Двадцать лет спустя
Часть 18 из 172 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– И все же это не помешало ему умереть от расстройства желудка, – заметил, смеясь, д’Артаньян.
– Что делать? – сказал Арамис с покорностью. – От судьбы не уйдешь.
– Простите, дорогой мой, но можно вам задать один вопрос?
– Ну разумеется, задавайте: вы ведь знаете, между нами нет тайн.
– Вы разбогатели?
– О, боже мой, нисколько. Я имею в год двенадцать тысяч ливров, да еще маленькое пособие в тысячу экю, которое мне выхлопотал принц Конде.
– Чем же вы зарабатываете эти двенадцать тысяч, – спросил д’Артаньян, – своими стихами?
– Нет, я бросил поэзию; так только, иногда сочиняю какие-нибудь застольные песни, любовные сонеты или невинные эпиграммы. Я пишу проповеди, мой милый!
– Как, проповеди?
– Замечательные проповеди, уверяю вас. По крайней мере по отзывам других.
– И вы сами их произносите?
– Нет, я их продаю.
– Кому?
– Тем из моих собратьев, которые мечтают сделаться великими ораторами.
– Вот как! А вас самого разве никогда не прельщала слава?
– Разумеется, прельщала, но моя натура одержала верх. Когда я на кафедре и на меня смотрит хорошенькая женщина, то я начинаю на нее смотреть; она улыбается, я улыбаюсь тоже. Тогда я сбиваюсь с толку и несу чепуху; вместо того чтобы говорить об адских муках, я говорю о райском блаженстве. Да вот, к примеру, со мной так и случилось в церкви Святого Людовика в Маре… Какой-то дворянин рассмеялся мне прямо в лицо. Я прервал свою проповедь и заявил ему, что он дурак. Прихожане отправились за камнями, а я тем временем так настроил собрание, что камни полетели в дворянина. Правда, наутро он явился ко мне, воображая, что имеет дело с обыкновенным аббатом.
– И какие же последствия имел этот визит? – спросил д’Артаньян, хватаясь за бока от хохота.
– Последствием было то, что мы назначили на другой день встречу на Королевской площади. Да ведь вы сами знаете, как было дело, черт возьми!
– Уж не против ли этого невежи выступал я вашим секундантом? – спросил д’Артаньян.
– Именно. Вы видели, как я его отделал.
– И он умер?
– Решительно не знаю. Но на всякий случай я дал ему отпущение грехов – in articulo mortis.[7] Достаточно убить тело, а душу губить не следует.
Базен сделал жест отчаяния, показавший, что он, может быть, и одобряет такую мораль, но отнюдь не одобряет тон, каким она высказана.
– Базен, любезнейший, вы не замечаете, что я вижу вас в зеркале! А ведь я вам запретил раз навсегда всякие выражения одобрения или порицания. Будьте добры, принесите-ка нам испанского вина и отправляйтесь в свою комнату. К тому же мой друг д’Артаньян желает сказать мне кое-что по секрету. Не правда ли, д’Артаньян?
Д’Артаньян утвердительно кивнул головой, и Базен, подав испанское вино, удалился.
Оставшись одни, друзья некоторое время молчали. Арамис, казалось, предавался приятному пищеварению, а д’Артаньян готовился приступить к своей речи. Оба украдкой поглядывали друг на друга.
Арамис первый прервал молчание.
Глава XI
Два хитреца
– О чем вы думаете, д’Артаньян, и чему улыбаетесь?
– Я думаю, – сказал д’Артаньян, – что, когда вы были мушкетером, вы всегда смахивали на аббата, а теперь, став аббатом, вы сильно смахиваете на мушкетера.
– Это верно, – засмеялся Арамис. – Человек, как вы знаете, мой дорогой д’Артаньян, странное животное, целиком состоящее из противоречий. С тех пор как я стал аббатом, я только и мечтаю что о сражениях.
– Это видно по вашей обстановке: сколько у вас тут рапир, и на любой вкус! А фехтовать вы не разучились?..
– Я? Да я теперь фехтую так же, как фехтовали вы в былое время, даже лучше, быть может. Я этим только и занимаюсь целый день.
– С кем же?
– С превосходным учителем фехтования, который живет здесь.
– Как, здесь?
– Да, здесь, в этом самом монастыре. В иезуитских монастырях можно встретить кого угодно…
– В таком случае вы убили бы господина де Марсильяка, если бы он напал на вас один, а не во главе двадцати человек?
