Двенадцать

Наконец он все-таки решил поехать на автобусе.

Потому, что вдруг он не единственный, оставшийся в живых. Потому, что от этого у него щелкнет выключатель счастья, когда он поведет автобус. Потому, что он не знал, что еще ему делать, когда мама в спальне, молоко прокисло, а дни все идут.

Он выложил свою одежду с вечера, как мама всегда делала. Брюки цвета хаки, белую рубашку с воротничком, коричневые ботинки со шнурками. Собрал ланч. Еды практически не осталось, только арахисовое масло и крекеры, да пакет несвежих зефирок. Еще он приберег бутылку «Маунтин Дью». Он сложил все это в рюкзак, положил карманный нож и счастливую монетку, а потом пошел к шкафу, чтобы взять кепку, синюю полосатую кепку инженера, которую мама купила ему в «Трэйнтауне». Трэйнтауном назывался парк, где дети катались на поездах, как в «Томасе». Дэнни ходил туда с тех пор, как еще маленьким был, это было его любимое место в мире, но затем детские поезда стали слишком тесными для Дэнни, когда его руки и ноги стали длинными. Он просто смотрел и смотрел, как поезда ездят, попыхивая дымом. Мама разрешала ему надевать кепку только тогда, когда они шли в «Трэйнтаун», говорила, что иначе люди будут над ним смеяться. Дэнни решил, что сейчас ее можно надеть.

Он вышел из дома на рассвете. Ключи от автобуса лежали у него в кармане, прижатые к бедру. До парка 3,2 мили, в точности по Мэнхейм-авеню. Он не прошел и квартала, когда увидел первые тела. Некоторые в машинах, другие – на газоне, на мусорных контейнерах, некоторые даже висели на деревьях. Их кожа стала серо-синего цвета, такая же, как у миссис Ким, а одежда натянулась, поскольку тела раздулись от летней жары. Будто сосиски «Джимми Дин», зажаренные прямо в шкурке. Смотреть было неприятно. Неприятно, странно, но даже интересно. Будь у него побольше времени, Дэнни остановился бы и присмотрелся получше. Куча мусора, клочки бумаги, пластиковые чашки, магазинные пакеты. Это Дэнни не нравилось. Людям не следует мусорить.

К тому времени как он дошел до парка, солнце уже грело ему плечи. Большая часть автобусов на месте, но не все. Ровные ряды со свободными местами, будто рот, в котором не хватает зубов. Однако автобус Дэнни, номер двенадцать, ждал его на своем обычном месте.

В мире есть множество разных автобусов, маршрутные автобусы, городские автобусы, заказные автобусы, междугородные автобусы – Дэнни знал о них все. Ему это нравилось. Нравилось знать все о чем-то одном. Его автобус, «Редберд 450», модель «Форсайт». Сделанный по последнему слову инженерной мысли, постоянный полный привод, газлифт капота «Изи Худ», информационный дисплей, отображающий все данные о работе систем автобуса, полезный и водителю, и техникам. Специально разработанный кузов «Редберд Комфортрайд» с полным обзором делал модель 450 наилучшей в плане безопасности, качества и ресурса среди всех современных автобусов.

Дэнни забрался внутрь, воткнул ключ в замок зажигания, и громадный дизель зарычал, пробуждаясь ото сна. Дэнни ощутил, как его живот наполнило ощущение тепла, и сомнения покинули его. Он посмотрел на часы. 6:52. Когда длинная стрелка дошла до двенадцати, он включил скорость и тронулся.

Сначала было как-то странно, ехать по пустым улицам, когда вокруг никого нет, но к тому времени, когда Дэнни подъехал к первой остановке – Мэйфилды, Роберт и Шелли, – то уже вошел в свой привычный утренний ритм. Было легко представить себе, что сегодня совершенно обычный день. Он остановил автобус. Ну, Роберт и Шелли иногда опаздывали. Он обычно сигналил, и они выходили, мама вслед говорила им, чтобы вели себя хорошо, и махала рукой. Дом – обычное бунгало, ненамного больше, чем у Дэнни и мамы, но красивее, выкрашенный в цвет тыквы, с широким крыльцом и качелями. По весне на перилах крыльца всегда висели корзины с цветами. Корзины все еще висели, но все цветы уже завяли. И газон уже стричь пора. Дэнни вытянул шею и поглядел через лобовое стекло. У окна на втором этаже такой вид, будто его выдрали из рамы. На том месте, где раньше было стекло, висела вывалившаяся наружу, будто язык, штора. Дэнни снова посигналил и подождал с минуту. Но никто так и не вышел.

