Двойник

Они вышли в парк Ямайка-Ривервей и побрели по тенистой аллее вдоль реки. В этот теплый день компанию им составляли бегуны, велосипедисты и мамаши с колясками. В таком многолюдном месте священник и встревоженная прихожанка вряд ли могли стать причиной для сплетен. «Так у нас и должно быть, — думала Маура, ныряя под развесистые ветви ивы. — Никаких поводов для скандала, ни намека на грех. То, чего я больше всего хочу от него, он не может мне дать. И все равно я здесь, рядом с ним».

Все равно мы вместе.

— Я все думал, когда же ты зайдешь, — сказал он.

— Я собиралась. Но неделя была очень тяжелая. — Она остановилась и устремила взгляд на реку. Гул городского транспорта заглушал плеск бегущей воды. — Сейчас я все время думаю о смерти.

— А раньше не думала?

— Думала, но не так. Когда на прошлой неделе я присутствовала на вскрытии…

— Ты присутствовала на них много раз.

— Да, но я не просто присутствовала, Даниэл. Я сама проводила их. Держала в руках скальпель, резала. Я делаю это почти каждый день и никогда еще не тревожилась по этому поводу. Может, я и огрубела на этой работе и уже не задумываюсь о том, что на самом деле режу человеческую плоть. Но в тот день вскрытие коснулось меня лично. Я смотрела на труп и видела себя на секционном столе. И теперь я не могу взять в руки скальпель, не вспомнив о ней. О том, какой была ее жизнь, что она чувствовала, о чем думала в тот момент, когда… — Маура запнулась и вздохнула. — В общем, тяжело возвращаться к работе. Вот и все.

— А это обязательно?

Вопрос святого отца, казалось, озадачил ее.

— А разве у меня есть выбор?

— Ты так говоришь, будто это рабская повинность.

— Это моя работа. Это я умею.

— Но это не значит, что ты должна так работать. Зачем тебе это?

— А зачем ты стал священником?

Настала его очередь растеряться. Отец Брофи на мгновение задумался, и блеск его голубых глаз приглушила тень от ивовых ветвей.

— Я принял это решение так давно, — произнес он, — что уже перестал задумываться и задавать себе вопросы.

— Ты, должно быть, очень верил.

— Я до сих пор верую.

— Разве этого не достаточно?

— Неужели ты в самом деле считаешь, что достаточно одной лишь веры?

— Нет, конечно, нет. — Она развернулась и пошла дальше по тропинке, испещренной солнечными бликами. Избегая встречаться с ним взглядом, опасаясь, что он прочтет слишком много в ее глазах.

— Иногда полезно оказаться лицом к лицу со смертью, — сказал он. — Это заставляет нас заново взглянуть на собственную жизнь.

— Я бы предпочла не делать этого.

— Почему?

— Я не сильна в самоанализе. Уроки философии меня всегда раздражали. На эти вопросы нет ответов. Вот физика и химия — другое дело. Это я могу понять. Естественные науки действуют на меня успокаивающе, потому что их законы воспроизводимы и упорядочены. — Она остановилась и проводила взглядом женщину на роликах, толкавшую перед собой коляску с младенцем. — Я не люблю того, что не поддается объяснению.

— Понимаю. Ты всегда стремишься решить уравнение. Вот почему убийство этой женщины выбило тебя из колеи.

— Это убийство — вопрос без ответа. Именно то, что меня бесит.

Она присела на скамейку лицом к реке. День угасал, и в сгущающихся тенях вода казалась черной. Даниэл опустился рядом, и, хотя они не касались друг друга, она так остро ощущала его присутствие, что, казалось, его тепло обжигало ее обнаженную руку.

— Ты узнала что-нибудь новое от детектива Риццоли?

— Похоже, она не очень-то хочет держать меня в курсе.

— А ты ожидала, что она поступит иначе?

— Как полицейский она, конечно, не имеет права посвящать меня в подробности.

— А как друг?

— Вот-вот, и я думала, что мы друзья… Но она сказала так мало.

— Нельзя осуждать ее. Жертва была найдена убитой возле твоего дома. Вполне резонно предположить…

— Что? Что я подозреваемая?

