Дженнифер Морг

«Он сейчас внизу».

Я вздрагиваю и на собственном опыте узнаю, что порезаться электробритвой все-таки можно, если очень постараться. Я быстро заканчиваю это мероприятие и открываю дверь. Рамона вручает мне объемную сумку.

– Одевайся.

– Где ты это взяла?

Я вынимаю аккуратно сложенный смокинг; под ним виднеется еще что-то.

– Забрала для тебя у администратора, – улыбается Рамона. – Ты должен выглядеть соответственно, чтобы у нас все получилось.

– Черт.

Я ныряю обратно в ванную и пытаюсь разобраться с одеждой. На брюках странные застежки в неожиданных местах, и я понятия не имею, что делать с шелковым красным шарфом, и радуюсь хотя бы тому, что бабочку выдали уже завязанную.

Когда я открываю дверь, Рамона сидит в кресле у кровати и аккуратно заряжает крошечный пистолет. Она смотрит на меня и хмурится.

– Это нужно повязать на пояс, – сообщает она.

– Я такого никогда не носил.

– Я покажу. Давай-ка…

Пистолет исчезает, а Рамона подходит ко мне и наводит порядок. Через минуту она отступает на шаг, чтобы смерить меня критическим взглядом.

– Ладно, пока сгодится. В полумраке, если выпить пару коктейлей. И не горбись, а то выглядишь так, будто пора подавать в суд на твоего ортопеда.

– Прости, это все туфли. А еще ты нанесла критический удар по моему гиковскому целомудрию. Точно нельзя просто надеть футболку и джинсы?

– Нельзя. – Внезапно она улыбается. – Обезьянышу неудобно в обезьяньем костюмчике? Скажи спасибо, что тебе не приходится иметь дело с лифчиком на косточках.

– Как скажешь.

Я зеваю и, прежде чем мой задний мозг успевает снова дать команду выключения системы, подхожу к кейсу, чтобы забрать все необходимое, что упаковал туда Борис: часы «Tag Heuer» с кучей разных циферблатов (один из них показывает уровень тавматургической энтропии – не знаю, что делают кнопки), ключи от машины с брелоком, в котором скрывается трекер GPS, большой старомодный мобильный телефон…

– Ой, что-то с этим телефоном не так! Какой-то он… тяжелый.

Я вдруг понимаю, что Рамона оказалась у меня за спиной.

– Выключи его! – шипит она. – Кнопка включения – это предохранитель.

– Ладно-ладно! Выключаю! – Я кладу телефон во внутренний карман, и Рамона расслабляется. – Борис ничего не говорил о том, что это за штука?

И тут до меня наконец доходит.

– Вот черт!

– К нему и попадешь, если направишь на Папу, включишь и наберешь 1-4-7-звездочка, – кивает Рамона. – Он стреляет девятимиллиметровыми патронами. Тебе годится?

И она приподнимает одну идеально нарисованную бровь.

– Нет!

Я не привык к огнестрельному оружию, оно меня нервирует; мне куда комфортней с наладонником с загруженными защитными заклятьями и заряженной Рукой Славы. Но все равно, если только что кого-то чуть случайно не застрелил, сразу просыпаешься. Я вожусь с новым планшетом, который мне выдал Борис, включаю его и запускаю защиту от незваных гостей.

– Пойдем поймаем Биллингтона?



Я не заядлый пляжник. Не утонченный эстет и не изысканный франт. К опере я равнодушен, клубы – это такие места, куда ходят викторианские джентльмены, и подходить к игровому автомату в казино так же опасно, как распечатывать пачку двадцатифунтовых купюр посреди вокзала. Но есть какая-то компенсаторная радость в том, чтобы выйти в ночь под руку с обворожительной блондинкой и с коричневым конвертом «ПРЕДСТАВИТЕЛЬСКИЕ РАСХОДЫ» в кармане – хоть мне и придется отчитываться за каждый пенни оттуда на бланках F.219/B в трех экземплярах, причем «проиграл в казино» в списке допустимых трат не значится.

