Двадцать лет спустя
Часть 9 из 172 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Что это? – повторила Анна Австрийская, царственным жестом простирая над раскрытым ларчиком руку, которую годы не лишили чудесной красоты. – Я вам сейчас скажу. Эти два письма – единственные, которые я писала ему. А это нож, которым Фелтон убил его. Прочтите письма, и вы увидите, лгу ли я.
Несмотря на полученное разрешение, Мазарини, безотчетно повинуясь чувству, вместо того чтобы прочесть письма, взял нож: его умирающий Бекингэм вынул из своей раны и через Ла Порта переслал королеве; лезвие было все источено ржавчиной, в которую обратилась кровь. Кардинал смотрел на него с минуту, и за это время королева стала бледнее полотна, покрывающего алтарь, на который она опиралась. Наконец кардинал с невольной дрожью положил нож обратно в ларчик.
– Хорошо, ваше величество, я верю вашей клятве.
– Нет, нет, прочтите, – сказала королева, нахмурив брови, – прочтите. Я хочу, я требую; я решила покончить с этим сейчас же и уже никогда больше к этому не возвращаться. Или вы думаете, – прибавила она с ужасной улыбкой, – что я стану открывать этот ларчик всякий раз, когда вы возобновите ваши обвинения?
Мазарини, подчиняясь внезапному проявлению ее воли, почти машинально прочел оба письма. В одном королева просила Бекингэма возвратить алмазные подвески; это было письмо, которое отвез д’Артаньян, оно поспело вовремя. Второе было послано с Ла Портом; в нем королева предупреждала Бекингэма, что его хотят убить, и это письмо опоздало.
– Хорошо, ваше величество, – сказал Мазарини, – на это нечего ответить.
– Нет, – заперев ларчик, сказала королева и положила на него руку, – нет, есть что ответить на это: надо сказать, что я была неблагодарна к людям, которые спасли меня и сделали все, что только могли, чтобы спасти его; и храброму д’Артаньяну я не пожаловала ничего, а только позволила ему поцеловать мою руку и подарила вот этот алмаз.
Королева протянула кардиналу свою прелестную руку и показала ему чудный камень, блиставший на ее пальце.
– Он продал его в тяжелую минуту, – заговорила она опять с легким смущением, – продал для того, чтобы спасти меня во второй раз; за вырученные деньги он послал гонца к Бекингэму с предупреждением о грозящем ему убийстве.
– Значит, д’Артаньян знал об этом?
– Он знал все. Каким образом, не понимаю. Д’Артаньян продал перстень Дезэссару; я увидала кольцо у него на руке и выкупила. Но этот алмаз принадлежит д’Артаньяну; возвратите ему перстень от меня, и так как, на ваше счастье, подле вас находится такой человек, то постарайтесь им воспользоваться.
– Благодарю вас, ваше величество, – сказал Мазарини, – я не забуду вашего совета.
– А теперь, – сказала королева, изнемогая от пережитого волнения, – что еще хотели бы вы узнать у меня?
– Ничего, ваше величество, – ответил кардинал самым ласковым голосом. – Умоляю только простить меня за несправедливое подозрение. Но я вас так люблю, что ревность моя, даже к прошлому, неудивительна.
Слабая улыбка промелькнула на губах королевы.
– Если вам не о чем больше спрашивать меня, – сказала она, – то оставьте меня. Вы понимаете, что после такого разговора мне надо побыть наедине с собой.
Мазарини поклонился:
– Я удаляюсь, ваше величество. Но позвольте мне прийти опять.
– Да, только завтра. И этого времени вряд ли будет достаточно, чтобы мне успокоиться.
Кардинал взял руку королевы, галантно поцеловал ее и вышел.
Как только он ушел, королева прошла в комнату сына и спросила Ла Порта, лег ли король.
Ла Порт указал ей на спящего ребенка.
