попрошу его забрать меня сейчас? Если я попрошу его спрятать меня в стенах его замка, пока мы проверяем пределы моей силы, он сделает это? Я начну войну?

Я убираю монету под камень. Нет. Мне нужно разобраться иначе. Так, чтобы никто не пострадал.

Я снимаю одеяние, моюсь, тру кожу ладонями, даю телу высохнуть, а потом надеваю чистое платье. Я расчесываю волосы пальцами. Я не видела свое отражение с тех пор, как попала сюда. Я не знаю, как я выгляжу. Как менада, наверное.

Я не могу прятаться в пещере вечно.

Когда я выбираюсь в свою нишу, он ждут меня, сидя вместе. Тисифона играет со змеями Мегеры, гладит их носы, дает их языкам задевать ее пальцы, и Мегера расчёсывает перья Алекто, приглаживая их. Алекто протягивает ко мне руки, и я замираю, гадая, что будет, если я откажусь. Я сглатываю ком в горле и присоединяюсь к ним.

Я смотрю на трех Фурий и гадаю, когда они перестали пугать меня, и была ли это серьезная ошибка. Я исправила их, очеловечила, дала себе поверить, что мы были просто девушками. Мегера с яростным сердцем и непоколебимым взглядом; Тисифона с чешуей-броней, всегда слушающая. И Алекто, которой я почти открыла душу, которую считала возможной половинкой себя. Я забыла, что на Тройке Кубков были три девушки, а печальная девушка на Тройке Мечей была все еще одна. И Правосудие была одна.

— Мы знаем, что что-то не так, — говорит Алекто, расчесывая мои волосы. — Ты должна сказать нам.