Снаружи уже темно, и температура опустилась до жара доменной печи, так что я себя чувствую праздничной уткой в духовке. С берега дует легкий ветерок, который создает иллюзию прохлады, но он слишком влажный и лишь теребит песчинки на тротуаре. Набережная представляет собой бетонную аллею, выкрашенную в пастельные цвета и украшенную в духе тропиков, так что вышло что-то вроде необрутализма в праздничный день. Здесь шумно, сияют полуночные бутики, открытые бары и ночные клубы. Публика вполне ожидаемая: туристы, серфингисты и отдыхающие, все принарядились для веселого вечера. К утру они будут выблевывать свои коктейли на дощатые мостки в конце мола, но сейчас все счастливы и бодры. Рамона с абсолютной уверенностью ведет меня через толпу прямо к ярко освещенному, выстланному алым ковром холлу, который занимает половину квартала впереди.

У меня свербит в носу. Почему-то в рекламных проспектах всегда забывают упомянуть, что ночные растения цветут как раз в пик туристического сезона. Я отчаянно пытаюсь не чихнуть, пока Рамона дефилирует по алому ковру, оставив позади стайку туристов, которых на входе проверяет охрана. Ливрейный лакей припадает к ее затянутой перчаткой руке. Я вхожу в холл следом за ней, и меня он окидывает по-рыбьи холодным взглядом, будто не может решить, попытаться вытянуть у меня кошелек или врезать в нос. Я высокомерно ему улыбаюсь, а Рамона говорит:

– Простите, но мы с Бобом тут впервые! Тут все такое чудесное! Вы не могли бы мне показать, где здесь касса? Бобби, дорогой, купи мне выпить. Умираю от жажды!

Идиотку она изображает сочно и красочно. Я киваю, перехватываю взгляд швейцара и перестаю улыбаться.

– Покажите ей, пожалуйста, кассу, – тихо цежу я, а потом разворачиваюсь на каблуках и вхожу – надеюсь, я иду в правильном направлении, – чтобы позволить Рамоне приложить его чарами.

Мне немного стыдно оставлять швейцара ей на растерзание, но оправдываюсь перед совестью тем, что я для него просто очередной фраер: что посеешь, то и пожнешь.


Внутри темно и более шумно, чем на аллее. Вокруг игорных столов мельтешат разряженные гости средних лет. По полу бегут зайчики от зеркальных шаров под потолком, на сцене в дальнем конце зала квартет жестоко терзает классический джаз. В конце концов я высматриваю бар и перехватываю взгляд одной из официанток. Она молодая и симпатичная, и я улыбаюсь уже с большей искренностью.

– Здравствуйте! Что будете пить, сэр?

– Водку с мартини и льдом, – бросаю я, на миг замолкаю и добавляю: – И «Маргариту».

Она вкрадчиво улыбается в ответ и отворачивается, а призрачное чувство, будто острый каблучок давит мне на подъем, исчезает так же быстро, как и пришло.

«В этом не было необходимости», – холодно возмущаюсь я.

«Спорим? Ты слишком легко вошел в роль, обезьяныш. Сосредоточься».

Я нахожу Рамону у маленького окна в толстой раме, где она сгребает пластиковые фишки в сумочку. Я жду с бокалами в руках, а затем вручаю ей «Маргариту».

– Спасибо.

Она закрывает сумочку, а затем ведет меня мимо стайки крикливых фанатов «однорукого бандита» к пустому пространству у стола, где напряженные старикашки смотрят, как молодой громила в белой рубашке и бабочке с машинной размеренностью сдает карты.

– Ну и что это было? – шепчу я.

– Что «это»? – она поворачивается, чтобы посмотреть на меня в темноте, но я отвожу глаза.

– Вот это – со швейцаром.

– «Американские авиалинии» не обслуживают клиентов с моими диетическими потребностями, а день был долгий.

– Правда? – Я пристально смотрю на Рамону. – Не знаю, как ты можешь с собой жить.

– Этот Марк, – она едва заметно указывает подбородком назад, на дверь, – воображает себя одиноким волком. Ему двадцать пять, на работу здесь он устроился после того, как его с позором вышибли из французских воздушно-десантных войск. Но прежде он отсидел два года из пяти. Ты не поверишь, какие истории могут случиться во время миротворческих миссий ООН.