Анна Австрийская взошла на ступеньки кровати, приложила губы к нахмуренному лбу сына и поцеловала его. Потом так же тихо удалилась, сказав только камердинеру:
– Постарайтесь, пожалуйста, милый Ла Порт, чтобы король приветливей смотрел на кардинала. И король и я, мы оба многим обязаны кардиналу.
Глава V
Гасконец и итальянец
Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет, у дверей которого дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и не было ли известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком приказал слуге удалиться.
Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю; утомленный д’Артаньян спал на скамье.
– Господин д’Артаньян! – позвал Мазарини вкрадчивым голосом.
Д’Артаньян не шелохнулся.
– Господин д’Артаньян! – позвал Мазарини громче.
Д’Артаньян продолжал спать.
Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.
На этот раз д’Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.
– Я здесь. Кто меня зовет?
– Я, – сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.
– Прошу извинения, ваше преосвященство, – сказал д’Артаньян, – но я так устал…
– Излишне просить извинения, – сказал Мазарини, – вы устали на моей службе…
Милостивый тон министра привел д’Артаньяна в восхищение.
– Гм… – процедил он сквозь зубы, – неужели справедлива пословица, что счастье приходит во сне?
– Следуйте за мной, сударь, – сказал Мазарини.
– Так, так! – пробормотал д’Артаньян. – Рошфор сдержал слово; только куда же он, черт возьми, делся?
Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.
– Господин д’Артаньян, – сказал Мазарини, удобно располагаясь в кресле, – вы всегда казались мне храбрым и славным человеком.
«Возможно, – подумал д’Артаньян, – но долго же он собирался сказать мне об этом».
Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на комплимент.
– Так вот, – продолжал Мазарини, – пришло время использовать ваши способности и достоинства.
В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погасла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.
– Приказывайте, монсеньор, – сказал он, – я рад повиноваться вашему преосвященству.
– Господин д’Артаньян, – продолжал Мазарини, – в прошлое царствование вы совершали такие подвиги…
– Вы слишком добры, монсеньор, вспоминая об этом. Правда, я сражался не без успеха…
– Я говорю не о ваших военных подвигах, – сказал Мазарини, – потому что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.
Д’Артаньян прикинулся изумленным.
– Что же вы не отвечаете?.. – сказал Мазарини.
– Я ожидаю, монсеньор, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких подвигах вам угодно говорить.
– Я говорю об одном приключении… Да вы отлично знаете, что я хочу сказать.
– Увы, нет, монсеньор! – ответил в совершенном изумлении д’Артаньян.
– Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.
«Вот оно что! – подумал гасконец. – Уж не ловушка ли это? Надо держать ухо востро».
И он изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали бы Мондори и Бельроз, два лучших актера того времени.
– Отлично! – сказал, смеясь, Мазарини. – Браво! Недаром мне сказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?
– Все, монсеньор, что вы мне прикажете, – ответил д’Артаньян.
– Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?
«Положительно, – мелькнуло в голове д’Артаньяна, – он хочет заставить меня проговориться. Но мы поборемся. Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»
– Для королевы, монсеньор? Я не понимаю.
– Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
– Какие три друга, монсеньор?
– Те, что были у вас в прежнее время.
– В прежнее время, монсеньор, – ответил д’Артаньян, – у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
– Хорошо, хорошо, господин офицер, – сказал Мазарини. – Скрытность – прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.
– Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньор, чтобы научить их молчать, когда это нужно.
– А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить – сама королева освобождает вас от вашей клятвы.
Несмотря на полученное разрешение, Мазарини, безотчетно повинуясь чувству, вместо того чтобы прочесть письма, взял нож: его умирающий Бекингэм вынул из своей раны и через Ла Порта переслал королеве; лезвие было все источено ржавчиной, в которую обратилась кровь. Кардинал смотрел на него с минуту, и за это время королева стала бледнее полотна, покрывающего алтарь, на который она опиралась. Наконец кардинал с невольной дрожью положил нож обратно в ларчик.
– Хорошо, ваше величество, я верю вашей клятве.
