Двери во Тьме

– Надо еще сделать анализ крови сравнительный – мы вроде как придумали технологию, – задумчиво заговорил Милославский. – Но выходит так, что мы с вами земляки. – Наткнувшись на мой непонимающий взгляд, он объяснил: – Мы из одного слоя действительности. Только мы двое на весь Углегорск и окрестности.

– Вы так сентиментальны? – поехидничал я.

– Нет, я вообще не сентиментален, – покачал головой Милославский. – Но я имею все основания полагать, что пройти между слоями действительности могут только те, кто имеет отношение к обоим слоям.

– Чуть подробней с этого места можно?

Я уже понял, к чему он клонит, но хотел убедиться. Пусть до конца говорит.

– Вы провалились оттуда сюда, как и я, – взялся объяснять профессор. – Но за вами проход не закрылся, он так и держится. Если все правильно сделать, то туда можно заново войти, я уверен. И вам, я думаю, сделать это проще, чем мне. Это ваш проход, не мой, в нем ваш отпечаток. Насчет себя я уже не могу быть настолько уверенным… но готов рискнуть. А кроме нас двоих больше туда никто не войдет.

У меня сердце в желудок провалилось. И где-то там застряло, слабо трепыхаясь.

– Никто? – повторил я. – Вообще? И что будет, если кто-то попытается?

Милославский посмотрел на меня, потом кивнул понимающе, оглянулся на Настю.

– Я думаю… пока только думаю… что канал вообще не сработает. В самом худшем случае он завернет в какую-то неизвестную действительность, может быть, куда хуже этого самого Отстойника. – Он постучал ладонью по столу. – Я бы не хотел ставить такие эксперименты на себе. Я понимаю, что вы планировали, но… – Он помолчал секунду, посмотрел в сторону Насти, болтающей с Тенго, затем продолжил: – Я бы не стал так рисковать на вашем месте. Жить можно и здесь. Даже очень хорошо жить, вы уже имели возможность убедиться. А если хотя бы мы двое сможем ходить туда и обратно свободно, то жизнь можно сделать намного, намного лучше.

Я ничего не ответил – лишь вздохнул глубоко, пытаясь бороться с навалившимся на меня разочарованием. Тяжким разочарованием.

– Послушайте, вы ведь почти вечную жизнь получаете взамен, – сказал Милославский. – И вы понимаете, что ваше положение на общественной лестнице тоже сильно изменится. Хотя бы потому, что вы жизненно необходимы мне. Мне не справиться одному. А я – один из столпов общества в Углегорске, надо мной всего один человек, если понятно объяснять.

– Что за секретный отдел архива личных дел на Ферме? – перевел я разговор на другое.

Этого вопроса он явно не ожидал, но не смутился, ответил:

– Это дела с совпадениями. «Двойники» мы их называем. У меня до вашего появления «двойника» не было. Поэтому мое дело лежало в открытом разделе. Теперь уже нет.

– Почему секретность?

– На всякий случай: черт его знает, кто и как решит такими знаниями распорядиться? Люди здесь нервные, еще до каких-нибудь жертвоприношений додумаются.

Предположим, все так и есть. Не то чтобы я ему до конца поверил – Милославский не тот человек, кому именно до конца верить хочется, – но вообще в логику всего происходившего его рассказ укладывается. И вот именно в то, что мы с ним из одного «слоя», я поверил. Просто потому, что он заваливал меня этими анкетами. А это значит, что он в них за что-то зацепился.

И про «жертвоприношения»… вообще-то без них уже не обошлось. И мне очень интересно узнать, с кем «двойниками» были сестры Скляр. Об этом я и спросил: терять все равно уже нечего.

– Серых, – коротко ответил Милославский. – Он ушел с Фермы как раз тогда, когда они провалились в Отстойник. У него уже была теория, а у нас еще нет. Он ушел и начал… гм… «эксперименты».

– В месте моего провала…

– Думаю, что это сделали именно они, не адаптанты, – кивнул Милославский. – Согласен с вами.

– И почему провалился я?

– Точно пока сказать не могу, но думаю, что «дыра» из вашего… то есть нашего слоя действительности уже существовала… вы же практически из дома провалились?

– Да.

