Двойная жизнь Алисы

Вот мне урок: никогда не думай, что ты знаешь. И никогда не называй никого предателем, это глупо и самонадеянно: то, что тебе кажется предательством, это всего лишь звено цепочки, и начало ее — боль в душе предателя.

— И если ты думаешь, что я из-за какой-то ерунды откажусь от этой поездки, которая так для него важна… Для него это будет мой провал… и он будет на меня смотреть непонимающим взглядом, как будто его ударили, как будто это его никуда не зовут… будет смотреть на меня таким взглядом, как будто он мне ребенок, а не папа… Из-за какой-то ерунды! Если ты так думаешь, то…

Какая-то ерунда — это я.

Но ведь это правда, я — ерунда. По сравнению с Иркиным папой, который ночами думает, вдруг Ирка — изгой. Боже, как все сложно с этими папами! Лучше неродной, как у меня, его можно просто любить и получать подарки. А с родным отцом слишком психоаналитические отношения: то он тебе папа, то он тебе ребенок.

Лучше бы я этого не знала! Мы с Иркой больше не будем дружить, после такой откровенности не дружат и даже не смотрят друг на друга. Не надо мне было хотеть все знать.

И еще — не все в жизни про меня.



Вот про Катю. Если что, Катю тоже жалко.

Она только что была в Риме. Все завидовали, что она сорвалась и в Рим улетела на выходные. Ее отец позвал в Рим, хотел приехать и побыть с ней два дня. Но не приехал. Катя была там одна, несчастная. Она сказала, что отец отель отменил — забыл, что Катя-то прилетела… Забыл про Катю… Кому сказала? Ирке. Даже Кате иногда нужно с кем-то поделиться, а с Иркой она совсем не дружит. Всем иногда нужно поделиться, лучше с тем, с кем совсем не дружишь.

— Прикинь, она пришла в отель, а там «мы вас не знаем» — офигеть! Она могла ему позвонить, конечно, но не захотела. Всю ночь просидела на мосту Сант-Анджело. Сидела на мосту через Тибр с бутылкой вина, с бездомными и собаками, бездомные — с собаками, она — с бутылкой. Сказала: «А что, с этого ракурса тоже интересная жизнь».

Мост Сант-Анджело ведет к замку Сант-Анджело и в Ватикан.

— А ты что ей сказала?

— Я удивилась, чего это она так разоткровенничалась, и от неожиданности сказала: «А мой папа — совсем как ребенок».

— А она что?

— Она сказала: «А мой папа — мудак».



Ирка кое-что сделала. Отомстила Кате. Ирка хороший человек, не плохой, и Катя не плохой, — все это из-за других людей, из-за их отцов.

— Она у меня увидит… все уже знают, что отец ее забыл, что она под мостом сидела, своему отцу не нужная… Я хотя бы своему папе нужна, я для него — главное в жизни.

— Но она тебя возненавидит за слив. Отменит твое приглашение, твой папа расстроится, разве нет?

— Она не узнает, кто слил.

— За что ты с ней так? Она ведь переживает, что у нее отец мудак.

— Мне пофиг… За что? А за тебя! Я ее ненавижу, я ей отомстила — за тебя.

Ирка сказала «за тебя», а хотела сказать «за моего папу». За то, что чужая Катя дала ее папе счастье, которое сама Ирка дать не может. Получается, что посторонний человек владеет жизнью ее папы.

Прямо беда с этими папами.



Письмо Рахили



Дорогая Алиса,

отстаньте вы от этой тайны холстов! То есть я хотела сказать: оставьте вы эту тайну холстов.

Я против! В смысле, я не согласна, что разгадка тайны кроется в 30-х годах, когда была написана картина.

Нечего тут искать! Все же ясно! Алиса Порет продала отрезанный кусок картины.

Она была старая. Скорей всего, нуждалась в деньгах: кто любит комфорт и красивые вещи, тому всегда нужны деньги.

Да она и не дорожила этим холстом-обрезком, вообще не считала его ценностью! Это ведь не картина, а какой-то обрезок. Она не знала, что через несколько десятилетий это будет «утраченный фрагмент знаменитой картины».

Подумаешь, что ей какие-то обрезки… Предложили купить, вот и продала.

Откуда они сейчас взялись? Думаю, это был просто мусор, никому не нужный. Бывает, что вдруг сохраняется ненужная вещь, крышка от кастрюли, или колпачок от чернильной ручки, или ключик от заводного утенка, а самого утенка давно выбросили.

Отдайте эти несчастные обрезки в музей. Нет никакой тайны.