– Нет, нет, прочтите, – сказала королева, нахмурив брови, – прочтите. Я хочу, я требую; я решила покончить с этим сейчас же и уже никогда больше к этому не возвращаться. Или вы думаете, – прибавила она с ужасной улыбкой, – что я стану открывать этот ларчик всякий раз, когда вы возобновите ваши обвинения?
Мазарини, подчиняясь внезапному проявлению ее воли, почти машинально прочел оба письма. В одном королева просила Бекингэма возвратить алмазные подвески; это было письмо, которое отвез д’Артаньян, оно поспело вовремя. Второе было послано с Ла Портом; в нем королева предупреждала Бекингэма, что его хотят убить, и это письмо опоздало.
– Хорошо, ваше величество, – сказал Мазарини, – на это нечего ответить.
– Нет, – заперев ларчик, сказала королева и положила на него руку, – нет, есть что ответить на это: надо сказать, что я была неблагодарна к людям, которые спасли меня и сделали все, что только могли, чтобы спасти его; и храброму д’Артаньяну я не пожаловала ничего, а только позволила ему поцеловать мою руку и подарила вот этот алмаз.
Королева протянула кардиналу свою прелестную руку и показала ему чудный камень, блиставший на ее пальце.
– Он продал его в тяжелую минуту, – заговорила она опять с легким смущением, – продал для того, чтобы спасти меня во второй раз; за вырученные деньги он послал гонца к Бекингэму с предупреждением о грозящем ему убийстве.
– Значит, д’Артаньян знал об этом?
– Он знал все. Каким образом, не понимаю. Д’Артаньян продал перстень Дезэссару; я увидала кольцо у него на руке и выкупила. Но этот алмаз принадлежит д’Артаньяну; возвратите ему перстень от меня, и так как, на ваше счастье, подле вас находится такой человек, то постарайтесь им воспользоваться.
– Благодарю вас, ваше величество, – сказал Мазарини, – я не забуду вашего совета.
– А теперь, – сказала королева, изнемогая от пережитого волнения, – что еще хотели бы вы узнать у меня?
– Ничего, ваше величество, – ответил кардинал самым ласковым голосом. – Умоляю только простить меня за несправедливое подозрение. Но я вас так люблю, что ревность моя, даже к прошлому, неудивительна.
Слабая улыбка промелькнула на губах королевы.
– Если вам не о чем больше спрашивать меня, – сказала она, – то оставьте меня. Вы понимаете, что после такого разговора мне надо побыть наедине с собой.
Мазарини поклонился:
– Я удаляюсь, ваше величество. Но позвольте мне прийти опять.
– Да, только завтра. И этого времени вряд ли будет достаточно, чтобы мне успокоиться.
Кардинал взял руку королевы, галантно поцеловал ее и вышел.
Как только он ушел, королева прошла в комнату сына и спросила Ла Порта, лег ли король.
Ла Порт указал ей на спящего ребенка.
Анна Австрийская взошла на ступеньки кровати, приложила губы к нахмуренному лбу сына и поцеловала его. Потом так же тихо удалилась, сказав только камердинеру:
– Постарайтесь, пожалуйста, милый Ла Порт, чтобы король приветливей смотрел на кардинала. И король и я, мы оба многим обязаны кардиналу.
Глава V
Гасконец и итальянец
Тем временем кардинал вернулся к себе в кабинет, у дверей которого дежурил Бернуин. Мазарини спросил, нет ли каких новостей и не было ли известий из города, затем, получив отрицательный ответ, знаком приказал слуге удалиться.
Оставшись один, он встал и отворил дверь в коридор, потом в переднюю; утомленный д’Артаньян спал на скамье.
– Господин д’Артаньян! – позвал Мазарини вкрадчивым голосом.
Д’Артаньян не шелохнулся.
– Господин д’Артаньян! – позвал Мазарини громче.
Д’Артаньян продолжал спать.
Кардинал подошел к нему и пальцем коснулся его плеча.
На этот раз д’Артаньян вздрогнул, проснулся и, придя в себя, сразу вскочил на ноги, как солдат, готовый к бою.