– Когда-то там что-то случилось. Какое-то кровавое злодейство, если можно так выразиться. Не знаю когда, может, при государе Иване Васильевиче Грозном, а то и раньше. И из него получилось… ну как воронка, узкая и длинная, – он начал рисовать что-то карандашом на обороте моей анкеты, – вот такая, как вихрь, который метался между слоями действительности, пока не налетел на встречный вихрь, – он нарисовал вторую растянутую спираль, пересекающуюся с первой, – и они замкнулись. В этот смерч попали вы, сработали, вместе с темнотой и заглянувшей туда Тьмой, катализатором. Бац – и вы здесь.

– В стороне от места жертвоприношения, – усомнился я.

– Да, но аномалии магнитного поля ощущаются по довольно большому участку, абсолютной точности не требовалось. Я же сказал, что воронка. – Он несколько раз с усилием провел карандашом по расходящейся части нарисованного вихря. – Вот по всей этой зоне и возможен разброс.

– Стоп, – накрыл я ладонью схему. – А почему Серых не мог войти в этот тоннель? Убитая Скляр была его двойником.

– Думаю, что все не так просто. И я пока не знаю, что именно там непросто. Но жертва ему не помогла. Не доделали они что-то, не сумели. Они поехали домой, разочарованные, а в тоннель затащило вас, и он до сих пор с вами связан. Думаю, что смерть этой женщины его просто «заякорила», не дала угаснуть. И ей совсем не надо было быть чьим-нибудь двойником, тут мог быть кто угодно, уже живущий в Отстойнике. – Перехватив мой взгляд, он добавил: – Я понимаю, что это трагедия и это гнусность, но… в чем-то нам с вами повезло. Больше «заякоренных» тоннелей мы не знаем. И он вполне мог бы быть пригодным для кого угодно другого, а получилось, что для нас.

– По-нят-но, – сказал я по слогам.

– Вы возвращаетесь?

– Я подумаю. До завтра. Потому что готов ручаться, что вы сегодня обратно возвращаться не будете, так ведь?

– Так, мы здесь же ночуем, – подтвердил мою несложную догадку собеседник.

– Вот за завтраком я вам наше решение и скажу, – выдал я.

Милославский хмыкнул, поморщился, но в итоге сказал:

– Договорились.






* * *


– Черт, я пьяный, и я объелся, и при этом должен думать. И не просто думать, а над смыслом жизни.

– Ну напрягись, – сказала Настя, сидящая у зеркала и расчесывающая волосы. – Ты ему веришь?

– Как тебе сказать, – пожал я плечами. – В то, что он рассказал… в смысле, в факты – верю. А в то, что его интерес во мне как в пропавшем и снова найденном брате, как в индийском кино, – нет. У таких людей, как профессор, не бывает прямых мыслей и прямых ответов. Вместо ответа ты получаешь версию, более или менее приближенную к реальности. Приближенную ровно настолько, насколько Милославскому нужно, чтобы от тебя чего-нибудь добиться. Сейчас он добивается того, чтобы я был у него под рукой.

– Зачем?

– Зачем-то. Может, он меня собирается жертвопринесть в моем же генераторном сарае, чтобы открыть проход для себя любимого. А может, и нет. А может быть, канал может держаться, только если один из нас здесь, а другой там, но мне он этого не говорит. А может, он просто с поваром на Ферме договорился пустить меня на котлеты. Он котлет из меня поест и станет «проходным» в мой личный канал на ту сторону. Не знаю.

Тяжело повздыхав от обжорства, я встал с кровати, дотопал до стола и налил себе полный стакан воды из графина. В номере было прохладно, и вода тоже не слишком нагрелась. Залпом выпил в смутной надежде, что упавшая сверху вода как-то утрамбует пищу в брюхе.

– Но теории у тебя есть, – усмехнулась Настя.

– Теория как дырка в заднице – у каждого своя есть, – повторил я чьи-то слова, не слишком следя за логикой.

Остановившись у стула, через спинку которого был переброшен ремень с кобурой, вытащил кольт, убедился, что патрон в патроннике, поставил его вновь на предохранитель и положил на тумбочку у кровати. Пусть под рукой лежит: как-то неправильно все вокруг.

– У тебя много теорий, так что сравнение некорректное, – был я пойман на отсутствии этой самой логики.

– Может, и так, – не стал я спорить.

– Я все равно пойду туда, если переход откроется, – неожиданно сказала Настя.

Она даже волосы расчесывать не прекратила, пока это говорила, поэтому я не понял сразу, что было сказано. Только через пару секунд дошло – вроде как дубинкой по голове тюкнуло. Сильно так тюкнуло.

