Двенадцать

7




В этот день заместителю министра было скверно. Сегодня 31 мая. День Поминовения – пусть это уже и не имело значения – стал днем конца света, что-то вроде.

Колорадо нет, совсем. Колорадо капут. Денвер, Спрингс, Форт-Коллинз. Болдер, Грэнд Джанкшн, Дуранго, тысяча небольших городов вокруг. Последние кадры аэрофотосъемки выглядели как хроника военных действий. Разбитые машины на шоссе, горящие дома, лежащие повсюду тела. В дневные часы никакого движения, только птицы огромными стаями, будто пришел приказ из Главного Штаба Стервятников.

Никто не спросит у них, чья идея была уничтожить весь штат Колорадо?

Вирус распространялся. Распространялся во все стороны, будто рука, из которой росли двенадцать пальцев. К тому времени, когда Министерство Внутренней Безопасности перекрыло все главные шоссе между штатами – эти перепуганные уроды из горящего дома сами бы не выбрались, – лошадь уже выскочила из конюшни. Этим утром ЦКЗ подтвердил случаи в Кирни, штат Небраска, Фармингтоне, штат Нью-Мексико, Стерджисе, штат Южная Дакота, и Ларами, штат Вайоминг. И это лишь те, о которых они уже узнали. В Юте и Канзасе пока ничего, но это лишь вопрос времени. Счет идет на часы. В северной Вирджинии 5:30, три часа до захода солнца, на западе – пять.

Они всегда перемещались ночью.

Совещание в Комитете Начальников Штабов прошло скверно, хотя другого он и не ожидал. Для начала всю проблему создал Отдел Специальных Вооружений. Высоким военным чинам всегда не нравилось, чем в ОСВ занимаются, да и они не всегда знали это. Почему этот отдел вообще находится вне субординации военного министерства, получая деньги, – ради всего святого – от Министерства Сельского Хозяйства. (Ответ: потому что всем по фигу, чем там занимается Министерство Сельского Хозяйства.) Военные привыкли к иерархии и субординации, к тому, что кто выше, тому и плевать на тех, кто ниже. ОСВ ни перед кем не отчитывались, в их составе были сотрудники дюжины разных министерств и частные подрядчики. Более всего они напоминали наперсточников, усевшихся на тротуаре, никогда не угадаешь, где на самом деле шарик. Что до проектов ОСВ, Гилдер слышал прозвища, которые им давали. «Отвлечение от Серьезной Войны». «Отдел Слабоумных Воображал». «Особо Сильно Вумные». И его любимое, «Обувной Склад на Выброс». Он даже начал называть их про себя «Склад».

Так что именно заместителю председателя Хоросу Гилдеру (если где-то еще остались какие-то председатели) пришлось сидеть перед военными Комитета Начальников Штабов (столько звезд и полос, что хватило бы на отряд герл-скаутов) и излагать им официальную оценку ситуации в Колорадо. (Извините, мы тут вампиров случайно сделали, поначалу это казалось хорошей идеей.) По окончании его доклада миновало тридцать секунд гробовой тишины. Все ждали, кто же заговорит первым.

– Позвольте мне убедиться, что я вас правильно понял, – проговорил председатель КНШ и, сложив руки, вытянул их вперед.

Гилдер почувствовал, как из-под мышки скатилась капелька пота.

– Вы решили воссоздать древний вирус, с помощью которого превратили дюжину заключенных в чудовищ, питающихся кровью, которых невозможно уничтожить, и никому об этом не сказали?

Ну, не то чтобы он решил. Гилдер не был в курсе этого проекта ОСВ с самого начала. Он попал на свой пост, когда сменилась администрация и когда в это дерьмо уже вбухали слишком много денег и сил, так что он не смог бы его затормозить, даже если бы попытался. Проект НОЙ был доступен для столь узкого круга, что даже Гилдер не знал, где это придумали. Возможно, в АНБ, но у него было ощущение, что ниточки могут идти еще выше, даже в Белый дом. Сейчас, когда он сидит перед офицерами КНШ, это не имеет значения. Гилдер три десятка лет проработал в ведомствах с такой секретностью, где, по сути, никто ни за что не отвечал. Казалось, идеи возникают сами по себе. «Что, мы сделали? Нет, мы этого не делали». И все в шредер[4]. Скорее всего с ОСВ так и случится. А может, и с самим Гилдером.

Сейчас же была вина, которую кто-то должен на себя взять. Совещание быстро превратилось в соревнование по громкости крика, и Гилдера били словесно раз за разом. Он почувствовал облегчение, когда ему сказали выйти, понимая, что ситуация уже вне его компетенции. Следовательно, военные будут разбираться с проблемой так, как привыкли разбираться со всем – стреляя во все, что увидят.