Глава 13

Тайна, покрытая мраком




Очень трудно выбрать, за кого выйти замуж. Да помню я, помню, папа, что ты мне говорил: «Не смотри, Алиска, на своих ухажеров, оценивай не их самих, а свою жизнь с ними. Представь, какая у тебя будет жизнь с каждым, — и выбери лучшую. Лучшую жизнь, а не лучшего претендента, поняла, Алиска?» Я поняла, папа, но трудно выбрать, когда есть варианты. К тому же будущее — это, папа, тайна, покрытая мраком.

Варианты.

1. Илюшка.

Какая у меня с ним будет жизнь: буду как сыр в масле кататься по конференциям и симпозиумам. Говорить соседям в самолетах и на банкетах: «Последние исследования моего мужа, доктора физ. — мат. наук, профессора Гарвардского университета USA и Оксфордского университета UK, в области согласования непрерывности пространства и времени с принципом перемещения микрообъектов вдоль дискретной траектории…» Если встречу Маляку, скажу, чтобы Маляка умерла от зависти к моему статусу жены ученого мирового уровня: «Знаешь ли ты, Маляка, что из универсального характера принципа причинности вытекает отсутствие в природе абсолютной пустоты?» Скоро конференция в Берлине, потом в Вене, а потом, папа, — в Кейптаун, а оттуда нас повезут на сафари не помню куда! А в Африке, а в Африке, на черной Лимпопо, сидит и плачет в Африке печальный Гиппопо… туда.

Буду помогать Илюшке справляться с его собственной пустотой в голове, держать его за руку во время панических атак и убеждать, что он не умрет. Приучу Илюшку к мысли, что он не жадный, а очень-очень щедрый, и он будет покупать мне красивые вещи.

Илюшка снимет с меня заботы о хлебе насущном. Мне не нужно будет сдавать комнаты студентам. Мы договаривались, что они не пишут маслом дома, а они пишут… Мы друзья, но у меня болит голова от запаха растворителя.

Это будет чудесная жизнь. В одной комнате он будет писать свои формулы, а я в соседней комнате буду рисовать. И он не будет отрывать меня от работы криком «Скорей сюда, надо срочно обсудить сюжетный ход!» Он будет с уважением относиться к моей работе. Вечером мы сойдемся за ужином и будем показывать друг другу плоды дня: я ему картинки, он мне формулы. Это будет чудесная жизнь!

Один лишь минус в этом прелестном плане — Аннунциата. На нее гипнотически действует слово «профессор»: она считает, что все профессора со своими формулами зря коптят небо, а Илюшка к тому же «ненастоящий мужчина», потому что никогда не повышает на меня голос. «Как по мне, — говорит Аннунциата, — лучше бы он бегал за вами с топором… Братец Кролик тоже был человек интеллигентной профессии, но он хотя бы на вас орал!» Аннунциата по деревенской привычке считает, что без настоящего мужчины мы пропадем, хотя нам не косить, не колоть дрова… Но это единственный минус посреди сплошных плюсов. В целом перспектива отличная.



2. Мой друг-хирург — не такой старый друг, как Илюшка, мы знакомы всего лет пять или шесть. Папа, ты знаешь, что я называю его не совсем приличным «Хрен маме», но кого мне стесняться? Это его заветное выражение, — говорит, как крикнет во время сложной операции «хрен маме!», так сразу идет как надо.

Вот, папа, характерное описание претендента на руку твоей дочери: вчера Хрен маме ворвался ко мне силой. С тех пор как меня бросил муж, ему не терпелось сюда прорваться. Зачем? Чтобы все починить, папа.

Починил все, что попалось на его пути, и теперь у нас дома благодать: кран не течет, оконная рама не вываливается, камин не дымит… Я уж и не знала, как успокоить Хрен маме в его хозяйственном раже, и зачем-то сказала: «А я видела, как ты курил за углом!» Хрен маме — приверженец теории «позитивная старость»: это всякая ерунда про режим питания и сна. Мы-то с тобой, папа, считаем, что есть судьба, и судьбе безразлично, куришь или нет, а Хрен маме придает значение всем этим мелочам — курить или не курить, бегать или валяться, начинать пить с утра или за ужином…

Я сказала: «Ты вчера курил за углом», а он испугался, как будто я его мамочка и засекла, как он дымит в рукав на прогулке в детском саду.

— Откуда ты знаешь?..

— У меня есть волшебная подзорная труба, в которую я вижу все, что ты делаешь… — сказала я, и он как заорет «Выходи замуж, наконец!»

Ну, я думаю, нам с тобой, папа, совершенно ясно, какой будет моя жизнь с ним: прекрасной.

Он будет оперировать в операционной, не дома. Я буду рисовать дома или в мастерской. Это ведь хорошо — встречаться не слишком часто?

Мы будем путешествовать: ездить на его дачу в Синявино на электричке. Его старая «шкода-октавия» стоит разобранная на даче, на моем «мерседесе» он не хочет ездить, говорит, это неуместно: больные увидят и решат, что он берет взятки. Это ведь хорошо — не брать деньги за операции? Хрен маме — хороший человек. И хороший хирург.

