Дурман для зверя

Выражаясь в манере, которую пыталась привить мне Серафима, я пребывала в замешательстве. Недолго. Минут, может, десять. Войти и увидеть все это: приглушенный до мягкого, но не пошло намекающего свет, красиво накрытый стол, бокалы, вино, даже букет, пристроенный в сторонке, — было слишком неожиданно. Это вроде как взять и ступить в красивую девчачью фантазию, в которой сама себе никогда не признавалась. Какой бы пацанкой ты ни была чуть ли не отроду или девчонкой без особых запросов там из глухой деревни, но розово-глупая мечта о прекрасном мужчине, устроившем для тебя сюрприз-свидание вот со всей вот этой лабудой: роскошный стол-вино-цветы и он, застывший в нетерпеливом ожидании, будто ты самая что ни на есть принцесса и звезда его очей… Короче, все же мы хоть краем глаза иногда заглядывались на романтические моменты в фильмах, не в вакууме же живем, так что… Да, я в курсе, что это смех да и только. Захар никакой не прекрасный романтический герой, уж никак не своими душевными качествами точно, и идея устроить мне приятное, сюрприз — вообще вещь нереальная. Все, что делает этот котоволчара, — это приятное себе. И ужин на самом деле не для меня, а для него, нечего заблуждаться. Правда, мою четкую картину мира в его отношении портил чертов букет. Он в нее не вписывался. Ломал каким-то образом мою линию обороны, вещающую, что нечего тут обольщаться и все движется хоть так, хоть эдак по уже известному маршруту.

Но все быстро встало на свои места после его «я хочу ужинать с тобой обнаженной по пояс». Вот он во всей красе, урод моральный, похотливая скотина и мой рабовладелец. Не забывайся, дура Аяна! Секунды я пыталась удержаться. Честное слово. Ведь это же, типа, должна быть новая я, та самая, что имела шанс вскоре наскучить моему зверюге. Но черта с два мне удалось обуздать вскипевшую злость, уж не после его прямого издевательски-похотливого взгляда, каким он подкрепил свое повеление. Все. В голове взорвалась свето-шумовая граната, я вскочила и понеслась прочь. Не знаю, куда мне тут деваться, но лучше уж закрыться в ванной, чем кинуться на придурка с вилкой или ножом в руке, верно? Хотя больше всего почему-то хотелось использовать зубы. Прыгнуть через стол и в горло ему впиться. Чтобы больно, до крови, чтобы опрокинулся на спину и сдался, подставляясь под новые укусы, а я бы куса… Что за?!!

Захар настиг меня на входе в ванную. Схватил за локоть, останавливая и разворачивая, и потянулся обхватить подбородок, как обычно, заявляя свою власть надо мной. Вот тут уж я себе больше не смогла отказывать и вцепилась в его ладонь зубами от души, одновременно двинув локтем в живот. Вырвалась под его удивленный вскрик, отпрыгнула в сторону и оскалилась, тяжело дыша. Я отказывалась сейчас признавать, что даже такой мимолетный контакт уже возымел на меня действие и не одна только злость меня подогревала. Как и последствия, что упадут не только на мою голову, не имели значения.

— Сдурела? — усмехнулся Захар, поднимая перед собой руку, с которой кровь закапала на золотистую плитку пола, попадая и на манжет его наверняка дорогущей рубашки. — Захотелось игр пожестче, кукла?

И эта его фраза отрезвила меня, осадив ярость, напоминая, зачем я здесь в принципе. Как раз для его игр, ничего сверх этого. Чего беситься, если сама приняла эти условия? Хозяин — барин, прикажет — будешь есть голой по пояс, а то и вовсе без всего. Сам одел, сам раздевает. Вот только… вдруг мне тоскливо подумалось, что не смогу я так… не протяну долго. Даже ради парней, ради их свободы. Еще пока этого гада не было в непосредственной близости, то чудилось, что выдержу, чего уж там. Но выходит, что нет. Проще и вовсе сдохнуть.

— Ну и как я тебе на вкус, Аяна? — Похоже, Захар и не разозлился даже. Шагнул ближе, провел пальцем по моей нижней губе, глядя пристально, будто ему нравилось видеть свою кровь там. — Главное попробовать, да? А дальше само пойдет.

