Дважды два выстрела

— Таким образом все случилось, когда ни журналисты, ни прочие почетные гости еще не появились.

Аристарх Петрович кивнул:

— Точно так. Я вышел на крыльцо, порадовался, что дождь никого не отпугнул, народу довольно было — Софи действительно сейчас очень популярна. И только я обрадовался, как погас свет. И… знаете, это все как-то очень быстро случилось. Я метнулся к электрощитку, точнее, только подумать об этом успел, стекло хрустнуло так… отвратительно, хуже зубной боли, честное слово. Вот хруст этот гадкий — и сразу витрина посыпалась.

— Вы сами видели, как она посыпалась?

— Конечно, сам. А! Вот вы о чем. Куда я смотрел? Я ж говорю, только подумать успел, что надо к щитку бежать, попытаться включить. Вроде как взмолился, чтоб это было просто замыкание, и все быстро наладилось. Но голову в ту сторону повернул, конечно, потому что… не знаю, инстинктивно, что ли. Поэтому и видел… Ну а потом уже внутрь побежал.

— Через дверь?

— Через дверь, через дверь. А Витя с Анастасией Леонидовной уже возле щитка были, раньше меня. Ну вот… свет зажгли, кинулись в галерею… а там…

— И мимо вас никто незнакомый не пробегал?

— Пробегали, конечно. Все же тоже внутрь ринулись. И те, кто в холле был, и те, кто снаружи дожидались, через разбитое стекло все внутрь побежали. Ужасно!

— А наоборот: из галереи на улицу, никто не бежал?

Он немного подумал, покачал головой:

— Нет. Я сто раз уже в памяти все это перебирал. Нет. Никого не было. Если только через разбитую витрину… но этого я видеть уже не мог, сами понимаете.

Ничего я не понимаю, сердито подумала Арина. Если никаких приспособлений для короткого замыкания никто в галерею не подкладывал — а ничего же такого не нашли — значит, либо это какое-то невероятное совпадение, либо кто-то в нужный момент плеснул на гнилую проводку водой или дернул ее посильнее. То есть, если это не совпадение, кто-то был внутри. Либо сам стрелок, либо сообщник.

Кто-то был внутри… Известный или посторонний? Ладно, посторонних пока отложим.

Во-первых, в галерее находились собственно сестры Бриар. И теоретически одна из них вполне могла бы выстрелить в другую. Воспользоваться моментом, когда проходишь мимо очередной перегородки — и можно стрелять. А чтоб не допустить следов пороха, неизбежных при близком выстреле — завернуть пистолет в какую-нибудь тряпку. И возможность «погасить свет» тоже присутствует.

Вот только разбитое стекло почти наверняка означает выстрел снаружи, ибо — с чего бы ему иначе разбиться? А главное — пистолет-то куда делся? Испарился? Не было времени от него избавиться. И спрятать негде, все-таки не иголка.

Кроме же сестер внутри находилось раз-два и обчелся людей.

Охранник на входе — с его позиции, может, и можно было провернуть трюк с проводкой (и то сомнительно), но он уж точно никак не мог выстрелить с соответствующего направления. Дамочка-гид, заместительница Туша, встречавшая гостей в холле — аналогично.

Сам директор в искомый момент стоял на крыльце, ожидая прибытия искусствоведов и журналистов. Теоретически он мог бы, сделав пару шагов в сторону, выстрелить в появившихся за стеклом сестер. И обеспечить выключение света — тоже запросто. Даже мотив ему придумать можно. Сам сказал: сейчас вокруг картин Софи Бриар настоящий бум начался, ему это очень, очень выгодно. Но вот мог ли он действительно сделать эти два-три шага в сторону? Любой другой — да, легко: явившиеся к открытию выставки воспринимали своих, скажем так, коллег как одну сплошную массу, где никто никого особенно не замечал. Никого — но не директора, разумеется. Он-то выделялся среди этой толпы, как павлин среди воробьев. Если бы он хоть нос почесал, кто-то непременно заметил бы. А уж выстрелить… Нет, директора, пожалуй, можно вычеркнуть.

Старательно скрывая сомнения под теплой улыбкой, Арина поблагодарила директора за помощь.

— Что вы! — столь же дружелюбно улыбнулся тот. — Всегда пожалуйста!