– Непременно, – сказал Арамис, – и даже во главе его двадцати человек, если бы только я мог пустить в ход оружие, не боясь быть узнанным.
«Да он стал гасконцем не хуже меня, черт побери!» – подумал д’Артаньян и прибавил вслух:
– Итак, мой милый Арамис, вы спрашиваете, для чего я вас разыскивал?
– Нет, я этого не спрашивал, – лукаво заметил Арамис, – но я ждал, когда вы сами мне это скажете.
– Ну хорошо, так вот, я искал вас единственно для того, чтобы предложить вам возможность убить господина де Марсильяка, когда вам заблагорассудится, хотя он и светлейший принц.
– Так, так, так! Это мысль! – сказал Арамис.
– Которою я и предлагаю вам воспользоваться, дорогой мой. У вас тысяча экю дохода в аббатстве, да от продажи проповедей вы имеете двенадцать тысяч. Но скажите: богаты ли вы сейчас? Отвечайте откровенно!
– Богат? Да я нищ, как Иов! Обшарьте у меня все карманы и ящики – больше сотни пистолей и не найдете.
«Сто пистолей, черт возьми! И это он называет быть нищим, как Иов! – подумал д’Артаньян. – Будь они у меня всегда под рукой, я был бы богат, как Крез».
Затем прибавил вслух:
– Вы честолюбивы?
– Как Энкелад.
– Так вот, мой друг, я дам вам возможность стать богатым, влиятельным и получить право делать все, что вздумается.
Облачко пробежало по челу Арамиса, такое же мимолетное, как тень, пробегающая по ниве в августе месяце; но, как ни было оно мимолетно, д’Артаньян все же его заметил.
– Говорите, – сказал Арамис.
– Сперва еще один вопрос. Вы занимаетесь политикой?
В глазах Арамиса сверкнула молния, такая же быстрая, как тень, промелькнувшая по его лицу прежде, но все же недостаточно быстрая, чтобы ее не заметил д’Артаньян.
– Нет, – ответил Арамис.
– Тогда любое предложение вам будет на руку, раз сейчас над вами нет иной власти, кроме божьей, – засмеялся гасконец.
– Возможно.
– Вспоминаете ли вы иногда, милый Арамис, о славных днях нашей молодости, проведенных среди смеха, попоек и поединков?
– Да, конечно, и не раз жалел о них. Счастливое было время! Delectabile tempus![8]
– Так вот, друг мой, эти веселые дни могут повториться, это счастливое время может вернуться. Мне поручено разыскать моих товарищей, и я начал именно с вас, потому что вы были душой нашего союза.
Арамис поклонился скорее из вежливости, чем из благодарности.
– Опять окунуться в политику! – проговорил Арамис умирающим голосом и откидываясь на спинку кресла. – Ах, дорогой д’Артаньян, вы видите, как размеренно и привольно течет моя жизнь. А неблагодарность знатных людей мы с вами испытали, не так ли?
– Это правда, – сказал д’Артаньян, – но, может быть, эти знатные люди раскаялись в своей неблагодарности?
– В таком случае другое дело. На всякий грех – снисхождение. К тому же вы совершенно правы в одном, а именно – что если уж у нас опять явилась охота путаться в государственные дела, то сейчас, мне кажется, самое время.
– Откуда вы это знаете? Ведь вы не занимаетесь политикой?
– Ах боже мой! Хоть я сам и не занимаюсь ею, зато живу в такой среде, где ею очень занимаются. Увлекаясь поэзией и предаваясь любви, я близко сошелся с Саразеном, сторонником господина де Конти, с Вуатюром, сторонником коадъютора, и с Буа-Робером, который, с тех пор как не стало кардинала Ришелье, не стоит ни за кого или, если хотите, стоит сразу за всех; так что дела политические не так уж мне чужды.
– Так я и думал, – сказал д’Артаньян.
– Впрочем, друг мой, все, что я скажу вам, – это лишь речи скромного монаха, человека, который, как эхо, просто повторяет все, что слышит от других. Я слышал, что в настоящую минуту кардинал Мазарини очень обеспокоен оборотом дел. По-видимому, его распоряжения не пользуются тем уважением, с каким прежде относились к приказаниям нашего былого пугала, покойного кардинала, чей портрет вы здесь видите; ибо, что ни говори, а, нужно признаться, он был великий человек.