— Я не смогу так, — честно призналась, откидываясь спиной на прохладный кафель за моей спиной.

— Уже смогла, — фыркнул Захар. — Немного тренировки — и будет все у нас прекрасно. Как только ты осознаешь, что не потеряла, по сути, ничего, зато приобрела очень много и научишься быть за это благодарной.

— Ты не знаешь, что я имела, и не можешь судить, сколько потеряла. — На это он только закатил глаза с «не гони мне эту ересь» видом. — И за что мне быть тебе благодарной? За то, что ты дал выбор: трахаться с тобой или позволить друзьям сесть? Спасибо, добрый дядечка, конечно, но только это сделка, а не щедрый поступок с твоей стороны. Или за тряпки и эти гребаные издевательства и дрессировку от Серафимы? — Заводясь все больше, я стянула платье вниз по телу и, выступив из него, швырнула в грудь Захара, взявшись за единственный оставшийся предмет одежды — трусики. — Так ведь это тоже не подарки вовсе. Это же все не для меня, а для тебя. Я для тебя все равно что собачонка для этих разожравшихся бабищ на крутых тачках. Отправим-ка питомца в салон красоты, пусть его там помурыжат, постригут, покрасят, выщипают где надо, ноготки позолотят! Купим шавчонке дорогую одежонку, пусть за это хвостом виляет, да? Только знаешь, в чем разница между мной и собачонкой? Любая из них стерпит всякую блажь от хозяйки, а все потому что просто любит наивно и до смерти, даже если ей, дурочке, невдомек, что она и не живое существо, а, по сути, аксессуар. А я тебя не люблю, так что не жди, что за подачки хвостом вилять начну! Потому как это ты не мне, а себе приятное делаешь. И кстати, для полного комплекта ты еще ошейник с брюликами приобрести забыл.

— Не забыл, кукла. В кармане лежит. — Мои слова не пробили брешь в кривоватой наглой ухмылке, и меня окончательно подорвало.

— А, ну раз так, то конечно, пора выслуживаться, — процедила сквозь зубы и, развернувшись, уперлась руками в края раковины, наклоняясь и оттопыривая обнаженную задницу. — Так предпочитаешь? Или мне на колени лучше встать?

Очень хотелось зажмуриться, но не настолько я трусиха, чтобы не принять всю неприглядность нашей ублюдочной ситуации открыто, как оно есть. Может, это и есть мой единственный шанс получить противоядие от ненормального влечения к мужчине, который будто задался целью сломать меня всеми существующими способами.

— Как же старательно ты в себе лелеешь и взращиваешь ощущение бедной-несчастной униженной жертвы. — Голос моего захватчика сочился все той же насмешливостью, когда он неторопливо стал расстегивать манжеты своей рубашки, и только откровенная хрипотца выдавала, как он далек от спокойствия. И еще взгляд. Тлеющий, голодный. Он скользил по мне, и вслед за визуальным прикосновением катился жар и колкие искры, сделавшие кожу будто наэлектризованной. — Пытаешься сейчас устыдить меня? Воззвать к совести? Серьезно? И это виляя передо мной голой задницей и текущей киской после того, как я не трахал тебя целую неделю?

Его рубашка коснулась пола одновременно с тем, как он молниеносно прижался ко мне сзади. Схватил за более длинные пряди на макушке, вынуждая запрокинуть голову до предела и встретиться глазами с ним в отражении зеркала над раковиной, а второй рукой скользнул между моих грудей, сжимая то одну, то другую до легкой боли, что тут же хлынула рекой огня вниз, а он, явно прекрасно зная маршрут, последовал за ней, без всякого сопротивления сходу проникнув между ног сразу двумя пальцами, и меня прошибло разрядом до самых костей. Скрипнув зубами, котоволчара зашипел, уткнувшись носом в изгиб между шеей и плечом и вжавшись стояком в мою поясницу.

