Дурман для зверя

Выйдя на уличный холод, остановился перед автомобилем и, запрокинув голову, уставился в серое, как свинец, в плотной облачной пелене небо. Ни единого просвета, ни намека на то, что где-то там, за этим мрачным покрывалом, скрывается способное дарить тепло и жизнь солнце. От тоски захотелось завыть. По-настоящему. Набрать полные воздуха в легкие, так, чтобы аж до боли их расперло, и выталкивать потом наружу долгой-долгой звериной заунывной песней одиночества и потери до тех пор, пока дыхание не пресечется, иссякнув, и перед глазами не потемнеет.

— Насколько все плохо, братан? — Родька положил ладонь мне на плечо, и я им дернул, стремясь избавиться, скрыться от этой жалости в его глазах.

Будто я какой-то смертельно больной. Если и больной, то недуг мой из разряда постыдных, жалости не заслуживающий, потому что, как те же алкаши или наркоманы, сам повинен в этом разрушающем страдании. Я сам его инициировал, старательно взращивал, хотя интуиция же нашептывала, что нельзя так с Аяной. О да, у меня было подобие оправдания всему поначалу — она и друзья-отморозки заслуживали наказания. Хотя бы испуга, чтобы вправить их говномозги на место. А потом… Ведь с первого прикосновения, с первой волны неодолимой жажды я знал, что делаю уже нечто совсем иное. Неправильное. Я беру то, чем пожелал владеть до смерти. Беру грубо, отвратительно по-хамски, наказывая жестокостью Аяну уже вовсе не за первоначальный проступок, а за то, что никак не в состоянии обуздать свое нереально безумное влечение к ней. И погрязнув в самом процессе присвоения, я слишком поздно осознал его причину. И все испортил. И продолжал портить и портить, даже когда звери вопили о моей неправоте. Я воевал и стремился одержать победу там, где никогда не следовало даже помышлять о сражении или захвате, подчинении. Удел достойного самца — покорить свою истинную отнюдь не грубой силой. Не сломать, а преклоняться и вознести. И как и положено судьбой за все грехи — теперь получаю за это по полной.

— Нормально. Не смертельно, — ответил снова дернув плечом, ведь младший так и не убрал руки.

Мне больно и пусто. Едва ли не до удушья.

— Никакого просвета? — Естественно, Родька мне не поверил.

Он и так в курсе, как все обстоит. Мы и прежде знали, что волки — весьма большая и закрытая диаспора. Живут обособленно, чужих близко не подпускают. Дом Милютина, где сейчас предположительно и жила моя кукляха, находился в центре элитного загородного поселка, где все жители — тоже волчары. Нельзя проехать на незнакомой машине незамеченным, нельзя следить или прослушивать — срисуют тут же, нельзя даже бродить, прикидываясь заблудившимся прохожим. Все на виду и под приглядом сотен глаз, обо всем наверняка докладывают альфе Федору. Внедрить хоть кого-то в качестве прислуги — дохлый номер, везде опять же исключительно свои. О его фирме и упоминать нечего, в отличие от нашего холдинга, у Милютина не работало ни единого человека. Ну да, поганые волки на численность-то не жалуются, недостатка в кадрах нет.

Да, я приезжал к укравшему мое засранцу едва ли не ежедневно. Домой, чтобы поцеловать ворота, дальше которых не пускала охрана, ссылаясь на вечное отсутствие хозяина. К нему на фирму, чтобы опять же не быть пропущенным дальше вестибюля со стеной нагло ухмыляющихся секьюрити. Поганые шавки!

«Шефа нет на месте».

«Господин Милютин не может вас принять из-за крайней занятости».

«Записаться на прием не желаете? Свободное время есть очень скоро, через шесть месяцев».

Искушение собрать своих и прорваться силой было невероятным. Но каким будет результат? Море крови, вырванные кишки и глотки, и в конце — моя Аяна, что станет драться со мной же, пришедшим снова отобрать ее свободу. Ведь она не знает, что больше это не так. Я рвусь к ней отдать свою. Но мне никак не сказать ей об этом, не говоря уж о том, что черта с два она в это сходу поверит. Уж не тогда, когда я явлюсь опять захватчиком, обагренный кровью ее же папаши, провались он в бездну!