Оглядываясь назад, Гилдер понял, что мог бы изложить все несколько дипломатичнее. Однако снимки ЦКЗ говорили сами за себя. Три недели, в лучшем случае – четыре, и вирус накроет Чикаго, Сент-Луис и Солт-Лейк-Сити. Шесть недель – и распространится от побережья до побережья.

Христа ради, вампиры. О чем он думал?

О чем все думали?

Не было сомнения лишь в том, что Лир чего-то добился. Великий Джонас Лир, которого боялся даже сам Гилдер, биохимик из Гарварда с IQ в миллиард, человек, основавший новую науку, палеовирусологию. Разыскивающий и оживлявший древние организмы, чтобы найти им применение в современном мире. Его коллеги не сомневались, что когда-нибудь Лир обязательно получит Нобелевскую. О’кей, может, идея использовать приговоренных к смерти была не самой лучшей. Тут они лишнего хватили. Совершенно точно, что на последнем этапе Лир был уже немного не в себе. Но надо признать, что сама идея давала определенные возможности. Например, не умирать. Никогда. Вопрос, в котором у Гилдера в последнее время появилась некоторая личная заинтересованность.

Его единственная надежда – девочка.

Эми НЛС. Тринадцатый испытуемый, украденная из монастыря в Мемфисе, штат Теннесси, оттуда, где ее бросила ее мать. Гилдеру было неприятно подписывать приказ об этом. Ребенок, помилуй Бог. Кто-то должен был заметить это рано или поздно. К тому времени как Уолгаст привез ее, девочку искали по всему округу дорожная полиция Оклахомы, федеральные маршалы. А Ричардс, этот безумец, оставил за собой след из трупов в милю шириной. Монахини в монастыре, которых застрелили спящими. Пара полицейских в городах по пути. Шесть человек в кафе, которым не повезло прийти туда позавтракать как раз в тот момент, когда там оказался Уолгаст с девочкой.

Но запрос по поводу девочки шел от самого Лира, и у Гилдера не было возможности отказать. Каждого из заключенных заражали слегка измененным штаммом вируса, но эффект был одинаков. Болезненное состояние, кома, превращение, и вот уже он висит на потолке, потроша кролика. С Эми сделали иначе. Вирус был взят не от Фэннинга, того самого биохимика из Колумбийского университета, который заразился во время злополучной экспедиции в Боливию, организованной Лиром. Этот штамм взяли от группы туристов, с которых все и началось – больные раком в терминальной стадии, развлекавшиеся в джунглях в рамках экотура под названием «Последнее Желание». Все они умерли в течение месяца – инсульт, сердечный приступ, аневризма. Их тела просто разрывало. Но в процессе у них наблюдалось потрясающее выздоровление от основного заболевания. У одного мужчины даже волосы заново выросли на голове. И все они умерли, перед этим избавившись от рака. Пытаться понять, о чем думал Лир, – дохлый номер, но он решил, что этот вариант может дать нужный ответ. Вся задача в том, чтобы этот подопытный остался в живых. И для этого он выбрал Эми, юную здоровую девочку.

И это сработало. Гилдер знал, что сработало. Поскольку Эми еще жива.

Кабинет Гилдера находился на третьем этаже неприметного малоэтажного здания правительственного агентства в округе Фэйрфакс. ОСВ делил это здание с другими конторами – с Бюро Технологического Анализа, Отделом Энергетической Безопасности Министерства Внутренней Безопасности, Национальным Управлением Океанических и Атмосферных Исследований. И центром ухода за детьми. Дом стоял на Шоссе 66. Понедельник, День поминовения, однако на дороге практически не было машин. Многие уже уехали из города. Гилдер представил себе, как выписывали пропуска. К теще в Нью-Йорк. К другу, у которого домик в горах. Все воздушное сообщение было прекращено, так что далеко не уедешь. В конечном счете это ничего не даст. Нельзя вечно прятаться от сил природы. По крайней мере так сказали Хоросу Гилдеру.

Каким-то образом девочке уже удалось выбраться из Колорадо. Они поймали ее сигнал на юге Вайоминга в самые первые часы. Это означало, что она на машине, и не одна – машину кто-то должен был вести. А потом она исчезла. Передатчик в ее чипе биомонитора имеет небольшой радиус действия, сигнал слишком слабый, чтобы отслеживать его со спутника, только с вышки сотовой связи, за пару-тройку километров, да и то не со всякой. Нужна вышка, имеющая прямую связь с федеральной системой слежения, а не простенькая в сельской местности. А в южном Вайоминге несложно избегать слежки, если не выезжать на основные автотрассы. Сейчас она может быть где угодно. Кто бы там ни был вместе с ней – он умен.