7:08. У него впереди еще остановки и люди. Дэнни поехал дальше. Выехав из-за угла, объехал лежащий на боку «Приус». По дороге встретилось много всего. Перевернутая полицейская машина, раздавленная в лепешку. Машина «Скорой помощи». Мертвая кошка. У многих домов на дверях были нарисованы большие кресты, краской из баллона. В углах крестов – буквы и цифры. К тому времени как ему удалось доехать до следующей остановки, квартала таунхаусов, называвшегося «Касл Оукс», он уже опаздывал на двенадцать минут. Бриттани-Мэйбет-Джоуи-Дерла-Дениза. Дэнни дал протяжный сигнал, потом еще один. В этом не было смысла. Он сделал это чисто механически. «Касл Оукс» превратился в дымящиеся развалины, сгорел дотла, весь.

Следующие остановки. Везде одно и то же. Он вел автобус в западном направлении, по Вестерн, в сторону Черри Крик. Здесь стояли дома побольше, от дороги их отделяли широкие газоны и высокие деревья с густой листвой, отбрасывающие на дорогу тень, будто занавес. Здесь было тихо и более спокойно. Дома выглядели как обычно, и тел Дэнни не видел. Но и детей тоже не было.

Обычно к этому моменту у него в автобусе сидело двадцать пять детей. Тишина выводила его из себя. Обычно в автобусе становилось шумно, все более шумно, с каждой новой остановкой шум усиливался, с каждым ребенком, заходящим внутрь. Точно музыка в фильме, которая становится все громче перед финалом. Финалом был «лежачий полицейский». «Лежачий полицейский» на Линдлер-авеню. «Сделай этого полицейского, Дэнни! – кричали дети хором. – Сделай его!»

Хотя такого делать и не полагалось, Дэнни всегда немного прибавлял газу, и автобус подпрыгивал, а вместе с ним и дети. В этот краткий миг он чувствовал себя заодно с ними. Он никогда не был таким же ребенком, как они, простым ребенком, который ходит в школу. Но, когда автобус подпрыгивал, на мгновение им становился.

Дэнни раздумывал обо всем этом. О том, что ему скучно без детей, даже без Билли Найса с его тупыми шутками и смехом. И тут он увидел впереди мальчика. Тимоти Риз. Он стоял у края подъездной дороги вместе со своей старшей сестрой. Дэнни узнал его издалека, по вихрастым волосам на темени, торчащим вверх, будто усики жука. Тимоти – один из самых младших, во втором, может, в третьем классе, невысокий. Иногда его провожала экономка, пухлая темнокожая женщина в рабочей блузе, но чаще – старшая сестра, судя по всему, старшеклассница. Забавная на вид девочка, не забавно смешная, а забавно странная, с волосами, выкрашенными в розовый цвет, как у микстуры «Пепто», которую ему мама давала, чтобы живот успокоился, если он слишком быстро поел. С густой черной подводкой глаз, от которой она выглядела, будто зловещая картина в страшном фильме. Такая, у которой глаза двигаются. Наверное, по десятку сережек и гвоздиков в каждом ухе, а еще она часто надевала собачий ошейник. Собачий ошейник! Будто она собака!

Как ни странно, Дэнни думал, что она хорошенькая в своем роде, если бы не все эти странные штуки. Он не общался с девочками ее возраста. Не общался с девочками любого возраста, если по правде, так что ему просто нравилось смотреть, как она ждет автобус, держа брата за руку. Сразу же отпускает, как только увидит автобус, чтобы другие дети не увидели. Она ни разу слова не сказала Дэнни. Он даже не знал, как ее зовут.

Дэнни затормозил у подъездной дороги и двинул рычажок, открывая дверь.

– Эй, – сказал он. Это все, что пришло ему в голову. – Эй, доброе утро.