Снегов взломал для меня все что можно, но раздобыть ее новый реальный номер не удалось. Все звонки и сообщения уходили в никуда, оставаясь без ответа. Попытки связаться через соцсети также оказались тщетными. Закрыто, недоступно, не важно, сколько фейковых личностей мы создавали. Да, на ее странице все время появлялись новые и новые фото. Десятки, сотни. В дорогих бутиках, в пафосных клубах, в ресторанах. Всякий раз уже после ее оттуда ухода, как если бы это было отдельной статьей издевательства для меня, несущегося туда сразу же, чтобы поймать лишь пустоту, насмехающуюся надо мной, быстро умирающими в море сотен чужих запахов отзвуком ее аромата.

Следить за машинами Милютина тоже оказалось бесполезной затеей. Из дома их всегда выезжало одновременно несколько, а мои ресурсы не безграничны. Ни разу командам, следующим за ними, не удалось поймать выходящей Аяну. Да и не было у меня права столько времени принуждать всех оборотней на фирме к подобной деятельности, а вовлекать в это людей тем более. Тупик.

Что мне оставалось? Правильно, одно только бесполезное злобствование, вон как с Кнутовым. Никакой реальной пользы и облегчения, но крошечный выход для распирающих меня изнутри эмоций.

— Я пойду к нему, — заявил Родька, так и не дождавшись от меня ответа.

— К кому? — безразлично спросил его, распахивая водительскую дверь.

— К Милютину. — Брат бесцеремонно отпихнул меня в сторону и выхватил из пальцев ключи. — Отвали, тебя только за руль сейчас пускать. Нас угробишь или кого-нибудь.

Я показал ему зубы, но смирился.

— Уж не думаешь ли ты, что тебя он встретит с распростертыми объятиями, раз меня демонстративно игнорирует? — устало увалившись на пассажирское место, прикрыл глаза. Я как какая-то размазня, ей-богу, или телка в депресняке. Постоянно то зол адски, то ощущаю себя до такой же степени уставшим.

— Встретит. — Брат дернул головой из стороны в сторону так, что я расслышал хруст его шейных позвонков, и скрипнул зубами, прежде чем продолжить: — Я ему для начала отправлю результат ДНК-теста. А потом заявлю, что намерен обнародовать факт нашего родства и стать частью волчьей диаспоры.

Мирсан, делавший анализ, не взял с нас денег за молчание о результате, который он вроде как должен был донести до заинтересованного семейства, заявив, что это личное право Родиона — распоряжаться такими сведениями. Хороший парень, однако.

— Да ты рехнулся! — ошарашенно уставился я на брата. — Кто сказал, что этот волчара тебя примет? А если поднимешь шум, обратной дороги не будет. Отец… Уваров от тебя откажется официально, да и мать… ну сожрет ведь за такой удар по ее репутации. Останешься ни с чем, Мелкий.

— Ну у меня уж всяко останется брат, так? — Он мне подмигнул, очень тщательно пряча за обычной бесшабашностью мелькающую в глазах тревогу. — А если у меня выгорит все как надо, то еще и счастливый брат и такая же счастливая сестра, которые не забудут по гроб жизни, кому они своим счастьем обязаны.





Глава 40




С каждым днем мое пребывание в доме Федора становилось все более раздражающим. Если поначалу я давала нашим с ним отношениям хоть какой-то шанс, то сейчас, на четвертой неделе, поняла: это бесполезно. Чем дальше, тем меньше он меня замечал. Все общение сводилось к тому, что он сообщал мне, в какое время сегодня нужно быть готовой к выходу, пойду с ним или без него и как одеться предпочтительней. Чем я занимаюсь в то время, когда не востребована им, Милютина, похоже, не интересовало.