— Сука-а-а, что же пахнешь ты так… — выдавил он из себя и только едва-едва шевельнул пальцами, погладив какую-то дико чувствительную точку в моей сердцевине, и меня снова шибануло молнией удовольствия, да так, что прямо подпрыгнула, только усугубив все этим движением. — Дурею совсем… Срать мне на совесть, поняла? — Захар укусил меня за плечо и заработал пальцами уже всерьез, стремительно сталкивая меня в то самое ненавистное состояние, когда не существовало ничего, кроме чуть ли не смертельной жажды достигнуть вершины. — Плевать на то, что думаешь ты… плевать на окружающих… Притворяйся жертвой сколько влезет, кукла. Я-то знаю правду. Ты меня хочешь точно так же, как я тебя, остальное — полная херня. Выделывайся дальше сколько влезет, брыкайся, так только слаще, я все равно буду делать то, без чего обоим хоть сдохни.

Меня затрясло в преддверии неминуемого взрыва, колени ослабли, и внезапно Захар вероломно лишил меня сносящей крышу стимуляции. Не в силах сдержаться, я закричала, сама не знаю что, глядя в его горящие торжеством и одновременно свирепой похотью глаза в отражении. Сжала бедра, умирая от желания догнать ускользающее, почти случившееся наслаждение, а он поднес ладонь к моему лицу и раздвинул пальцы, демонстрируя влажный блеск и тоненькую ниточку прозрачной влаги между ними.

— Чувствуешь себя униженной, да, Аяна? — задыхаясь, спросил он, мазнул по моей щеке и сразу слизал, замычав, как от чего-то неимоверного вкусного, продолжая меня удерживать за волосы и вынуждая наблюдать за ним. — А по мне, на вкус это чистый кайф, а вовсе не унижение.

От этого его полнейшего бесстыдства в животе опять мелко задрожало, умоляя о завершении пытки.

— Пожалуйста! — еле слышно взмолилась я, не способная думать сейчас ни о чем, кроме жизненно необходимого оргазма.

— И о чем же ты просишь, моя бедная униженная и оскорбленная жертва? — плотоядно оскалился позади меня Захар и вдруг исчез. Опустился на колени, пройдясь по пути губами и зубами вдоль моего позвоночника, и, надавив на поясницу сильнее, уложил грудью на раковину, со смаком облизнул ягодицу. — Скажи мне, Аяна, если ты тут унижена, то почему именно я каждый раз перед тобой на коленях, а?

Но нет, сказать что-либо у меня не было ни шанса. Его рот столкнулся с моей жаждущей плотью, и дальше все, что я и могла, — цепляться за чудом удерживающий меня холодный гладкий фаянс, кусать губы, давясь стонами и криками. Язык, зубы, колкая щетина и, как контрольный в голову, долгое, совершенно нечеловеческое рычание прямиком в меня, отчего все нервные окончания пришли в неистовство и снесли меня в эйфорию, как взбесившийся горный поток с легкостью сносит мелкую щепку.

— Все еще унижена? — зарычал Захар, перебрасывая всю как в припадке трясущуюся меня через плечо и унося в комнату.

— Несчастна до глубины души? — продолжал требовать он ответа, швырнув на постель и моментально взбираясь сверху, и вырвал почти истошный крик первым же пронзающим проникновением. — Оскорблена и сейчас? Когда я реально концы готов отдать, всего лишь засадив тебе? — Первые его толчки были плавными, но при этом его огромное тело дрожало все сильнее, как если бы он реально пытал себя, тормозя там, где уже край как необходимо было рвануть со всей дури, и это непонятным образом зажгло снова и меня, будто и не кончила я только что. — Что вытворяешь со мной… Мелкая дрянь… Отрава… Да на хрен!

Сорвавшись, он стал вколачиваться в меня, как ополоумевший, моментально вынеся этим последний разум и мне. Ловил губы, пока я, ослепнув и оглохнув от его сокрушительного напора, мотала головой, цепляясь руками и ногами, силясь поймать хоть какую-то опору в этом океане безумной похоти. Царапал подбородок, шею, ключицу зубами, щетиной, рычал-шептал что-то про «поцелуй, отрави насмерть, зараза», «твердый, охереть… такой только для тебя», «сожми, еще, еще, прикончи… да-а-а» и долбил-долбил-долбил, неумолимо уволакивая меня в новый оргазм. И сбросил в него, заставив кричать об этом что есть сил в свободном падении, а сам догнал, поймав своим нечеловеческим рычанием и мощными содроганиями тела на самом излете моего удовольствия, продлив его еще.

— Не спи! — приказал он, поднимая обессиленную с кровати, и потащил в ванную. — Мы так и не закончили ужин, и ночь только началась.