Похоже, была их очередь что-нибудь сказать, но они не сказали ничего. Дэнни позволил себе мельком оглядеть их лица, но не понял, что за выражение на них. У паровозиков в «Томасе» таких никогда не было. Паровозики в «Томасе» были радостными или грустными, или сердитыми, а у них что-то другое. Будто пустой экран телевизора, когда антенна не работает. У девушки были опухшие и красные глаза, а волосы примялись. У Тимоти текло из носа, и он все время тер его тыльной стороной ладони. Одежда вся мятая и в пятнах.

– Мы слышали, как ты сигналил, – сказала девушка. У нее был хриплый дрожащий голос, будто она давно ничего не говорила. – Мы прятались в подвале. Еда кончилась два дня назад.

Дэнни пожал плечами.

– У меня есть «Лаки Чармз». Но только с водой. Невкусные.

– Кто-нибудь еще остался? – спросила девушка.

– Остался где?

– Остался в живых.

Дэнни не знал, что на это ответить. Слишком сложный вопрос. Может, нет, он видел очень много тел. Но он не хотел этого говорить, когда здесь Тимоти.

Он поглядел на мальчика, который так ничего и не сказал, только продолжал тереть нос запястьем.

– Эй, Тимбо. У тебя аллергия? У меня тоже иногда бывает.

– Наши родители в Теллерайд, – заговорил мальчик. Он смотрел вниз, на кроссовки. – С нами была Консуэла. Но она ушла.

Дэнни не знал, кто такая Консуэла. Сложно, когда люди не отвечают на твой вопрос, а отвечают на какой-то другой, о котором ты даже и не думал.

– О’кей, – сказал Дэнни.

– Она на заднем дворе.

– Как она может быть на заднем дворе, если она ушла?

У мальчика расширились глаза.

– Потому что она умерла.

Пару секунд все молчали. Дэнни удивился, почему они до сих пор не сели в автобус. Может, их попросить надо.

– Все должны были отправиться на Майл Хай, – сказала девушка. – Мы по радио слышали.

– А что на Майл Хай?

– Армия. Они сказали, там будет безопасно.

Судя по тому, что видел Дэнни, армия тоже умерла. Но Майл Хай – хоть какое-то место, куда они могут поехать. До сих пор он об этом и не думал. Куда он вообще едет?


– Меня зовут Эйприл, – сказала девушка.

Она действительно выглядела, будто апрель. Смешно, когда некоторые имена так подходят людям. Просто подходят.

– А меня Дэнни, – ответил он.

– Я знаю, – сказала Эйприл. – Можно тебя попросить, Дэнни? Увези нас на хрен отсюда, быстрее.





6




Неправильный цвет, подумала Лайла. Нет, совсем неправильный.

Этот оттенок назывался «сливочным». На образце на витрине он так и выглядел, мягкий, желтоватый, будто старая белая ткань. Но теперь, когда Лайла поглядела на сделанную работу, держа в руке ролик, с которого капала краска, – честно, она так напачкала, почему Дэвид сам этого не сделал? – он выглядел как-то иначе. Как? Лимонный. Как наэлектризованный лимон. Может, для кухни и подошел бы, для светлой кухни с большими окнами, выходящими в сад. Но не для детской. Боже мой, подумала она, с таким цветом стен младенец глаз не сомкнет.

Как грустно. Весь ее тяжкий труд насмарку. Тащила стремянку из подвала, по лестнице, тряпками все закрывала, на карачки становилась, чтобы заклеить плинтуса, а теперь придется идти в магазин, а потом начинать все сначала. Она хотела закончить дела в комнате к ланчу, чтобы осталось время краске высохнуть, потом наклеить обойный бордюр с узором в виде рисунков из книг Беатрис Поттер. Дэвид считал, что бордюр – глупости. «Сентиментальный» – так он сказал. Лайле было все равно. Ей нравились рассказы про Кролика Питера, когда она еще ребенком была, когда у отца на коленях сидела или устраивалась в кровати, чтобы в сотый раз слушать про то, как Питер сбежал из сада Мистера Мак-Грегора. Вокруг сада их дома в Уэллесли была живая изгородь из кустов, и долгие годы, когда Лайла уже перестала верить в сказки, она раз за разом смотрела на кусты в ожидании того, что оттуда появится кролик в синей курточке.

