Двойная игра

– Спасибо, Леви! – выдохнул я.

– Эйн бэ адма, – ответил Шавит, опуская оружие. – Не за что.





Воскресенье, 14 сентября 1975 года, вечер



Первомайск, улица Парижской Коммуны


Смеркалось. Я оседлал своего «педального коня» и покатил к Третьей мельнице. Задуманное пуга́ло, но и азарт раздувало нешуточный.

Улица Парижской Коммуны длинная, она тянется вдоль реки, перебрасываясь мостами через глубокие балки, и выводит к полуразобранной мебельной фабрике. Её выстроили на руинах той самой мельницы Августа Гана, от которой осталось лишь название.

Sic transit…

Я съехал на тропинку, выбираясь ближе к берегу. Велик оставил в кустах, а рюкзак повесил на плечо. По смутно различимой тропинке вскарабкался на угол бывшей мельницы.

Внизу шумела вода, протекая по каналу. Когда-то она вращала колесо, подпёртая плотиной, а теперь былое лишь угадывается.

Вблизи темнели огороды частного сектора, с редкими фонарями и яркими квадратами окон, а вдали выстраивались пятиэтажки, пестрящие частыми огоньками.

Замерев, я прислушался. Тихо. Слышно, как бежит река, где-то брешет собака. В прохладном вечернем воздухе остро витает запах свежих стружек – это с лесопилки накатывает. Подтянувшись, я пролез в пустой оконный проём и включил фонарик. Слабое пятно света забегало по полу, выделяя щепки, осколки кирпича, пожелтевшие листы бумаги. Запустение.

Я двинулся длинным коридором, иногда перебрасывая тусклый луч на высокий сводчатый потолок. Кажется, сюда.

Три стёртые ступеньки, и я в тесной кубической комнате, забитой ржавыми стойками. Бывшая АТС.

Когда-то мы, мальчишки, наведывались сюда, чтобы нарезать «кроссировок» – тонких проводков в разноцветной изоляции. Я поводил фонариком. Вот оно!

От настенного телефона осталась лишь «тень» на крашеной стене – кисточка старательно обводила аппарат, но выход остался. Два огрызка проводов. Если всё цело, звонок пройдёт через лесопилку, вот пусть там и рыщут…

Я быстренько зачистил медные концы и скрутил их с проводом старого битого телефона – откопал в куче хлама ещё на субботнике. Выдохнув, снял трубку. Есть сигнал!

– Отлично… – прошептал, вынимая из рюкзака «гаджет» – преобразователь голоса. Всё готово. Почти всё.

Вернувшись в коридор, я протянул поперёк пару лесок. Войдёт кто – заденет. Леска лопнет, и привязанная к ней бутылка грюкнет. А я, услыхав такой «аларм», тихонечко удалюсь. На цыпочках.

Задержавшись у окна, подышал, успокаиваясь. Темнеет. На том берегу всё чаще загораются окна, цепочки огоньков неторопливо бегут по улицам. Ничего, я по-быстрому…

Усевшись поудобнее, закрутил диск, набирая номер секретного коммутатора Андропова. Этот набор цифр знало не больше пяти-шести человек. Сегодня воскресенье, председатель КГБ должен уже быть дома…

Пошёл сигнал, и я быстренько набрал дополнительный номер, тут же включая преобразователь. Гудок… Второй… Третий… Чёрт…

– Алло? – голос сухой, недовольный…

– Юрий Владимирович? – пульс мой убыстрился.

– Да! Кто говорит? – насторожился председатель КГБ.

– «Миха». Алло? Слышите меня?

– Д-да… – промямлил Андропов. – Просто… Хм. Неожиданно как-то!

– Жизнь наша полна неожиданностей, – криво усмехнулся я. – Вчера на меня вышел сотрудник спецгруппы Бруно Хинкис, командированный от Института мозга. Не удивлюсь, если командировку он обеспечил себе сам. Хинкис – сильный гипнотизёр. Был. Вчера его убили… не скажу кто. Важнее другое. Хинкис – оперативник Пельше и работал по заданию Брежнева. Занадобился я Леониду Ильичу!

На долгую секунду схватилась тишина.

– Не удивлён, – проворчал Юрий Владимирович. – Раздухарился он в последнее время.

– И ещё одна информация, – деловито продолжил я. – Летом под Москвой был убит некто Игнат Арьков, бывший офицер-ликвидатор. Этот тоже искал меня, ну и по ходу своих розыскных мероприятий ликвидировал двоих: Даудова – «Хана» – и Носова – «Герцога».

– Ах, сволочь… – глухо сказал председатель КГБ. – Простите, сорвалось. Это правда?

– Не вся. Под действием спецпрепарата Арьков признался, что работал по заданию Черненко.

– КУ?! – воскликнул Юрий Владимирович.

– А что вы так удивляетесь? – хмыкнул я, ёрзая. – Не вы один хотите подвинуть Брежнева, занимайте очередь…


– «Миха»… – В тоне Андропова зазвучали угрожающие нотки.