И да, ели мы уже безнадежно остывшее, и таки была я обнаженной по пояс. Впрочем, как и сам Захар, который, судя по голоду в его желтых наглых зенках, нисколько еще не насытился и считал главным блюдом за столом как раз мою грудь. Он это и не скрывал.

— Просто торчу от твоих сосков, — сказал он, откровенно лапая меня взглядом, а мне отчего-то не было уже нисколько обидно или стыдно. Наоборот, я откинулась на спинку стула, открывая ему еще лучший обзор, отдавая себе отчет, что ведь дразню его… и мне чертовски нравится это ощущение… власти, что ли. Пусть в глобальном плане я ничем и не управляю, но по какой-то причине мое тело способно влиять на этого самоуверенного насмешливого засранца, как в том старом мультике сыр на Рокки. Он вытворял что-то со мной, лишая контроля над собой, но и его самого колбасило, и это вроде как немного примирило меня с ситуацией. Конечно, его очевидная зависимость от желания иметь меня ничуть не делала наши отношения сколько-то нормальными и никак не меняла моего положения игрушки и, по сути, секс-рабыни, но, может, это от того, что я еще не научилось этим пользоваться. Серафима же намекала на что-то подобное, разве нет?

Желая испытать степень своей способности влиять на здравомыслие моего захватчика, я больше не лежала под ним послушным, позволяющим ласкать себя поленом, когда он вернул нас в постель. Целовала и гладила в ответ, пытаясь постигнуть собственные от этого ощущения. Но потерпела поражение в этом изучении, потому как первый же отклик начисто снес крышу Захару, превратив в ошалевшего от вожделения зверюгу, который набросился на меня яростно, словно намереваясь выпить досуха, насмерть затрахать, спалить до пепла мозги этими порочными нашептываниями о том, что творю с ним, и этим опять сделал мой разум временно недоступным.

Окончательно измотанная, я лежала на его плече, не в состоянии и пальцем уже пошевелить, и медленно проваливалась в сон.

— Аяна! — позвал меня Захар, тормозя на пути в сладкое забытье.

— М?

— С тобой когда-нибудь происходило что-то странное?

— Страннее того, что я вдруг частная собственность другого человека?

— Прекрати. Перестанешь сама же себя накручивать, и нервы будут целее. И твои, и мои. Я не об этом.

— А о чем?

— О чем-то действительно странном. Ну из разряда «я чем-то радикально отличаюсь от всех людей вокруг».


Господи, что еще за пурга?

— Нет, ничего такого. И можем мы уже поспать?

— Спи. Я ухожу.

Захар выскользнул из-под меня, оставляя одну в неожиданно опять ставшей слишком большой и холодной постели, и я сжала зубы от острого импульса боли в груди. Там, как невесть откуда, появился кусок льда и принялся расти. Укрылась с головой, не желая слышать, как он оденется и уберется отсюда, из своей гребаной игровой комнаты, в которой определил мне место, в свою реальную жизнь.





Глава 25




Не ушел я. Позорно сбежал. Удрал с поля сражения в момент затишья. Совершил тактический отход с целью сохранить в целости хоть что-то, что осталось от моих первоначальных позиций. Назови как угодно, сути это не поменяет. Как только самая горячка похоти утихла, просто лежать рядом с Аяной, остывая и вслушиваясь в блуждание в себе отзвуков и послевкусия пережитого безумия, оказалось настолько комфортно, уютно и расслабляюще, что я едва не провалился в сладкую дремоту, вжимаясь в ее макушку носом и притиснув хрупкое тело к боку. Она подходила для этого идеально. Будто и своими размерами, и нещедрыми изгибами была сотворена под то, чтобы вот так прилипать ко мне, как вторая кожа, как еще одна часть моего же тела. И меня прямо-таки колотнуло от этого, разом зашвырнув в воспоминание о том, какой потрясающей, иной, недостижимой показалась мне моя кукляха, когда только появилась в дверном проеме.