Я люблю ездить на электричке, — смотришь в окно. И чувствуешь себя студенткой. Это ведь хорошо — ездить в Синявино на электричке? Купим красивую сумку на колесиках для продуктов. От станции до дачи 10 км, полезно прогуляться. Придем на дачу, бросим у калитки сумку на колесиках и будем любить друг друга. Хрен маме очень поэтичный человек: большую часть дня, как юноша, думает о любви (сказывается здоровый образ жизни).

До встречи со мной у него был кризис… не помню, чего именно, идентичности или среднего возраста. Хрен маме всю жизнь жил по правилам, и все правила начинались со слов «ты должен»: должен работать, должен обеспечивать семью. И вдруг — семья закончилась, дети уехали в Америку, и жена с ними, — а он-то не сможет в Америке быть хирургом, — а ему необходимо каждый день держать в руках человеческие жизни!.. Хрен маме говорит, что было хреново от мыслей «кто он?» и «зачем он в этом мире?», потому что ответы были «никто» и «низачем». Он говорит, что я важна для него не сама по себе, а как волшебный пендель в новую жизнь. Не понимаю, почему я пендель. Но хорошо, что теперь он может ответить на все свои вопросы.

Хрен маме очень волнуется… Никогда не знала, что хирурги такие сложные (думала, у них все просто — чик-чик, и все). Хрен маме очень волнуется, что ему уже поздно быть влюбленным.

Я говорю: «Вырвись из клетки стереотипов: нет никакого разумного объяснения тому, что влюбляться можно только в юности, а взрослому человеку влюбиться смешно и неприлично». Хрен маме отвечает: «Нет никакого разумного объяснения тому, что я в тебя влюбился». Он, папа, любит меня, предлагает мне руку и сердце и все в доме починить. Ноет, что я выберу профессора Илюшку. Хирург, каждый день держит в руках человеческие жизни, а ноет, как… как профессор. Почему, папа, все мои мужчины ноют? Почему стремятся убежать от своей жизни, держа меня за руку? Почему, папа?



Ты спрашиваешь, папа, снимет ли он с меня заботу о хлебе насущном? О-о, еще как снимет! Он неимоверно хозяйственный, сам квасит капусту. И малосолит огурцы. Летом говорит: «У меня горячая пора: малосолю огурцы». О хлебе насущном можно не волноваться: он и варенье варит. У нас будет прекрасная жизнь: любовь, прогулки, огурцы… варенье!

Минус в этом очаровательном плане — Аннунциата, ее деревенские представления о необходимости мужчины в доме — Мужчины В Доме: чинит, спотыкается, чертыхается, орет «принеси инструмент!» — «унеси инструмент!», все разбросано, вытирает пот… Вчера увидела его впервые и тут же начала ворчать: «Пылища-то у нас какая, пылища на шкафу на кухне, а она-то (я) еще пылищу в халате в дом приволокла, на шкафу на кухне пылища…» В ней проснулись первобытные инстинкты: как только мужчина вошел в дом, надо начинать ворчать. Ворчание означает: мол, мы тут без тебя без дела не сидим, жнем и пашем ежесекундно, так много дел, вот пылища еще не вытерта…

Избыточное уважение Аннунциаты в ущерб моим интересам (Аннунциата будет шикать на меня, а он будет Мужчина В Доме) — это единственный минус. В целом перспектива отличная. Ты согласен, папа, что в целом перспектива отличная?

Мои будущие жизни прекрасны, какую же мне выбрать? Конференции по дискретной траектории? Любовь и малосолить огурцы?

Но ты же понимаешь, папа, что если я выберу конференции по дискретной траектории, то Хрен маме останется, так сказать, на факультативной основе. И наоборот, любовь и малосолить огурцы не исключает Илюшку. Я бы не смогла, чтобы только основной предмет, без факультативов.



Теперь о тайне. У меня есть тайна, папа, от всех, кроме тебя.

Я пишу портрет мальчиков Братца Кролика. Вышло так: Братец Кролик пришел поработать над третьей главой не один, — с мальчиками. Я не сказала мальчикам ни слова, не заигрывала с ними, была холодна, как айсберг… ты знаешь, как я не люблю детей, от меня не дождешься даже «хочешь конфетку?».

Мы с Братцем Кроликом быстро починили третью главу, там всего-то нужно было одну линию ввести, другую убрать.

Но на следующий день Братец Кролик пришел опять — с мальчиками.

Если мои подруги узнают, что я разрешаю ему приходить ко мне с мальчиками, они скажут, что я дура. Скажут, это не принято, чужих детей своего мужа принято гнать поганой метлой. Скажут, что у меня нет чувства собственного достоинства и «ты давай, помогай ему детей растить!». Скажут: «Ты добрая, ты простишь».