– Что, Юрий Владимирович? – ухмыльнулся я с порцией злости. – Работаете вы толково, и когда-нибудь мы с вами обязательно встретимся. Быть может, и без моего согласия. Тем не менее я на вашей стороне! Вы жёстче Леонида Ильича… м-м… продвинутей, что ли. Если через три, максимум через четыре года перехватите управление страной, желательно мирным путём, выиграют все.

В трубке задышали глубже.

– Мечты, мечты… – прорвалось бормотанье. – Где ваша сладость? – В голосе моего собеседника стала ощутима застарелая горечь. – Мечты ушли, осталась гадость. «Миха», «Миха»… Сколько мне осталось? В смысле, когда я умру?

– Через восемь лет, Юрий Владимирович. Откажут почки. Вы их уже посадили из-за подагры.

– Восемь лет… – прошелестело в трубке.

Выдержав жестокую паузу, я надавил:

– Восемь лет, если не лечиться! Чазов вас не спасёт, а я могу.

– И что вы хотите за это? – Чувствовалось, что Андропов сильно взволнован, но и здоровая чекистская насторожённость в его голосе тоже различалась.

– Помогите мне спасти СССР! – выпалил я.

– Это входит в мои прямые обязанности! – хихикнул председатель КГБ и тут же построжел: – Помогу.

– Тогда слушайте, – заговорил я деловито. – По почте вам придёт посылка – фляжка с водой, которую заряжу своей… Ну не знаю, силой, энергией – как хотите. Главное, что такая вода реально лечит. Во фляжке помещается чуть больше литра, а вам достаточно и трёх стаканов. Выпьете сразу один, через неделю другой. Ещё неделя – третий. У вас останется лишний стакан «живой воды» – дайте выпить Татьяне Филипповне. Ей нужно.

– Д-да… – Голос Андропова дрогнул.

– Только большая просьба – никому об этом не рассказывайте! Диктуйте адрес, куда отправить посылку…





⁂


Небо на западе догорало, распаляя облака, когда я выкатил велосипед на улицу. Сел, оттолкнулся и закрутил педали. Завтра же сразу после уроков отправлю фляжку с «живой водой».

Председателю КГБ. Союзнику? Соратнику? Время покажет…





Среда, 17 сентября 1975 года, день



Синайский полуостров, Офира


Офире всего семь годиков, подумал Рехавам Алон и улыбнулся. Пустыня, да. Но и голые ветхозаветные пески расцветут садами, стоит лишь возыметь желание и приложить руки.

Прикрытая с севера цепью Синайских гор, Офира возлежала на берегу залива Акаба, изрезанного живописными бухтами. Когда-то здесь прозябала нищая бедуинская деревушка из двух десятков глинобитных домишек, а теперь на скалистой возвышенности строятся отели и дома поселенцев, будто сложенные из кусочков белого рафинада. Раскидистая зелень финиковых пальм смотрится на их фоне просто бесподобно.

Алон прищурился – директор Моссада бродил, ссутулившись, по пляжу Наама-Бей, словно высматривал в песке утерянную монету. Шимон Перес, вышагивавший рядом с Хофи, выглядел ещё забавнее – в тёмных брюках и белой рубашке, он ступал босиком и в чём-то убеждал курчавого генерала, взмахивая зажатыми в руке остроносыми ботинками.

Рехавам дождался, пока от автостанции отъедет старенький рейсовый «Меркавим», и перешёл дорогу, спускаясь к занятной парочке.

– …Да, мы не подписали договорённость о выводе войск с Синая, – горячился Перес, – но это не решение, а отсрочка решения! Мы окружены! Египет, Иордания… Ладно, с королём Хуссейном мы готовим тайную встречу, а сирийцы? А эти чёртовы палестинцы? Если русские действительно откажут арабам в поддержке, тогда – да, мы выдержим любой напор. А если нет?

– Брежнев в Хельсинки чётко сказал, что не станет вмешиваться в наши дела с арабами, – спокойно проговорил Хофи. – А Громыко в ООН? Вспомните! Хоть и не с трибуны, но «Мистер Нет» дал понять – СССР не против того, чтобы и Сектор Газа, и Западный берег реки Иордан оставались под суверенитетом Израиля…

– Но не Синай!

Директор Моссада пожал плечами.

– Всему своё время, – сказал он по-прежнему спокойно и вздохнул: – Дорогой Шимон, год назад я просто не поверил бы, что Советский Союз начнёт искать точки соприкосновения с «проклятыми сионистами». Но ведь ищет!

– Согласен! – с жаром воскликнул Перес. – Просто… О мой бог! Да я просто в растерянности! С этим вашим «Михой»…

– Шалом! Всё спорите? – Приблизившись, Рехавам пожал обоим руки и добродушно попенял министру обороны:[73] – Вам мало было доказательств, дабы укрепить свою веру?

– На моём посту, – криво усмехнулся Шимон Перес, – поневоле станешь безбожником…