– В этом я вам не буду противоречить, милый Арамис. Ведь это он произвел меня в лейтенанты.
– Что делать? – сказал Арамис с покорностью. – От судьбы не уйдешь.
– Простите, дорогой мой, но можно вам задать один вопрос?
– Ну разумеется, задавайте: вы ведь знаете, между нами нет тайн.
– Вы разбогатели?
– О, боже мой, нисколько. Я имею в год двенадцать тысяч ливров, да еще маленькое пособие в тысячу экю, которое мне выхлопотал принц Конде.
– Чем же вы зарабатываете эти двенадцать тысяч, – спросил д’Артаньян, – своими стихами?
– Нет, я бросил поэзию; так только, иногда сочиняю какие-нибудь застольные песни, любовные сонеты или невинные эпиграммы. Я пишу проповеди, мой милый!
– Как, проповеди?
– Замечательные проповеди, уверяю вас. По крайней мере по отзывам других.
– И вы сами их произносите?
– Нет, я их продаю.
– Кому?
– Тем из моих собратьев, которые мечтают сделаться великими ораторами.
– Вот как! А вас самого разве никогда не прельщала слава?
– Разумеется, прельщала, но моя натура одержала верх. Когда я на кафедре и на меня смотрит хорошенькая женщина, то я начинаю на нее смотреть; она улыбается, я улыбаюсь тоже. Тогда я сбиваюсь с толку и несу чепуху; вместо того чтобы говорить об адских муках, я говорю о райском блаженстве. Да вот, к примеру, со мной так и случилось в церкви Святого Людовика в Маре… Какой-то дворянин рассмеялся мне прямо в лицо. Я прервал свою проповедь и заявил ему, что он дурак. Прихожане отправились за камнями, а я тем временем так настроил собрание, что камни полетели в дворянина. Правда, наутро он явился ко мне, воображая, что имеет дело с обыкновенным аббатом.
– И какие же последствия имел этот визит? – спросил д’Артаньян, хватаясь за бока от хохота.
– Последствием было то, что мы назначили на другой день встречу на Королевской площади. Да ведь вы сами знаете, как было дело, черт возьми!
– Уж не против ли этого невежи выступал я вашим секундантом? – спросил д’Артаньян.
– Именно. Вы видели, как я его отделал.
– И он умер?
– Решительно не знаю. Но на всякий случай я дал ему отпущение грехов – in articulo mortis.[7] Достаточно убить тело, а душу губить не следует.
Базен сделал жест отчаяния, показавший, что он, может быть, и одобряет такую мораль, но отнюдь не одобряет тон, каким она высказана.
– Базен, любезнейший, вы не замечаете, что я вижу вас в зеркале! А ведь я вам запретил раз навсегда всякие выражения одобрения или порицания. Будьте добры, принесите-ка нам испанского вина и отправляйтесь в свою комнату. К тому же мой друг д’Артаньян желает сказать мне кое-что по секрету. Не правда ли, д’Артаньян?
Д’Артаньян утвердительно кивнул головой, и Базен, подав испанское вино, удалился.
Оставшись одни, друзья некоторое время молчали. Арамис, казалось, предавался приятному пищеварению, а д’Артаньян готовился приступить к своей речи. Оба украдкой поглядывали друг на друга.
Арамис первый прервал молчание.
Глава XI
Два хитреца
– О чем вы думаете, д’Артаньян, и чему улыбаетесь?
– Я думаю, – сказал д’Артаньян, – что, когда вы были мушкетером, вы всегда смахивали на аббата, а теперь, став аббатом, вы сильно смахиваете на мушкетера.
– Это верно, – засмеялся Арамис. – Человек, как вы знаете, мой дорогой д’Артаньян, странное животное, целиком состоящее из противоречий. С тех пор как я стал аббатом, я только и мечтаю что о сражениях.
– Это видно по вашей обстановке: сколько у вас тут рапир, и на любой вкус! А фехтовать вы не разучились?..
– Я? Да я теперь фехтую так же, как фехтовали вы в былое время, даже лучше, быть может. Я этим только и занимаюсь целый день.
– С кем же?
– С превосходным учителем фехтования, который живет здесь.
– Как, здесь?
– Да, здесь, в этом самом монастыре. В иезуитских монастырях можно встретить кого угодно…
– В таком случае вы убили бы господина де Марсильяка, если бы он напал на вас один, а не во главе двадцати человек?