Его мысли прервал стук в дверь. Гилдер развернулся в кресле от окна и увидел Нельсона, главного технического специалиста отдела, который стоял в дверях. Боже, что еще?

– У меня две новости, хорошая и плохая, – объявил Нельсон.

Нельсон, как обычно, был в черной футболке и джинсах, а на его грязных ногах были шлепанцы. Тараторящий, как из пулемета, отучившийся в Оксфорде по стипендии Родса, с двумя учеными степенями Массачусетского Технологического по информационным системам и биохимии. Самый умный парень на милю в округе, и, что неприятно, он сам прекрасно это знает. У него все еще осталось юношеское отношение к окружающему миру как к сплошному набору мелких раздражающих проблем, которые создают люди, менее умные и крутые, чем он сам. Хотя у Гилдера и сложились достаточно теплые отношения с Нельсоном, тот все равно общался с начальником, как со слабоумным папочкой, которого следует уважать, но чье мнение уже не имеет никакого значения. Достаточно неприятно терпеть такое от молодого парня, который волосы расчесывает не чаще пары раз в неделю, хотя и, как признавался себе Гилдер, не лишено основания. В свои пятьдесят семь Гилдер слишком часто ощущал себя безнадежно старым, слушая все то, что объясняет ему двадцативосьмилетний Нельсон.

– Ее где-нибудь обнаружили?

– Не-а, – ответил Нельсон и почесал неряшливую бороду. – Вообще никаких признаков.

Гилдер потер глаза, которые уже резало от бессонных ночей. Надо бы сходить домой, принять душ, переодеться. Он два дня провел на работе, вздремнуть на диванчике удалось совсем немного, а есть приходилось всякую дрянь из торговых автоматов. И с пальцами проблема. Покалывание, онемение.

– Ты вроде сказал, что и хорошие новости есть?

– Это как посмотреть. С общепринятой точки зрения, может, и не самые лучшие, но, судя по всему, кто-то все-таки прикрыл того безумца в Денвере. Я бы предположил, что АНБ, либо кто-нибудь из зверюшек Лира все-таки до него добрался. В любом случае чувак ушел в офлайн окончательно.

Стоящий Насмерть в Денвере. Гилдер видел эти видео. Как и все. Надо отдать должное этому парню – у него стальные яйца. Было много рассуждений насчет того, кто он такой, но в целом все сходились на том, что бывший военный. Спецназ или «морские котики».

– А что плохого тогда?

– Из ЦКЗ новые данные пришли. Похоже, изначальный алгоритм неправильно рассчитывал, сколько этим тварям жрать надо. О чем я бы им сразу сказал, ежели б меня кто спросил. Либо так, либо какой-нибудь практикант запятую в числе переставил, грезя о том, как в последний раз свою подружку поимел.

Иногда разговаривать с Нельсоном было тяжелее, чем угомонить пятилетнего ребенка. Гениального пятилетнего ребенка.

– Давай, говори уже.


Нельсон пожал плечами.

– Судя по всему, исходя из самых последних данных, сроки у нас стали еще более сжатыми. Что-то порядка тридцати девяти дней.

– До того момента, как они выйдут на побережье, ты хочешь сказать?

– Ну, не совсем.

– А что же?

– Распространятся по всему североамериканскому континенту.

Глаза Гилдера закрыла серая пелена, и ему пришлось сесть.

– В центральном командовании уже разрабатывают ответные меры, – продолжил Нельсон. – Полагаю, они попытаются просто все спалить. Сначала самые крупные населенные пункты, а потом все остальное, что останется.

– Боже всемилостивый.

Нельсон холодно нахмурился.

– Не слишком большая цена в целом. Я прекрасно знаю, что бы я сам сделал, будь я, скажем, русским президентом. Все, чтобы не дать этой заразе перейти океан.

Он прав, и Гилдер понимал это. Вдруг почувствовал, как дрожит его правая рука. Схватил ее левой, пытаясь унять судороги и в то же время придать этому движению вид естественного.

– Вы в порядке, босс?

Его правая нога тоже задрожала. Он почувствовал неудержимое желание рассмеяться. Может, это стресс? Гилдер с трудом сглотнул, чувствуя во рту привкус желчи.

– Найди эту девочку.