– Не понял… ты серьезно?

– Мы собирались уходить вместе – вместе и пойдем.

– Я уже никуда не собираюсь, – обернулся я к ней. – Я остаюсь с тобой здесь. Ничего, зато поживем подольше. Сколько получится.

А что нам еще осталось? Только так. Да, когда Милославский мне это сказал, то, что тоннель не для всех, а только для нас с ним, получается, на меня как воз кирпичей вывалили, но решение пришло сразу, не было даже миллисекунды сомнения. Я остаюсь с ней. До конца, каким бы этот конец ни был. Здесь. Или не здесь. Где угодно, но с ней. А по-другому я никак не согласен.

Да, надо, надо искать этот проход, точнее – возможность им воспользоваться, хотя бы для того, чтобы сделать свою жизнь здесь лучше. Тем более что эта жизнь обещает быть очень длинной, хоть пока в это и не верится. Но жизнь здесь, с ней, не где-нибудь еще. Я не уйду без нее. Не смогу.

– Нет. – Она отложила щетку и повернулась ко мне: – Я не могу верить Милославскому до конца, как и ты. Хотя бы для того, чтобы забрать канал исключительно для себя, он наврет что угодно. Проверить, не сунувшись туда, все равно не выйдет.

Я подошел к ней, нагнулся, обнял сзади, прижавшись щекой к ее волосам.

– И что ты предлагаешь? – спросил тихо.

Я ожидал, что она скажет «я сунусь», но похоже, что таких слов она и сама сейчас испугалась. Просто обхватила мои руки своими, потом сказала так же тихо:

– Делай, что делал. Ищи этот выход, а там видно будет, – вздохнула она глубоко. – Если ничего не получится, то… то и не получится. А если… в общем, если будем близко, тогда и решим окончательно. Мне кажется, что тогда все станет ясно. Он же сказал, что с «посторонним» тоннель вообще не откроется?

– Он так думает – это всего лишь одна из теорий, – ответил я. – А может, даже теория у него другая, а это опять версия для нас.

– Поехали, – сказала она и, перехватив мой недоуменный взгляд, пояснила: – Завтра в Углегорск поехали. До того, как ты взял на себя какие-нибудь реальные обязательства перед Болотовым и Егоровым. Пока ты им разве что за борщ должен.

– Это верно, пока мы с этой стороны чисты, – согласился я и похвалил себя за то, что не развелся вчера на конкретный ответ.

А пока чем я им обязан? Обещание «присмотреть» за мной, смутное обещание что-нибудь дать, если мне это понадобится в процессе поисков, да и все. Нет, там меня за язык не подтянешь: пока деньги по столу не двигались и никто финансовых обязательств на себя не взял – сделки не было, были лишь намерения.

Милославский, конечно, правильно сделал, что Тенго привез и Ивана: этим людям я действительно доверяю. И полагаю, что для того, чтобы привлечь Тенгиза Абуладзе, Милославскому пришлось здорово наступить на свою гордость и, очень даже может быть, на свои интересы. Но ход был сильный. И Тенго – не тот человек, чтобы впустую что-то отвечать. Можно вообще в Захолмье переселиться и оттуда в Углегорск как на работу кататься – не знаю, правда, как это все может сыграть с поправкой на полеты Насти. Да и мне летать придется скоро. Хотя… час туда, час обратно… в Москве у меня дольше получалось от дома до офиса.

Ладно, об этом потом, пока надо о расставании с новыми союзниками подумать, а такой маневр надо делать аккуратно. Пока у нас здесь если не друзья, то и не враги, но если они увидят, что Милославский меня поманил и я сразу к ним спиной повернулся, – могут быть проблемы. Надо разруливать аккуратно, давить на то, что это единственный способ реально чего-то добиться. И при этом не акцентировать внимания на том, что добиваться я буду не для них. И не для профессора, если честно. Для себя. Ладно, подумаю до утра – и все станет ясно, как говорить, что говорить и с кем говорить.

– Да, поехали, – обернулся я к Насте, так и сидевшей у зеркала неподвижно. – Не завтра – завтра надо тут все прикрыть аккуратно, – а послезавтра с утра. И пока не домой, а в Захолмье, оттуда оглядимся.

– Мне летать надо.

– Пара дней. Все равно снег валит.

– Ладно, – вздохнула она. – По погоде посмотрим.

Ну вот и решили. К добру ли, к худу – там видно будет.