Не моя она была в ту секунду и в таком виде. Не моя. Вообще ничья. И никакая не кукла. Божество, к которому могу сколько угодно тянуть свои загребущие лапы, но разве в силах простого смертного его удержать. При этой мысли простыни подо мной стали как изо льда, а задницу словно кто пнул прочь из постели. Не случалось мне в этой жизни чересчур уж западать на кого-то, но не идиот я — умею анализировать свои ощущения и распознавать тревожные признаки. И уж тем более я не самоубийца, чтобы позволить себе чувствовать что-то, кроме вожделения к девчонке, которую мне не удержать. Не после того, как у нас все сложилось изначально, не тогда, как все продолжается. И не при тех обстоятельствах, в которых у меня нечего ей предложить, кроме места постоянной любовницы, которая должна будет без возмущения наблюдать за тем, что скоро станет происходить на «светлой» стороне моей жизни, сама довольствуясь лишь нахождением в тени.

«Я так не смогу».

Это ведь не ложь и не притворство или попытка набить себе цену. Это предупреждение. Для меня, между прочим. Аяна и правда так долго не сможет. И теперь, когда я насильно отодрал ее от единственного рычага психологического воздействия, этих ее недопырков, как долго еще продлится моя власть над ней? До тех пор, пока ее привязанность к ним окончательно не ослабнет и перспектива освободиться от меня не перевесит прежнюю дружбу? Я сам запустил необратимый процесс разрушения, оторвав ее от них. Что остается? Деньги, щедрые подарки, путешествия, удовольствия? Черт, коробочка из ювелирки все еще лежала в моем кармане, никем не востребованная, как наглядный пример того, что мою мультяху этим не подкупить. Да разве у такой, какой она становилась теперь, будет мало желающих под ножки меха бросить и побрякушки в зубах приволочь? Точно как и полагается делать жертвоприношения богиням ради их благосклонности.

Господи, до чего я дожил? Всерьез размышляю о том, насколько щедрым папиком мне нужно быть, чтобы перещеголять других таких же, тех, кого не уважал до сих пор, считая какими-то жалкими ничтожествами, пресмыкающимися ради куска… И вот поглядите. Сам из-за того же самого становлюсь дурак дураком, круглосуточно озабоченным членоголовым, готовым вывернуть карманы.

И что остается в моем активе, если опустить эти размышления о внезапном превращении собственных мозгов, очевидно, в еще одно хранилище спермы? Секс. С ним все супер. Аяна реагирует на меня так же, как я на нее. То есть идеально. Кожу закололо от воспоминания о ее первых неловких, но совсем не робких попытках ласкать меня в ответ. У меня аж в башке от этого мигом закоротило, прямо как тогда в постели, тряхнуло всего, и я был вынужден резко съехать на обочину, потому что прикрутило опять по-жесткому, хоть бери и возвращайся и бросайся на эту проклятую куклу, как сто лет голодавший. Да что же за напасть это такая? Если и ее так же торкает, то прекрасно, и черта с два она пока помыслит о том, чтобы свалить от меня. Зависимость — такая, сука, паскудная штука, ага. Но опять же это сраное «пока». Сколько пройдет времени до того, как она освоится, станет со своей похотью на «ты» и дерзнет попробовать что-то еще. Кого-то. Потому что секс без любви — это же, мать его, спорт — мне ли не знать — нужны все новые достижения и высоты. И успею ли я «наесться» ею, прежде чем она начнет поглядывать налево? Такая молодая, ослепительно красивая, безбашенно страстная, когда отпускает себя, а вокруг сотни и тысячи кобелей со стояками наперевес. И моложе меня, и смазливее, и не очерненные печатью изначального насилия и шантажа в отношениях.

Сам не заметил, как сжал зубы до скрежета, а руль жалобно застонал в моем захвате, когда перед глазами встала моя кукляха, уходящая вдаль под ручку с каким-то безликим придурком. Которого не просто захотелось… его, этого воображаемого, еще не существующего похитителя, уже сейчас мне было НЕОБХОДИМО грохнуть с особой жестокостью. Волк внутри не рычал, он ревел дурниной, причем вместе с котом, и это был тот еще небывалый дикий концерт. Мне понадобилось долго моргать, сосредоточивая зрение на желтом монотонном мигании ночного светофора и приводить в себя разбушевавшихся зверюг, напоминая, что этого нет в действительности, это только фантазия, которой я, кстати, не намерен позволять становиться реальностью.