— Аристарх Петрович, — она улыбнулась еще нежнее. — Последний вопрос. Как вообще идут дела у галереи?

— В смысле, не подкосила ли нас эта трагедия?

— Нет-нет. Думаю, трагедия вам скорее всего пошла на пользу. Я спрашиваю, так сказать, ретроспективно.

— Вот вы о чем, — он продолжал улыбаться. — Не могу сказать, что мы купаемся в деньгах, но дела идут в целом неплохо. Спросите в налоговой, спросите в банке, вот, — он протянул Арине листок, — тут все данные, включая кредитную историю. Я вашему коллеге их давал, но пусть у вас тоже будут. Убийство, как бы цинично это не прозвучало, действительно пошло галерее на пользу. И интерес к нам возрос резко, и, думаю, цены на картины Софи сейчас тоже взлетят, а с ними и мой процент. Но поверьте, мои дела таких экстраординарных мер не требовали. Галерея и без того вполне жизнеспособна.

— Не обижайтесь.

— Я не обижаюсь. Приходите, если еще что-то понадобится, — директор галантно помог Арине с курткой, распахнул входную дверь.

— Аристарх Петрович! — радостно воскликнула стоявшая на крыльце хорошенькая девушка в узких лиловых брючках и лиловом же с желто-коричневыми всполохами шарфе, скрывавшем практически всю верхнюю половину ее хрупкой фигурки.

Арина отметила, что шарф делает серые девушкины глаза тоже лиловыми. И в сочетании с бесшабашно встопорщенными рыжими волосами это смотрится очень даже симпатично.

— Вы меня не помните, конечно! — еще радостнее продолжала девушка. — Я Лика, я к вам с нижайшей просьбой.

За спиной у нее маячил худой парень с безразличным лицом. Через плечо у парня висел квадратный, как у фотографов, кофр.

— Что такое? — чуть помрачнел директор.

— Ой, только не отказывайте! Я Лика, я с Софи и Николь в одном классе училась, и… Ну понимаете… Черт, я типа стервятник выхожу, — она улыбнулась столь же смущенно, сколь ослепительно.

— Вы журналистка?

— Ой, что вы! Наоборот! Гарик, — она мотнула головой в сторону парня с кофром, — у меня интервью берет. Аристарх Петрович! — девушка молитвенно сложила ладони в черных кожаных перчатках без пальцев. — Можно в галерее сфотографироваться? Возле сонькиных картин? — она подумала пару мгновений и добавила. — И на крыльце! Да? — она обернулась к парню, тот кивнул. — Чтобы вывеска галереи видна была. Аристарх Петрович! Вам ведь тоже лишний пиар не помешает, а?

Директор усмехнулся:

— Проходите.

— Секунду, — остановила их Арина. — Лика, вы сказали, что с Софи и Николь вместе учились?


— Ну да.

— С вами можно поговорить? Когда вы с фотографиями закончите.

— А вы из какого журнала? — с явным интересом спросила девушка.

— Из следственного комитета, — довольно сухо сообщила Арина.

Но одноклассницу сестер Бриар это не напугало и не оттолкнуло:

— Ой, как интересно! Вы следователь?

— Следователь Арина Вершина.

— Ой, а другой же тогда был следователь! Ну когда… вот это вот все было…

Арина только пожала плечами.

— Конечно, я с вами поговорю! — еще ослепительнее улыбнулась девушка. — Мы сейчас быстренько все отснимем, да, Гарик? А вы пока… — она на мгновение задумалась. — Вон там, справа, за углом, едальня, «Синий слон» называется, совершенно отпадная. И кофе там вполне ничего. Вы подождете? Я не сбегу, честное слово! Вот вам моя визитка, если вдруг потеряемся, — в Аринину ладонь скользнул матовый бежевый прямоугольничек. — Тут все контакты, и телефон, и страницы мои, и инста, и твиттер, в общем, все. Но я недолго! И я с удовольствием с вами поговорю! Такой ужас, правда?





* * *


Аристарх Петрович очень гордился своим так удачно придуманным псевдонимом. И вообще — всем своим достигнутым положением. Галерист — даже звучит внушительно. Как демонстрация для всех, кто думал, что он — никчемушник.