Впрочем, говорить со мной об этом у него необходимости не было, ведь ни единый мой шаг не оставался бесконтрольным. Не знаю, был ли его загородный дом и прилегающий к нему участок примерно с гектар прежде натуральным режимным объектом, но сейчас он точно таким являлся. Стоило мне покинуть комнату, и я тут же натыкалась на слоняющихся то тут, то там молчаливых охранников. Нет, никто мне дорогу не перекрывал и отчета не требовал, но как же бесило, что любая прогулка в саду или придомовом парке напоминала, скорее, выгул поднадзорной заключенной. Выезд из дома выливался в спецоперацию. Может, кого-то прикалывают всякие шпионские страсти и чрезмерная тусня вокруг твоей персоны, но лично мне все это казалось тщательным обереганием хозяйского имущества. Точнее — инструмента. Это стало уже совершенно очевидно для меня.

Все эти выезды в клубы в сопровождении целого отряда охраны, когда за ночь мы могли умудриться объехать как минимум пять штук, бесконечные знакомства-знакомства-знакомства с людьми или нелюдьми, чьи лица и имена сливались для меня в одно, «улыбайся, доченька», фото с этим, еще одно с тем. Никакое не развлечение, блин, а марафон «засвети Аяну и свали» — вот что это. Я ощущала себя приманкой, той самой пресловутой морковкой, которой размахивают и дразнят и тут же прячут до следующего раза. Какого результата добивался мой нью-папаша? Выяснить это не удавалось, не важно, сколько раз я спрашивала. Ни о каком появлении доверия между нами речи не шло. Я не навязывалась, Милютина это явно устраивало.

Кстати, любительница поболтать Лионелла исчезла уже на следующий день после нашего первого шмоточного тура, и когда я за завтраком спросила, где она, то Федор неопределенно-безразлично пожал плечами, одарив лишь одним словом:

— Уехала.

Поговорить об оборотнях и новых правилах жизни Милютин снизошел лишь однажды. Вызвав меня в свой кабинет на утро после первого забега по клубам, он вежливо указал мне на кресло перед своим здоровенным, как автомобиль, столом из темного дерева и уселся напротив.

— Я так понимаю, твои познания об оборотнях весьма ограничены. — Он не спрашивал.

— Если в фэнтезийных романах не написано правды, то они вовсе отсутствуют.

— Привычки читать романы не имею, — угол его рта презрительно дернулся, — так что просто поведаю тебе все коротко. Как ты понимаешь, среди людей мы свои от них отличия не афишируем, стараемся этого всячески избегать. В человеческой ипостаси нынешние оборотни им идентичны. Внешне. Мы сильнее, быстрее, обладаем гораздо более развитыми слухом, зрением, обонянием. Взрослый оборотень полностью контролирует своего зверя, случайных переворотов не происходит.


— А избегнуть их совсем можно?

— Нет.

— Мне говорили, что если не выпускать зверя, то он типа… ну не знаю, рассосется со временем, — я едва не ляпнула о Захаре.

— А тебе не забыли упомянуть, что совсем не факт, что в борьбе между человеком и зверем победит человек? Со второй ипостасью нужно научиться ладить, управлять ею мудро и чутко, а не гробить. Иначе есть риск стать однажды рехнувшимся животным, без шанса возвращения к человечности, а значит, обреченным на устранение.

— Ладно, с этим ясно. Как тогда мне побыстрее стать этим самым взрослым управляющим оборотнем? — О своем первом перевороте я только и помню, что ни черта не контролировала.

— Перекидывайся чаще. Сейчас желательно каждый день. Территория ограждена, с учетом нашей специфики, так что опасности выбежать на дорогу больше нет.

Что значит «больше нет»? Я прокрутила в памяти опять все впечатления от нахождения в звериной шкуре, которые под конец всегда были смазанными. И только теперь до меня дошло. То самое вонючее и орущее чудище, что едва не угробило меня, было машиной? Скорее всего, здоровенным грузовиком, перед которым меня отчего-то заморозило, и если бы не…

— Кто спас меня?

— Спас отчего и когда? — сухо поинтересовался Милютин.

— На дороге. От машины.

— Не понимаю, о чем ты.

— Я стала зверем, убегала, вы все за мной гнались, потом деревья пропали, и меня чуть не сшибли.

— Аяна, как только ты обернулась, мы тебе моментально вкатили огромную дозу транквилизатора, чтобы как раз и избежать подобных опасностей. Ты отключилась почти сразу же, так что все остальное — всего лишь видения в твоем одурманенном препаратом мозгу.