– Непременно, – сказал Арамис, – и даже во главе его двадцати человек, если бы только я мог пустить в ход оружие, не боясь быть узнанным.
«Да он стал гасконцем не хуже меня, черт побери!» – подумал д’Артаньян и прибавил вслух:
– Итак, мой милый Арамис, вы спрашиваете, для чего я вас разыскивал?
– Нет, я этого не спрашивал, – лукаво заметил Арамис, – но я ждал, когда вы сами мне это скажете.
– Ну хорошо, так вот, я искал вас единственно для того, чтобы предложить вам возможность убить господина де Марсильяка, когда вам заблагорассудится, хотя он и светлейший принц.
– Так, так, так! Это мысль! – сказал Арамис.
– Которою я и предлагаю вам воспользоваться, дорогой мой. У вас тысяча экю дохода в аббатстве, да от продажи проповедей вы имеете двенадцать тысяч. Но скажите: богаты ли вы сейчас? Отвечайте откровенно!
– Богат? Да я нищ, как Иов! Обшарьте у меня все карманы и ящики – больше сотни пистолей и не найдете.
«Сто пистолей, черт возьми! И это он называет быть нищим, как Иов! – подумал д’Артаньян. – Будь они у меня всегда под рукой, я был бы богат, как Крез».
Затем прибавил вслух:
– Вы честолюбивы?
– Как Энкелад.
– Так вот, мой друг, я дам вам возможность стать богатым, влиятельным и получить право делать все, что вздумается.
Облачко пробежало по челу Арамиса, такое же мимолетное, как тень, пробегающая по ниве в августе месяце; но, как ни было оно мимолетно, д’Артаньян все же его заметил.
– Говорите, – сказал Арамис.
– Сперва еще один вопрос. Вы занимаетесь политикой?
В глазах Арамиса сверкнула молния, такая же быстрая, как тень, промелькнувшая по его лицу прежде, но все же недостаточно быстрая, чтобы ее не заметил д’Артаньян.
– Нет, – ответил Арамис.
– Тогда любое предложение вам будет на руку, раз сейчас над вами нет иной власти, кроме божьей, – засмеялся гасконец.
– Возможно.
– Вспоминаете ли вы иногда, милый Арамис, о славных днях нашей молодости, проведенных среди смеха, попоек и поединков?
– Да, конечно, и не раз жалел о них. Счастливое было время! Delectabile tempus![8]
– Так вот, друг мой, эти веселые дни могут повториться, это счастливое время может вернуться. Мне поручено разыскать моих товарищей, и я начал именно с вас, потому что вы были душой нашего союза.
Арамис поклонился скорее из вежливости, чем из благодарности.
– Опять окунуться в политику! – проговорил Арамис умирающим голосом и откидываясь на спинку кресла. – Ах, дорогой д’Артаньян, вы видите, как размеренно и привольно течет моя жизнь. А неблагодарность знатных людей мы с вами испытали, не так ли?
– Это правда, – сказал д’Артаньян, – но, может быть, эти знатные люди раскаялись в своей неблагодарности?
– В таком случае другое дело. На всякий грех – снисхождение. К тому же вы совершенно правы в одном, а именно – что если уж у нас опять явилась охота путаться в государственные дела, то сейчас, мне кажется, самое время.
– Откуда вы это знаете? Ведь вы не занимаетесь политикой?
– Ах боже мой! Хоть я сам и не занимаюсь ею, зато живу в такой среде, где ею очень занимаются. Увлекаясь поэзией и предаваясь любви, я близко сошелся с Саразеном, сторонником господина де Конти, с Вуатюром, сторонником коадъютора, и с Буа-Робером, который, с тех пор как не стало кардинала Ришелье, не стоит ни за кого или, если хотите, стоит сразу за всех; так что дела политические не так уж мне чужды.
– Так я и думал, – сказал д’Артаньян.
– Впрочем, друг мой, все, что я скажу вам, – это лишь речи скромного монаха, человека, который, как эхо, просто повторяет все, что слышит от других. Я слышал, что в настоящую минуту кардинал Мазарини очень обеспокоен оборотом дел. По-видимому, его распоряжения не пользуются тем уважением, с каким прежде относились к приказаниям нашего былого пугала, покойного кардинала, чей портрет вы здесь видите; ибо, что ни говори, а, нужно признаться, он был великий человек.
– В этом я вам не буду противоречить, милый Арамис. Ведь это он произвел меня в лейтенанты.