Русичку звали Эльвира Афанасьевна. Странное дело, он не помнил по имени ни одного из учителей, а эту — помнил. Она ему тогда всю жизнь отравила. Сейчас, впрочем, с высоты лет и достигнутого положения, Аристарх Туш — бывший Алеша Тушкин — подумывал иногда, что никакой такой особенной травли и не было. Ну требовательная была, строгая. Аккуратный пучок каштановых волос, синий английский костюм, белоснежная блузка, заколотая у горла хрустальной брошью в виде цветущей ветки. Когда в широченное окно врывался солнечный луч, хрусталь брызгал во все стороны разноцветными искрами. Маленький Алеша — он вытянулся только к концу школы, а до того был ниже всех в классе, даже девчонок! — завороженно следил за пляской живых пестрых огоньков, вздрагивая от ледяного русичкиного голоса: «А Тушкин опять в эмпиреях витает…» Сейчас-то Аристарх Петрович знал, что такое эти самые эмпиреи — ничего обидного, даже наоборот, вполне возвышенно. Тогда же ему казалось, что это какие-то склизкие вонючие кривые трубы, вроде канализационных. И он, значит, в них «витает» — ползает, наверное. Цветные искры сразу теряли свою привлекательность, становились ледяными — как голос, от которого по спине ползли мурашки. Если бы еще костюм был, к примеру, красным или зеленым — а то синий, тоже как сгустившийся лед. Он ненавидел этот костюм, на который, казалось, даже пыль не отваживалась садиться. У самого Алеши его школьный костюмчик, вычищенный и отглаженный мамой, еще до начала первого урока успевал стать мятым и каким-то пятнистым.

Школа была старая, с потолков сыпалась побелка и даже отваливались куски штукатурки. Маленький Алеша мечтал: вот бы на Эльвиру посыпалось, на ее безупречно уложенные волосы, на безукоризненный, без единой посторонней пушинки, синий пиджак. Чтоб стояла, как мукой обсыпанная — вот смеху было бы!

С открытия галереи прошел, кажется, год, когда он — уже не Алексей Тушкин, а уважаемый Аристарх Туш — увидел Эльвиру. Все так же безупречно были уложены волосы — только каштановую рыжинку сменила холодно серебряная седина. Такая же льдистая, как хрустальная веточка у ворота слепяще белой блузки. Даже костюмчик, кажется, был все тот же — синий, английский, идеальный.

С нее можно было портрет писать — эталонная посетительница картинной галереи, аккуратная интеллигентная старушка.

Эталонная посетительница ходила меж панелей, подолгу стояла возле картин и инсталляций, качала головой, иногда, наоборот, морщилась неодобрительно. Аристарха Петровича — он даже мысленно перестал называть себя Алексеем — она, конечно, не узнала. Он, правда, думал — не подойти ли, не напомнить ли далекое прошлое. Но не стал. Наблюдать издали, наслаждаясь столь радикальной переменой ролей, было куда приятнее.

Тогда ему впервые пришло в голову, что именно русичке он многим обязан. Вспомнил, как сжимал в кулаке под партой полураскрошенный кусок мела — чтоб швырнуть в идеальный синий костюм… и не швырнул. Сдержался. Это ведь одно из самых важных в жизни умений — умение сдерживать себя. И достигать своих целей, не отвлекаясь на эмоции, даже самые неприятные. Не делать лишнего, не говорить лишнего, просто подмечать и осторожно гнуть свою линию. Без этого какой может быть успех. Вся работа галериста — ему ужасно нравилось это слово — одна сплошная игра. Маска трепетного внимания, маска уважительного почтения, маска якобы скрываемого восхищения, маска профессионального высокомерия, в конце концов.

Визит… как бишь ее… Арины Марковны Вершиной Аристарха Петровича не встревожил ни на йоту. В некотором смысле посещение прошло даже не без приятности — эта новая следовательша была куда симпатичнее невзрачного мальчика, что вел дело до нее. А опасности она, разумеется, не представляла. Так же, как и тот мальчонка.

По поводу убийства Аристарх Петрович не переживал, конечно. Он не переживал бы, даже если бы это… происшествие несло в себе угрозу — ну разобрался бы он с любой угрозой. Он очень хорошо умел… разбираться. Не хуже, чем использовать любые обстоятельства к собственной пользе. Но ведь и угрозы никакой не было — вовсе наоборот! За прошедший со времени убийства месяц галерею посетило больше людей, чем за два предыдущих года. Хотя он цену входных билетов сразу поднял. Всем хотелось пощекотать нервы, взглянув на место преступления.