Кролику Питеру придется подождать. Ее вдруг захлестнула усталость, ноги не держали. Да и голова кружилась от запаха краски. Может, с кондиционером что-то не так, хотя с того момента, как она носит ребенка, ей все время было как-то жарковато. Она надеялась, что Дэвид скоро вернется домой. В больнице какая-то суматоха. Он позвонил и сказал, что задержится, но с тех пор не звонил больше.

Она медленно спустилась по лестнице на кухню. Полнейший беспорядок. Горы тарелок в раковине, столы в пятнах, пол под ее босыми ногами какой-то липкий. Лайла в недоумении остановилась в дверях. Она до сих пор не осознавала, насколько она все запустила. Кстати, а что с Иоландой? Как давно ее уже здесь не было? Домработница приходила по вторникам и пятницам. А сегодня какой день? Если посмотреть на эту кухню, подумала Лайла, то скажешь, что Иоланды уже не одну неделю не было. Ладно, по-английски она не слишком хорошо говорила, а иногда делала странные вещи. Например, путала чайные ложки со столовыми. Дэвид все ворчал по этому поводу. Могла выкинуть в мусор неоплаченные счета из почтового ящика. По мелочи, но раздражало. Однако Иоланда никогда не прогуливала работу. Как-то зимой она пришла с таким ужасным кашлем, что Лайла со второго этажа услышала. Ей буквально пришлось отнять у Иоланды швабру. «Прошу тебя, Иоланда, позволь тебе помочь, я же врач. Медик», – сказала тогда Лайла на смеси английского и испанского.

Лайла тогда прослушала ей грудь прямо на кухне. Бронхит, конечно же. Выписала Иоланде рецепт на амоксициллин, прекрасно понимая, что у той точно врача личного нет, не говоря уже о медицинской страховке. Ладно, иногда Иоланда могла выкинуть почту, перепутать столовые приборы, положить носки в ящик с нижним бельем, но она работала старательно, без устали, всегда доброжелательная и пунктуальная. На нее всегда можно было положиться с их-то безумным режимом жизни. А сейчас даже не позвонила.

Да, еще и это. Похоже, телефон не работает, и почту не носят, и газеты. Дэвид сказал ей не выходить из дома ни в коем случае, так что Лайла и не проверяла. Может, газеты уже на асфальте валяются.

Она достала из шкафа стакан и повернулась к раковине. Открыла кран. Гул, шуршание воздуха и… ничего. Еще и вода! А затем она вспомнила, что воды уже некоторое время нет. Теперь еще и слесаря придется вызывать в довершение ко всему. Вернее, пришлось бы, если бы телефон работал. Вот почему Дэвида нет, когда все летит к чертям собачьим? Одно из любимых выражений ее отца – «к чертям собачьим». Странная фраза, задумалась Лайла. Почему именно собачьим? Чем собачьи черти отличаются ото всех остальных? Есть множество таких фраз, и даже слов, которые внезапно кажутся странными, как будто ты их впервые услышал. Подгузник. Одураченный. Сантехник. Замужняя.

Она правда об этом думала, выйти замуж за Дэвида? Она не могла вспомнить у себя мысли: «Я выйду замуж за Дэвида». А такая мысль должна прийти в голову человеку, наверное, прежде чем они возьмут и поженятся. Как странно, в один момент жизнь выглядит так, в следующий – иначе, а ты не можешь вспомнить, что же ты такое сделала, что все это случилось. Она не говорила, что любит Дэвида. Он ей нравился. Она им восхищалась (как же не восхищаться Дэвидом Сентром? Заведующим отделением кардиологии в Центральной больнице Денвера, основателем Института Электрофизиологии штата Колорадо, человеком, бегающим марафонские дистанции и заседающим в высоких комиссиях, с бесплатными абонементами на игры «Наггетс» и в оперу, тем, кто каждый день вытаскивает пациентов едва не с того света? Но могут ли все эти чувства породить любовь? А если нет, должна ли ты выходить замуж за мужчину только потому, что носишь его ребенка – незапланированного, это просто получилось само собой. А Дэвид, проявив характерное для него благородство, заявил, что «поступит правильно». Что значит «поступить правильно»? Что такое «правильно»? И почему Дэвид иногда не похож на самого себя, а выглядит человеком, лишь напоминающим Дэвида, основанным на Дэвиде, предметом размером с человека, Дэвидообразным? Когда Лайла сообщила своему отцу об их помолвке, она увидела это на его лице. Он знал. В тот раз он сидел за столом у себя в кабинете, окруженный любимыми книгами, и мазал клеем бушприт, чтобы приклеить его на модель корабля. Он сказал ей всю правду еле заметным движением густых бровей.