Продышавшись, я тронулся и, объехав черт знает зачем по кругу квартал с домом, где поселил Аяну, таки свернул к себе. Телефон подал голос, я скосил глаза на экран, ожидая там увидеть физиономию Родьки. Несмотря на то, что он всю эту неделю жил у меня, я его почти не видел. Он все еще держался на работе, оттарабанил три суточные смены. Запаха алкоголя или наркоты, коротко пересекаясь в квартире вечером и по утрам, я от него ни разу не уловил. Таким темпом я его и уважать скоро начну. Но звонил не брат. Алана. Кто-то становится на редкость нетерпеливым и навязчивым. Тик-так, намек, что час икс уже не за горами?

— Добрый вечер, дорогая, — и не пытаясь изобразить теплоту в голосе, ответил я на звонок, по ходу размышляя, какой, повод будет самым действенным для отказа, если она снова начнет настаивать на встрече.

— Скорее уж ночь, Захарка! — Как же меня тошнит от этого ее лживого постоянного оптимизма и типа добродушия. — Еду я тут домой и вижу — знакомая машина!

Зыркнув в зеркало заднего вида, я скривился, обнаружив позади приветственно моргнувшие фары ее тачки. Ну вот, теперь наврать о занятости, отсутствии в городе и прочем не выйдет. Мы как раз свернули к парковке у моего дома. Зараза! И она думает, что я так и поверю, что она около моего дома именно сейчас вообще случайно оказалась? Впрочем, вопрос ведь не в том, верю ли я, а в том, что по правилам этой лживой жизненной игры предъявлять ей все равно ничего не стану. А вот проверить мое авто на наличие завалившегося где-то маячка стоит.

— Ну так что, зовешь меня на чай? — Алана стремительно припарковалась и выскочила из машины, прижимая к уху гаджет, и помахала мне затянутой в перчатку рукой, лучезарно улыбаясь. Ну прямо приезжая звезда, осчастливившая своих фанатов неожиданным визитом.

— Конечно приглашу, — сказал я ей, отключаясь. Куда же теперь от тебя денешься, дорогая.

Подскочив ко мне, Алана обвила мою шею руками, нарочно вжимаясь своей грудью в распахнувшейся шубке в мою, потянулась за поцелуем и замерла. Ну да, я же весь словно искупан в аромате Аяны и нашего секса. Ушел и не подумав принять душ. И какой-то откровенно скотской сволочной части меня нравилось, что этот запах на мне повсюду, как самый потрясающий парфюм и заодно и громогласное заявление для другой женщины, что я еще совсем недавно буквально помирал от наслаждения совсем не с ней. Отчего-то дико захотелось, чтобы Алана сейчас взбесилась. Врезала мне по наглой похотливой морде или хоть расцарапала. Обвинила в неуважении, бл*дстве, да в чем угодно, но только не потянулась опять к моим губам, на которых вкус Аяны, подавляя отвращение, мелькнувшее в глазах.

Неужто вот так нам и светит всю жизнь — через взаимное пренебрежение и неуважение? И главное ведь — похер мне. Нигде ничего не трепыхается, не тоскует по искренности, не нудит о том, что нельзя же так. А ведь голый манифест мультяхи, взывающий к моей, похоже, издохшей совести, пробрал до печенок, пусть и вида ей ничем не показал. И совсем не потому пронял, что голый.

Вежливо подставив локоть Алане, довел ее до подъезда, и мы вошли в лифт, где она принялась с настойчивостью притираться ко мне, выливая в уши вранье о том, что «надо же как совпало» с переходом к «нужно нам уже больше проводить времени вместе, а то так отдалились, а нам же вместе жить». Да когда мы особенно-то и сближались? Засунуть часть себя в другого человека отнюдь не значит сблизиться. Прекрасно, теперь меня на псевдофилософию потянуло? Кивая и мыча невнятно в ответ на ее словесную диарею, я быстро набрал сообщение брату, выясняя, где он. Должна же быть хоть какая-то мне польза от его присутствия на моей территории. Но младший ничего не ответил к тому моменту, когда мое пожизненное ярмо с торжествующим каким-то видом прошествовала в квартиру.

Принюхавшись, понял, что Родьки нет дома, и вздохнул, понимая, что отбиваться от будущей супруги придется самому.