Когда Нельсон ушел, Гилдер сидел в кабинете еще пару минут, пытаясь собраться. Дрожь прошла, но желание смеяться – симптом, обычно завуалированно называемый «недержанием эмоций», – нет. И он наконец сдался, позволив себе короткий приступ хохота для разрядки. Иисусе, со стороны это выглядело, будто он одержимый. Можно только надеяться, что никто не услышал.

Он вышел из здания, дошел до гаража и сел в свою машину, бежевую «Тойоту Камри». И сразу поехал домой, в таунхаус в Арлингтоне. Хотел вымыться, но внезапно ощутил, что даже это ему тяжело. Включил телевизор и налил себе скотча. По всем каналам, даже по погодному, уже вовсю говорили о чрезвычайной ситуации броскими словами («Нация в опасности» и тому подобное). У всех ведущих был измученный и невыспавшийся вид, особенно у тех, кто вел репортажи с обочин шоссе, с кукурузными полями на заднем плане и бесконечными колоннами едва ползущих машин на переднем. Сигналили все без перебоя. Вся округа ревела, как испорченная коробка передач. Гилдер посмотрел на часы. 8:05. Меньше чем через час во всей округе стемнеет.

Он с трудом оторвал от дивана непослушное тело и пошел вверх по лестнице. Лестница – проблема в будущем. Что он будет делать, когда не сможет подниматься по лестнице? Войдя в ванную, он включил душ и разделся до трусов. Поглядел на себя, пока согревалась вода. Смешно, но он не выглядит особо больным. Может, чуть похудел. Были времена, когда он считал себя человеком спортивного телосложения – даже бегал кроссы в Боудине. Те времена давно прошли. Его работа подразумевала строгий режим секретности, такой, что он даже жениться не мог, но, пока Гилдеру не минуло сорок, он не то чтобы женщин с ума сводил, но и один не оставался. Недолгие увлечения, о которых никто не знал. Гилдер гордился собой за умение все тщательно спланировать, но настало время, когда все это прекратилось. Он смотрел, но на него не смотрели в ответ. Беседы, которые прежде служили лишь прелюдией к чему-то более серьезному, теперь не заканчивались ничем. Это неизбежно, понимал Гилдер без особой радости.

Снова оценивающе поглядел на свое отражение в зеркале. Лицо с массивной челюстью, которое когда-то выглядело мужественным, но давно перестало быть таким – с этими обвисшими щеками. Зачесанные назад редеющие волосы, уже не способные скрыть блестящую лысину. Мешки под глазами, кожистый бурдючок на животе, костлявые худые ноги. Не слишком приятное зрелище, но не настолько, чтобы он не мог принять это как неизбежное следствие предпенсионного возраста.

И не поймешь, глядя на него, что он умирает.

Приняв душ, он оделся в свежий костюм. У него в шкафу практически больше ничего и не было, кроме элегантных костюмов с пиджаками – на две пуговицы темно-синих или серых в еле заметную полоску. Цвета хаки в рубчик для лета. Сорочки – бледно-голубые или ослепительно белые, галстуки, нейтральнее самой Швейцарии. Они настолько ассоциировались у него с самим собой, что без галстука он ощущал себя буквально голым.

Стараясь следить за равновесием, он спустился по лестнице в гостиную, где телевизор продолжал послушно изрыгать потоки плохих новостей. Аппетита не было, но он все равно достал замороженную лазанью и разогрел в микроволновке, стоя рядом, пока таймер отсчитывал секунды. Сев за стол, он попытался заставить себя поесть, но от диазепама еда приобрела металлический привкус, а ощущение сжатого горла не прошло, будто он надел рубашку с воротничком на два размера меньше нужного. Врач советовал ему молочные коктейли, что-нибудь мягкое типа макарон, но Гилдер не смог заставить себя перейти на детскую еду. Все равно все псу под хвост.

Выбросив недоеденную лазанью, он снова посмотрел на часы. Начало десятого. Что ж, что бы там ни происходило сейчас в центре страны, этого не миновать. Если он понадобится, Нельсон позвонит.

Выйдя из дома, он поехал в Маклин. Ему предстояло исполнить эту мрачную обязанность, больше некому. Заведение располагалось в стороне от проезжей части, отделенное от нее широким зеленым газоном. У начала подъездной дороги стоял простенький знак «Реабилитационный центр Шедоудэйл». Гилдер показал дежурной медсестре водительские права, чтобы его зарегистрировали и пропустили внутрь, и пошел по коридору, заполненному больничными запахами и развешанными по стенам картинками с зеленеющими полями и летними закатами. Вокруг было слишком тихо даже для этого часа, обычно в это время по коридору еще ходили санитары, а в комнате отдыха сидели пациенты, те, кто еще был в состоянии оценить компанию других людей. Сегодня там было пусто, как в гробнице.