Аристарх Петрович даже ковролин с кровавыми пятнами до сих пор не заменил — якобы нельзя, пока следствие не закончено. Посетители таращились на эти пятна, как на подлинное произведение искусства. Да уж, Аристарх Петрович знал толк в психологии толпы — даже если толпа состоит из единственного человека. Поглазев с пристойно скорбными лицами на место трагедии, посетители, разумеется, не кидались тут же к выходу — неприлично, храм искусства же. Слонялись по галерее, изображали ценителей. Удалось даже продать кое-что. Не Бриар, разумеется — ее картины пока были под условным «арестом». Но в галерее и других хватало — Аристарх Петрович уже на следующий день слегка «обновил» экспозицию. И дополнительный тираж программок той самой выставки «Волшебные миры Софи Бриар» сразу напечатал. Как предвидел, что народу захочется не только зрелища, но и сувениров.

Впрочем, почему «как», именно что предвидел. Он очень, очень хорошо научился использовать любые обстоятельства. И людей, конечно. Кстати, мелом в русичку тогда швырнул Витька с последней парты. В «идеально синий», правда, не попал. Точнее, попал — к директору на ковер. Но приятеля, подсказавшего «плодотворную дебютную идею», не сдал. Впрочем, этого Алеша и не боялся. Не потому что рассчитывал на Витькино благородство. Просто был уверен: тупой валенок Витька и не вспомнит, чья, собственно, была идея.

Да, пожалуй, русичка заслуживала благодарности. Первый урок сдержанности, первый урок манипуляции… да и многие другие первые уроки… Но все-таки к синему цвету у Аристарха Петровича отношение до сих пор было… сложное.





* * *


Лика Бабич сразу сообщила с расстроенной гримаской, что в тот злополучный вечер ничего толком не заметила. Но — и это могло оказаться гораздо более полезным — она была одноклассницей Софи и Николь, хотя и только два предвыпускных года:

— Ой, ну меня мамуля сперва в Англию отправила, ну в частную школу, но там все строем ходят, отбой в девять вечера, ужас, в общем, лучше тут. Да и дорого там, было бы уж за что платить, а то… И зовите меня просто Лика. И лучше на «ты», а то как-то фу… — она передернула узкими плечиками. — Я все-все-все расскажу, только спрашивайте.

Арине сразу стало ясно, почему Карасик ничего от этой тараторки не добился. Лика беспрерывно посмеивалась, постреливала глазками, охорашивалась и — щебетала. Без умолку, перескакивая с одного на другое — щебетала, щебетала и щебетала. Извлечь из этого треска хоть какие-то рациональные зерна было не так-то легко. Бедный Карасик! Он, небось, уже через минуту начал мечтать, как от такой «свидетельницы» избавиться.

— Мне в Берлине больше понравилось, — тараторила девушка. — Там вообще круто было — с подсветкой, с эффектами всякими, идешь, а картина перед тобой из темноты появляется. Но тут тоже ничего так сделали, и директор душка такой, только охал, что люди пришли картины смотреть, а тут кошмар этот, пришлось все сдвигать, через неделю или через две, кажется, он сам первых посетителей водил, ну чтоб не…

— В Берлине — что? — Арине показалось, что трескотня Лики потеряла и те немногие крупицы смысла, что в ней виделись поначалу.

— Да Сонькина же выставка, я ж говорю. А, не сказала? Ну меня мамуля когда берет с собой куда-нибудь туда, непременно культурную программу, и не то чтоб колизеи и лувры, а что-нибудь этакое, что сейчас в тренде. Очень ее грело, что я с такой знаменитостью в одном классе сижу. Сидела то есть. Смешно.

— Что смешно? Что Софи — знаменитость? Она вам не нравилась?

— Не, с чего вы взяли? Нормальная девчонка, не какая-нибудь… Ну скучная, конечно, — Лика сморщила носик. — Молчит и улыбается, улыбается и молчит. И как чуть — сразу блокнотик из кармана и давай там чего-то малевать. Учителя, ясный перец, от нее балдели.