— Тебе зеленый? — спросил в спину, пока она по-хозяйски озиралась в моей гостиной, как если бы уже мысленно наводила тут свои порядки. Аж загривок от этого вздыбился, и, швырнув пальто куда попало, я пошел от греха на кухню.

— Захарка, а давай я сама заварю! — прицепилась Алана следом. — А ты бы пока в душ сходил, а то вид у тебя усталый такой.

Ага, и несет от меня потным грязным сексом, но этого ты ведь не добавишь, дорогая. А меня отчего-то аж подмывало продолжить испытывать грань ее терпения.

— Да не хочу я пока, — практически огрызнулся и уставился прямо в красивые зеленые глаза. Ну что, продолжишь свои попытки залезть на мой член? Вот такого, пропахшего соперницей, возьмешь, не побрезгуешь?

— Ну тогда я сейчас смотаюсь руки помою в ванную, и будем чай пить. — Она мельком сунула нос в мой холодильник: — Я тебе и бутербродов могу приготовить, мне-то нельзя уже в такое время. Следить за фигурой надо.

Заботушка-невестушка. А чем тебе тут раковина с водой не угодила? Надеюсь, из ванной ты хоть не голышом выпорхнешь?

Я как раз разлил кипяток по чашкам, как услышал тихие шаги за спиной и Алана прижалась к моей спине, обнимая вокруг торса. Напрягся, взявшись за ее руки, намереваясь освободиться, но вдруг внутри как-то отпустило, что ли. Ее аромат окутал меня, такой когда-то знакомый, записавшийся где-то на подкорке, прижившийся там, пробуждая те ставшие такими далекими, почти забытыми ощущения моего к ней влечения. С какого такого перепугу я отталкиваю свою пару? Свободу берегу? Но на кой она мне, если так смахивает на одиночество? Или только потому, что временно разум застила похоть к какой-то проходящей девчонке? Той, что провальсирует по моей жизни и уйдет, как только поймет, что держать мне ее нечем. Да и на кой вообще и сейчас держу? Отказываюсь трахаться с Аланой, чтобы бегать, высунув язык от нетерпения, к Аяне. Вот оно мое — признанная зверем вторая половина и родная душа, руку протяни и приласкай, а я, как скотина неблагодарная и кобель конченый, все рвусь куда-то еще. Ну не паскудная ли тварь я после этого?

Чувствуя почти удушье от болезненно-острого стыда, я развернулся в объятиях своей пары и обхватил ее лицо ладонями. Всмотрелся в глаза, ощущая мощный прилив желания и не менее сокрушительное давление вины перед ней. Захотелось опуститься на колени, прижаться к ее животу, тому месту, где зародятся и будут выношены мои потомки, попросить прощения, унести в постель и окружить теплом и любовью. Аж в горле запершило и в глазах повлажнело от интенсивности навалившихся эмоций, а тело все наливалось и наливалось желанием взять, вспомнить, каково это — ощущать всем существом, каждым сантиметром обнаженной кожи ее ближе некуда. Вот только почему вместо лиственно-зеленой радужки в родных очах мне все мерещилась насыщенно каряя? А сквозь живущий, казалось бы, в самой глубине сознания запах родства с этой женщиной на меня то и дело накатывал другой, тот, что тревожил, рушил эту идеальную картину единения.

— Ну же, Захарка! Я так соскучилась! — устав ждать моего поцелуя, Алана приникла ко мне сама жадными губами, обвивая шею руками, а бедра — ногой, и сразу принялась ерзать по восставшему члену горячей сердцевиной. — Ну же, давай, мой хороший. На мне нет трусиков. Возьми меня.

Дымка желания не имела ничего общего с той тугой плотной пеленой, что накрывала меня от прикосновения к моей кукляхе, как приятное тепло против полыхающего алчного пламени, в которое невыносимо хотелось сигануть с газовым, мать его, баллоном на спине… И, ради всего святого, почему я и в такой момент продолжаю сравнивать?

— Братан, ты уже дома? — Звонкий голос Родьки заставил меня вздрогнуть, а Алану отшатнутся, и она тихо выругалась. — Чем это у нас пахнет?

— Дома, — ответил я сипло и тряхнул головой, силясь прогнать странную мешанину из образов и ощущений, вызываемых сразу двумя женщинами. — На кухне.