Она замолкает и отпивает глоток коктейля, прежде чем продолжить. Ее голос звучит очень сдержанно, едва слышно на фоне квартета:

– Он не поддерживает связь со своей семьей в Лионе, потому что отец вышвырнул его из дому, когда узнал, что он сделал со своей младшей сестрой. Живет один, в комнате над мастерской по ремонту велосипедов. Когда фраер проигрывается и пытается надуть казино, Марка иногда отправляют объяснить ему правду жизни. Марку очень нравится эта работа. Обычно он берет беспроводной перфоратор с тупой насадкой три на восемь. Два раза в неделю он ходит трахать местную шлюху, если у него есть деньги. Если денег нет, он выбирает туристку, которая не против приятно провести время: у них он обычно забирает деньги, но оставляет посадочные талоны. В прошлом году он дважды брал женщин покататься утром на лодке, чему они, вероятно, не обрадовались, потому что были связаны и накачаны рогипнолом. У него есть восьмифутовая лодка, и он знает один заливчик около Норт-Пойнта, где какие-то люди, которых он не знает по именам, платят ему хорошие деньги за каждую женщину, которой никто не хватится. – Она берет меня за руку. – Никто не будет по нему горевать, Боб.

– Ты…

Я прикусываю язык.

– А ты учишься, – сухо улыбается Рамона. – Еще пару недель – и, может, даже научишься.

Я сглатываю желчь.

– Где Биллингтон?

– Всему свое время, – тихонько мурлычет она таким голоском, что у меня холодок пробегает по спине, а затем поворачивается к столу, где играют в баккара.

Посреди стола в форме почки крупье смешивает несколько колод карт. Полдюжины игроков и их спутников следят за ним с наигранной скукой и искренним напряжением: богатые бездельники, двое или трое седых пенсионеров, один парень, похожий на куницу в смокинге, и женщина с резким вытянутым лицом. Я останавливаюсь, пока Рамона объясняет у меня в голове – будто кого-то цитирует:

«„Эта игра похожа на все остальные азартные игры. Шансы банкомета и понтировщика практически одинаковы. Одного тура может быть достаточно, чтобы сорвать банк или проиграть“.[12] Кстати, это Ян Флеминг».

«Кто? Вот этот, носатый?..»

«Нет, автор цитаты. Теорию он знал, но не очень владел практикой. Во время Второй мировой войны он отправлял британских агентов в нейтральные порты, чтобы они там обыгрывали своих противников из абвера и доводили их до банкротства. Не сработало. И даже не думай попробовать такой фортель против Биллингтона».

Крупье поднимает руку и спрашивает, кто держит банк. Кивает остроносая дама. Я смотрю на груду фишек перед ней. Там примерно два годовых бюджета моего отдела. Она не замечает, как я выкатил глаза, так что я быстро отвожу взгляд.

– И что теперь?

Рамона осматривает зал так, будто ищет отсутствующую подругу. Затем она слабо улыбается, берет меня за руку и подтягивает слишком близко к себе.

– Сделай вид, что мы вместе, – шепчет она, продолжая улыбаться. – А теперь смотри внимательно. Банкир играет против остальных понтеров. У нее в коробке шесть колод карт, их перетасовал крупье и проверили все остальные. При свидетелях. А сейчас она…

Остроносая дама откашливается:

– Пять тысяч.

Волна перешептываний среди других игроков, затем одна из пенсионерок кивает и говорит: «Пять», а затем толкает вперед стопку фишек.

– Она открыла игру банком в пять тысяч долларов, – объясняет Рамона. – Это ее ставка. Бодрая старушка приняла ставку. Если бы никто не согласился принять ее в одиночку, понтеры могли бы объединиться, чтобы собрать между собой пять тысяч.

– Я-а-асно, – хмурюсь я, глядя на фишки.

В Прачечной платят по английским расценкам госсектора – если бы мне не предоставили субсидию на съем жилья или Мо бы не работала, мы бы не смогли нормально жить в Лондоне. На столе уже лежит примерно наш месячный совокупный доход, а это только начало. Мне вдруг становится холодно и не по себе. Это вообще не моя стихия.

Остроносая сдает из коробки четыре карты втемную – две бодрой старушке и две себе. Старушка поднимает карты и смотрит на них, потом кладет обратно и стучит по ним.