– Что ж.

Он прокашлялся и умолк, завинчивая колпачок на маленьком тюбике с клеем.

– Как я понимаю, учитывая обстоятельства, тебе этого хотелось. Он хороший человек. Делай как знаешь.

Так он сказал. Так они и сделали. Полетели в Бостон, в метель, накануне весны, спешно все устроив и расставив по местам, пригласив с собой немногих родственников и друзей, тех, у кого получилось сорваться с места в последний момент. Они стояли в гостиной, неловко переминаясь, пока звучали слова клятвы (все заняло меньше двух минут). А потом попрощались, достаточно быстро. Даже ресторатор ушел быстро. Неловкость была даже не в том, что Лайла беременна. Она это знала. Кое-кого не хватало.

Кое-кого будет не хватать всегда.

Ладно, плевать. Плевать на Дэвида, на ужасную свадьбу (если честно, она была больше похожа на поминки), с кучей оставшейся нарезки красной рыбы, с этим снегом и всем остальным. Самое важное – ребенок и она сама. Пусть весь мир катится к чертям собачьим, если ему так хочется. Главное – ребенок. Будет девочка. Лайла видела ее на УЗИ. Малышка. С крохотными ручками и ножками, крохотным сердцем и легкими, плавающая в теплой жидкости у нее в животе. Малышка любила икать. Ик! – делала крохотная девочка. Ик! Ик! Тоже смешное слово. Малышка вдыхала и выдыхала околоплодную жидкость, сокращалась диафрагма, и закрывался надгортанник. Синхронное сокращение диафрагмы, сингултус, от латинского «сингулт», «процесс задержки дыхания во время плача». Когда Лайла учила это в медицинском колледже, то подумала: «Вау». Просто «Вау». И тут же начала икать, конечно же. Половина студентов начала. Лайла слышала, что в Австралии был человек, который икал семнадцать лет подряд, не переставая. Видела его по каналу «Сегодня».

Сегодня. А какой день сегодня? Она пошла в гостиную, постепенно осознавая все вокруг, будто ее сознание привстало на цыпочки, чтобы выглянуть за окно, над подоконником, будто она отодвинула занавеску, чтобы посмотреть наружу. Ничего, никаких газет. Ни «Денвер пост», ни «Нью-Йорк таймс», ни этой дурацкой местной газетенки, которая обычно сразу отправлялась в мусорку. Через стекло она услышала высокий звон летних насекомых вокруг плодовых деревьев. Обычно видишь в окне проезжающие машины, идущего по кварталу почтальона, который что-нибудь насвистывает сквозь зубы, няню с коляской, но не сегодня.

«Я вернусь, когда буду знать больше. Закрой дверь и не выходи из дома. Ни при каких обстоятельствах».

Лайла помнила, как Дэвид ей сказал эти слова. Помнила, как стояла у окна, дожидаясь, пока увидит, как его машина, одна из этих новомодных «Тойот» на водороде, медленно проедет по дорожке к дому. Боже правый, у него даже машина, и та праведная. Говорят, папа римский на такой же ездит.