– Я здесь. Кто меня зовет?
– Я, – сказал Мазарини с самой приветливой улыбкой.
– Прошу извинения, ваше преосвященство, – сказал д’Артаньян, – но я так устал…
– Излишне просить извинения, – сказал Мазарини, – вы устали на моей службе…
Милостивый тон министра привел д’Артаньяна в восхищение.
– Гм… – процедил он сквозь зубы, – неужели справедлива пословица, что счастье приходит во сне?
– Следуйте за мной, сударь, – сказал Мазарини.
– Так, так! – пробормотал д’Артаньян. – Рошфор сдержал слово; только куда же он, черт возьми, делся?
Он всматривался во все закоулки кабинета, но Рошфора не было нигде.
– Господин д’Артаньян, – сказал Мазарини, удобно располагаясь в кресле, – вы всегда казались мне храбрым и славным человеком.
«Возможно, – подумал д’Артаньян, – но долго же он собирался сказать мне об этом».
Это, однако, не помешало ему низко поклониться Мазарини в ответ на комплимент.
– Так вот, – продолжал Мазарини, – пришло время использовать ваши способности и достоинства.
В глазах офицера, как молния, сверкнула радость, но тотчас же погасла, так как он еще не знал, куда гнет Мазарини.
– Приказывайте, монсеньор, – сказал он, – я рад повиноваться вашему преосвященству.
– Господин д’Артаньян, – продолжал Мазарини, – в прошлое царствование вы совершали такие подвиги…
– Вы слишком добры, монсеньор, вспоминая об этом. Правда, я сражался не без успеха…
– Я говорю не о ваших военных подвигах, – сказал Мазарини, – потому что, хотя они и доставили вам славу, они превзойдены другими.
Д’Артаньян прикинулся изумленным.
– Что же вы не отвечаете?.. – сказал Мазарини.
– Я ожидаю, монсеньор, когда вы соблаговолите объяснить мне, о каких подвигах вам угодно говорить.
– Я говорю об одном приключении… Да вы отлично знаете, что я хочу сказать.
– Увы, нет, монсеньор! – ответил в совершенном изумлении д’Артаньян.
– Вы скромны, тем лучше! Я говорю об истории с королевой, об алмазных подвесках, о путешествии, которое вы совершили с тремя вашими друзьями.
«Вот оно что! – подумал гасконец. – Уж не ловушка ли это? Надо держать ухо востро».
И он изобразил на своем лице такое недоумение, что ему позавидовали бы Мондори и Бельроз, два лучших актера того времени.
– Отлично! – сказал, смеясь, Мазарини. – Браво! Недаром мне сказали, что вы именно такой человек, какой мне нужен. Ну, что бы вы сделали для меня?
– Все, монсеньор, что вы мне прикажете, – ответил д’Артаньян.
– Сделали бы вы для меня то, что когда-то сделали для некоей королевы?
«Положительно, – мелькнуло в голове д’Артаньяна, – он хочет заставить меня проговориться. Но мы поборемся. Не хитрее же он Ришелье, черт побери!»
– Для королевы, монсеньор? Я не понимаю.
– Вы не понимаете, что мне нужны вы и ваши три друга?
– Какие три друга, монсеньор?
– Те, что были у вас в прежнее время.
– В прежнее время, монсеньор, – ответил д’Артаньян, – у меня было не трое, а полсотни друзей. В двадцать лет всех считаешь друзьями.
– Хорошо, хорошо, господин офицер, – сказал Мазарини. – Скрытность – прекрасная вещь. Но как бы вам сегодня не пожалеть об излишней скрытности.
– Пифагор заставлял своих учеников пять лет хранить безмолвие, монсеньор, чтобы научить их молчать, когда это нужно.
– А вы хранили его двадцать лет. На пятнадцать лет больше, чем требовалось от философа-пифагорейца, и это кажется мне вполне достаточным. Сегодня вы можете говорить – сама королева освобождает вас от вашей клятвы.