Ах, вот, значит, по каким правилам мы играем, отец? Наркота там или нет, но я знаю, что реально было, а чего не было. Чай не новичок в этом плане. Но урок уяснила: честности ждать не стоит, и все события подаются так, как тебе угодно, и так же и толкуются.

— Ясно. Итак, мне нужно тренировать оборот, чтобы не сбрендить и не быть убитой своими же, трепаться о том, что я обрастаю шкурой, нельзя, следует учитывать, что я теперь сильнее, и не палиться с суперорганами чувств. Так?

— Верно.

— Что-то еще? Какие правила?

— Ты беспрекословно подчиняешься мне, как и все другие члены нашей диаспоры.

— Это я уже уяснила. — Но что-то быть частью этой вашей стаи мне хочется все меньше. — Власть полнолуния, кровожадность, необходимость сожрать чьи-то сердца?

— Чушь! — фыркнул папа-волк, впервые отмораживаясь за весь разговор. — Есть части тел людей, зная, чем они сами сейчас питаются? Гадость.

— Чем мне заниматься кроме оборотов?

— Чем хочешь, — пожал Федор плечами, что я прочитала как «мне в принципе плевать». — Живи, гуляй, выезжай за покупками, в салоны красоты… куда еще там. Или заказывай тряпки в сети и вызывай всех специалистов на дом. Главное, ты должна всегда хорошо выглядеть, быть легкой на подъем и в хорошем настроении, когда мы не наедине особенно.

Язык так и жгло едкое замечание, что его требования подходили бы его любовнице, содержанке, а совсем не дочери. Но, если подумать, разницы особой нет. Он меня реально содержит, платит за все, прячет от Уварова. Тут уж выбор очевиден: я остаюсь и пляшу по его правилам или должна поблагодарить за щедрость и свалить в никуда, как пришла. Ага, голышом. Конечно, будь мы хоть сколько-то ближе знакомы, я могла бы попытаться попросить о некоем выходном пособии для неспособной оценить его щедрость и заботу дочери. Но сильно сомневаюсь, что его получу. И еще чует моя задница, что уйти отсюда, даже ни с чем, куда как сложнее, чем попасть сюда.

— Я бы хотела учиться.

— Со временем возможно, — он практически отмахнулся от меня. Даже не спросив, на кого.

— И телефон тоже было бы неплохо. Ну или планшет, или ноутбук с выходом в сеть.

— А вот с этим тебе придется обождать.

— Почему? Кто сейчас живет без телефонов?

— Аяна, пойми, любое средство связи — это шанс Уварову добраться до тебя и воздействовать, угрожать, запугивать, выматывать нервы. Мне ли тебе объяснять, насколько сейчас это просто?

— Чего мне бояться, когда я под защитой двадцать четыре на семь?

— Как совсем юному оборотню, бояться тебе и окружающим нужно в первую очередь за твое душевное равновесия. Так что с любыми средствами связи с внешним миром мы обождем.

Что же, логика в этом есть, и ему виднее. Ну или выгоднее. По-любому кому мне звонить, кроме матери, и с кем общаться? Всей моей прошлой жизни как ни бывало, так стоит ли цепляться за старые привычки. Но все равно, при всей обоснованности это тянуло на насильственное ограничение, и меня подмывало взбунтоваться.

— Как долго?

— Этого я пока не знаю, но ты сразу получишь все и самое лучшее, как только станет понятно, что угрозы нет.

Я сглотнула очередной удушливо-горький ком, разбухший в горле. «Угрозы нет» будет означать, что Захар на меня забил и завел себе новую игрушку? Что ему не станет до меня никакого дела?

— Хорошо. Я тогда пойду, — пробормотала, стараясь не морщиться, потому что проклятый ком не хотел исчезать. Наоборот, упав вниз, он распирал теперь в груди, мешая нормально биться сердцу и делая вдохи болезненными. И еще эта мерзкая пустота в животе. Как дыра со сквозняком, ей-богу.

— Иди. Часикам к восьми только будь готова — поедем в одно интересное место с очень хорошей кухней.