Вон там, это не собака? Лайла прижалась лицом к стеклу. Посреди улицы ковылял пес Джонсонов. Джонсоны через два дома живут, одни, дочь замуж вышла и уехала, сын в колледже. В Массачусетском Технологическом вроде? Или в Калифорнийском? В каком-то из них. Миссис Джонсон («Зови меня Сэнди!») первой пришла к ним знакомиться, когда они переехали. С пирогом и приветствиями. С тех пор Лайла видела ее каждый вечер, если не была на вызове, иногда вместе с ее мужем, Джеффом, который выгуливал Роско, большого и довольного жизнью золотистого ретривера, такого услужливого, что он ложился на асфальт пузом вверх, если к ним кто-то подходил. «Извините, что у меня такой эльф долбаный вместо собаки», – обычно говорил Джефф. Да, это Роско, но тут что-то не так. Он выглядел как-то иначе. Ребра торчат, будто пластины ксилофона (на мгновение Лайла с нежностью вспомнила, как играла на глокеншпиле в школе «Братца Якоба»). И идет он как-то бесцельно, что-то держа в зубах. Что-то… болтающееся. Джонсоны знают, что он потерялся? Может, им позвонить? Телефоны не работают. И она обещала Дэвиду из дома не выходить. Должен же кто-нибудь еще его заметить и сказать, эй, это же Роско, он убежал, наверное.

Проклятый Дэвид, подумала она. Так зациклился на себе, с другими не считается, занимается бог знает чем, бог знает где, пока она тут одна, без воды, без телефона, без электричества, да еще этот ужасный цвет в детской! И близко не такой, как надо! У нее всего лишь двадцать четвертая неделя, но она чувствовала, как бежит время. Кажется, тебе еще не один месяц остался, и вдруг ты уже протискиваешься через дверь посреди ночи с небольшим чемоданчиком и сломя голову едешь в больницу. Вот ты уже лежишь на спине под ярким светом ламп, пыхтя и тужась, по тебе волнами прокатываются схватки, овладевая тобой, и больше ничего, пока ребенка не родишь. А потом сквозь туман боли чувствуешь руку в своей руке, открываешь глаза и видишь рядом Брэда, у него такое лицо, ты даже не можешь сказать какое – прекрасное, испуганное и беспомощное. Слышишь его голос. «Тужься, Лайла, уже почти получилось, еще разок, и все получится». Да, точно. Ты погружаешься внутрь себя и находишь силы для последнего рывка и выталкиваешь ребенка. В наступившей тишине и покое он протягивает тебе замотанный в пеленку волшебный подарок, твоего ребенка, слезы счастья рекой текут по его щекам, а ты чувствуешь правильность и глубокий, вечный смысл твоей жизни, понимая, что выбрала этого мужчину среди остальных просто потому, что так должно было быть, что твой ребенок, Ева, теплое маленькое создание вас двоих, была именно этим – сделала вас двоих одним.

Брэд? Почему она думает о Брэде? Дэвид. Ее мужа зовут Дэвид, а не Брэд. Папа Дэвид и его Папомобиль. Был ли в истории папа римский по имени Давид? Быть может. Лайла сама из методистов, откуда ей знать.

Ну, подумала она, когда Роско скрылся из виду, хватит. Ей надоело сидеть взаперти, как в ловушке, в грязном доме. Пусть Дэвид поступает, как ему вздумается, а она не видит причины сидеть дома в этот прекрасный июньский день, когда ей совершенно нечего делать. На дорожке ее ждал старый надежный «Вольво». Где ее сумочка? Ее бумажник? Ее ключи? Вот оно все, на небольшом столике у входной двери. Там, где она их оставила.

Пошла наверх, в ванную. Боже мой, туалет в таком состоянии, она даже думать не хотела в каком. Она поглядела в зеркало на свое лицо. Ну, не слишком хорошо. Будто выжившая в кораблекрушении – волосы, как воронье гнездо, глаза запали и поблекли. Кожа бледная, будто она не одну неделю солнца не видела. Она была не из тех женщин, которым нужен час, прежде чем из дома выйти, но все же. Хорошо бы душ принять, но это, конечно же, невозможно. Она взялась мыть лицо водой из одного из флаконов, что стояли на раковине, натерла лицо махровой салфеткой, так, что оно стало розовым. Расчесала волосы щеткой, убрала назад в хвост и стянула резинкой. Подкрасила щеки румянами, слегка подвела ресницы тушью, обвела губы помадой. Из-за жары она была одета в футболку и спортивные штаны, поэтому пошла в спальню, где стояли догоревшие свечи и валялись кучи грязного белья. Взяла из шкафа одну из длинных рубашек Дэвида. Вот с тем, что снизу надеть – проблема. Мало что подойдет. Она нашла свободные джинсы, в них она втиснется, если верхнюю пуговицу не застегивать, и сандалии.