— Или что хотели убить тебя. Именно так мы все и подумали той ночью. Что в машине ты. — Он устремил взгляд на воду. — Ты сказала, что не можешь забыть вскрытие. А я не могу забыть ту ночь, когда стоял возле твоего дома в окружении полицейских патрулей. Я не мог поверить, что все это происходит наяву. Я отказывался верить.


Оба замолчали. Перед ними текла полноводная темная река, а за их спинами — река автомашин.

— Ты поужинаешь со мной сегодня? — внезапно спросила Маура.

Он ответил не сразу, и она вспыхнула от смущения. Какой глупый вопрос! Ей захотелось забрать слова назад, прожить заново последние шестьдесят секунд. Насколько проще было бы попрощаться и уйти. Но вместо этого она выпалила безумное приглашение, которое, как они оба знали, ему не следовало принимать.

— Извини, — пробормотала она. — Я понимаю, это не самая удачная идея…

— Отчего же, — сказал он. — С удовольствием.





* * *


Она резала помидоры для салата, и нож дрожал в ее руке. На плите дымилась кастрюля с цыпленком в винном соусе, и кухня постепенно наполнялась ароматами красного вина и курицы. Простое и знакомое блюдо, которое она могла приготовить быстро и легко, не заглядывая в кулинарную книгу. Да она и не смогла бы приготовить ничего более изысканного. Ее мысли были заняты мужчиной, который сейчас разливал по бокалам пино нуар.

— Что еще я могу сделать? — спросил он, поставив один бокал на столик перед ней.

— Ничего.

— Приготовить соус для салата? Помыть зелень?

— Я пригласила тебя сюда не для того, чтобы ты готовил. Просто подумала, что здесь уютнее, чем в ресторане, где так многолюдно.

— Ты, должно быть, устала все время быть на виду, — сказал он.

— В данном случае я больше думала о тебе.

— Даже священники ужинают в ресторанах, Маура.

— Нет, я имела в виду… — Она почувствовала, что краснеет, и снова занялась помидорами.

— Думаю, люди удивились бы, увидев нас вместе, — сказал он и устремил взгляд на Мауру. На какое-то время на кухне воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком ножа по разделочной доске.

«Что делать со священником на кухне? — гадала она. — Попросить его благословить пищу?» Ни один мужчина так не смущал ее, ни с кем она не чувствовала себя такой уязвимой и порочной. «А есть ли у тебя пороки, Даниэл? — подумала она, высыпая нарезанные помидоры в салатницу и поливая их оливковым маслом и бальзамическим уксусом. — Защищает ли белый воротник от искушения?»

— Позволь мне хотя бы нарезать огурец, — попросил он.

— Ты что, не можешь по-настоящему расслабиться?

— Не могу сидеть сложа руки, когда другие трудятся.

Маура рассмеялась.

— Тогда подключайся.

— Я безнадежный трудоголик. — Он вынул нож из деревянной подставки и принялся нарезать огурец, чей свежий летний аромат тотчас наполнил кухню. — Когда у тебя пятеро братьев и сестра, все время приходится помогать.

— Так вас семеро детей? Боже мой!

— Уверен, то же самое говорил мой отец, когда узнавал, что на подходе очередной ребенок.

— И каким по счету был ты?

— Четвертым. В самой серединке. И, по утверждению психологов, это означает, что я прирожденный примиритель. Вечно пытаюсь сохранить мир и покой. — Даниэл с улыбкой взглянул на нее. — А еще это означает, что я умею быстро принимать душ.

— И как же ты превратился из четвертого ребенка в священника?

Он перевел взгляд на разделочную доску.

— Как ты сама понимаешь, это долгая история.

— О которой тебе не хочется говорить?

— Возможно, мои мотивы покажутся тебе нелогичными.

— Забавно, но самые важные решения, как правило, бывают совершенно нелогичными. Взять, например, выбор спутника жизни. — Она глотнула вина и снова поставила бокал на столик. — Я, например, не смогла бы найти логичные доводы, чтобы оправдать свой брак.

Даниэл поднял взгляд.

— Страсть?