Он подошел к двери палаты своего отца, тихо постучал и открыл дверь, не дожидаясь ответа.

– Пап, это я.

Отец сидел в кресле-каталке, у окна. У него был открыт рот, а мышцы на лице превратились в желе, будто тесто для блинов. С губы на бумажный нагрудник свисала ниточка слюны. Кто-то надел на него грязный спортивный костюм и ортопедические ботинки на липучках. Когда Гилдер вошел в палату, тот не проявил никаких признаков, что осознает это.

– Как дела, пап?

Воздух вокруг отца был наполнен едким запахом мочи. Болезнь Альцгеймера уже вошла в ту стадию, когда его отец перестал кого-либо узнавать, но телесные потребности остались. Как ужасно, подумал Гилдер, это полное безмолвие ума. Молчание его отца, ощущение полнейшего отсутствия, не было для него чем-то новым. В жизни – как и теперь в смерти – его отец был человеком практически змеиного хладнокровия. Умом Гилдер понимал, что таким его воспитали – сына фермеров из небольшого городка, который три раза в неделю ходил в церковь и сам резал свиней, – но никак не мог заставить себя забыть свое собственное детство, проведенное в вечной надежде привлечь внимание человека, на это попросту не способного. Он хотел от своего отца сущей малости, чего-то совершенно естественного. Раз уж я родился, относись ко мне как к сыну. Поиграй в салочки вечером, похвали, стоя у края спортивной площадки, хоть как-то прояви интерес к моей жизни. Гилдер все в жизни делал правильно. Хорошие оценки в школе, определенные успехи в учебе и на спортивной площадке, полная стипендия в колледже, быстрое продвижение по службе, когда он вошел во взрослую жизнь. Однако его отец практически ничего не говорил ему. Гилдер и припомнить не мог, чтобы отец хоть раз сказал ему, что любит его, чтобы коснулся его рукой, проявляя хоть какие-то чувства. Ему просто было все равно.

Тяжелее всего от этого было матери Гилдера, общительной от природы женщине, которую одиночество в семейной жизни довело до алкоголизма, который ее и свел в могилу. Позже Гилдер стал задумываться о том, что его мать могла искать утешения на стороне, что у нее были интрижки, возможно, и не одна. После того как он перевез отца в Шедоудэйл, Гилдер принялся убираться в доме в Олбени. Полнейший беспорядок, все ящики и шкафы битком набиты всякой ерундой, но именно тогда он нашел в ящичке туалетного столика матери бархатную коробочку от Тиффани. Заглянув внутрь, он увидел там браслет – браслет с алмазами. Стоит такой, наверное, столько, сколько его отец, инженер-строитель, за год зарабатывал. Он никогда бы не смог позволить себе такого. А учитывая, где лежала коробочка, у задней стенки ящика, под кучей заплесневелых перчаток и шарфов, мать ее явно прятала. Видимо, подарок от любовника, решил Гилдер. Кто бы это мог быть? Его мать работала секретарем в юридической фирме. Один из юристов? Или кто-то, с кем она познакомилась еще раньше? Роман молодости, возобновившийся в зрелые годы? Гилдера порадовало, что мать нашла хоть какое-то утешение в своем одиночестве, и в то же время это открытие заставило его погрузиться в депрессию, которая не проходила несколько недель. Мать была единственным лучом света во всех его детских воспоминаниях. Однако ее жизнь, ее настоящая жизнь оказалась тайной.

Эти воспоминания охватывали его всякий раз, как он приезжал к отцу. К тому времени как он отправлялся домой, он обычно либо снова погружался в депрессию, либо его переполняла безмолвная ярость, такая, что он едва мог соображать. Пятьдесят семь лет, а он все еще жаждет хоть капельки признания от родного отца.

Гилдер взял единственный в комнате стул и сел напротив отца. Голова старика, безволосая, как у младенца, упала набок, к плечу, как-то неестественно. Гилдер взял с прикроватного столика тряпку и стер слюну с его подбородка. На подносе у кресла-каталки стояла открытая коробочка с ванильным пудингом. Рядом с ней лежала тонюсенькая металлическая ложка.

– Так как ты себя чувствуешь, папа? Они с тобой хорошо обращаются?

Молчание. Но Гилдер будто услышал у себя в голове голос отца, заполняющий паузы.

Шутишь, что ли? Бога ради, погляди на меня. Я даже посрать нормально не могу. Все со мной говорят, как с младенцем. Сынок, как думаешь, каково мне?

– Я так вижу, ты десерт не съел. Хочешь пудинга? Что скажешь?