Снова к зеркалу. «Неплохо, – подумала Лайла. – Определенно лучше, чем было». В конце концов, она же не в какое-то особенное место идет. Хотя было бы неплохо зайти куда-нибудь на ланч, когда дела сделает. Она это определенно заслужила, после того как так долго дома сидела. Зайти в какое-нибудь хорошее заведение и поесть. Нет ничего лучше, чем бокал вина и салат на веранде летним днем. Кафе «Де Ами» – то, что нужно. У них отличный патио, украшенный вьющимися растениями с ароматными цветами, и просто прекрасный повар – он однажды подходил к их столику. Учился в «Кордон Блю». Пьер? Франсуа? Он просто чудеса творит со всеми этими соусами, придавая изысканный вкус самым простым блюдам. Курица в вине – умереть, не встать. Хотя больше всего «Де Ами» прославились своими десертами, особенно шоколадными муссами. Лайла в жизни не пробовала такого, просто чудесно. Они с Брэдом всегда брали себе десерт после ужина, один на двоих, и кормили друг друга с ложечки, как подростки, настолько опьяненные чувством, что для них не существовало ничего в этом мире, кроме них двоих. Какие благословенные времена – ухаживания, жизнь, открывающаяся перед ними, словно страницы книги, многообещающая. Как они смеялись, когда она едва не проглотила кольцо на помолвку, которое он спрятал во взбитых сливках с какао, а потом, когда Лайла отправила Брэда на улицу, под проливной дождь, чтобы он купил ей что угодно – «Кит-Кат», «Алмонд Джой», да хоть старый добрый «Херши». Проснулась через час и увидела его на пороге спальни, промокшего до нитки, но с уморительной улыбкой на лице и гигантским таппервэровским контейнером шоколадного мусса, сделанного Франсуа – или Пьером? Столько, что взвод можно накормить было. Вот такой он был, Брэд. Пришел в кафе, которое уже было закрыто, постучал в заднюю дверь, увидев, что внутри еще горит свет, и дождался, пока к нему вышли. Протянул мокрую купюру в пятьдесят долларов. Так здорово это было. «Боже мой, Лайла, – сказал он, когда она набила полный рот мусса, – такими темпами наш ребенок наполовину из шоколада будет, когда родится».

Ну вот, опять. Дэвид. Теперь ее муж – Дэвид Сентр. Лайле определенно надо с этим разобраться. Она и Дэвид не только ни разу не ели шоколадный мусс в «Де Ами» – они вообще никогда не делали хоть что-то подобное. У этого человека ни капли романтики в крови. И как только она позволила такому мужчине уговорить ее стать его женой? Так, будто она была всего лишь одним из пунктов в его списке важных дел. Стать знаменитым врачом – сделано. Сделать Лайлу Кайл беременной – сделано. Поступить как полагается – сделано. На самом деле он ее толком-то и не знает.

И она пошла вниз по лестнице. Снаружи все было залито светом летнего солнца, воздух будто наполнился золотистым газом. К тому времени как Лайла дошла до двери, ее охватило совершенное возбуждение. Сладость свободы! Так долго сидеть взаперти – и наконец-то выбраться наружу! Можно только представить, что скажет Дэвид, когда узнает. «Бога ради, Лайла, я же тебе говорил, что это опасно. Ты должна думать о ребенке». Но она думала именно о ребенке. Ребенок этому причиной. Этого Дэвид не понимал. Дэвид, слишком занятый тем, что спасает мир, чтобы помочь ей с детской. У которого машина ездит то ли на аспарагусе, то ли на ведьмином порошке, то ли на благих помыслах. Который оставил ее здесь одну. Одну! А самое худшее, худшее из всего – Кролик Питер ему даже не нравится! Как она могла решиться завести ребенка от мужчины, которому не нравится Кролик Питер? Что это о нем говорит? Что за отцом он станет? Нет, это не его дело, что она решила, пришла к выводу Лайла. Взяла со столика сумочку, ключи и открыла дверь. Какое его дело, что она решила выйти, что она покрасит детскую в фисташковый, пунцовый или красно-коричневый? Пусть хоть сам себя трахнет. Уж это у Дэвида получится.

А краску Лайла Кайл сама купит.