Другая материя

Поручение




На вечере в Нью-Йорке перед началом чтений ко мне подошёл некий человек и сказал: «Вы Горбунова? Тогда давайте отойдём – мне нужно с вами поговорить. Я говорю с вами по поручению моего партнёра. Он очень богатый и влиятельный человек, владелец сети казино в Лас-Вегасе и, скажу вам по секрету, человек из окружения самого Путина. Мы с ним выбрали вас. Прочитали релиз о вашем вечере и решили, что вы тот человек, который нам нужен». – «А что, – поинтересовалась я, – собственно, нужно от меня таким высокопоставленным персонам?» – «Нам нужно выйти на Дженнифер Лопес и убедить её выступить против дискриминации пуэрториканских детей. Вы можете нам в этом помочь, у вас философское образование, вы владеете английским. Нужно очень правильно к ней подступиться, может быть, у вас получилось бы найти к ней подход». – «Так у Дженнифер Лопес, – сказала я, – наверное, есть своя пресс-служба и люди есть, через которых можно на неё выйти, я-то вам зачем?» – «А вы с ней можете поговорить как женщина с женщиной». После ещё сказал, что он вхож в художественные круги и знает много выдающихся артистов, в частности, общался с Бельмондо. Для пущей убедительности достал из нагрудного кармана фотографию Бельмондо и показал мне.





Щель




В нью-йоркском метро у меня впервые случился секс с машиной. Турникет там содержит длинную щель в автомате, по которой надо провести карточкой. И вот я провела один раз, и он мне написал «проведи ещё», я провела другой раз – и он снова написал «проведи ещё», я провела третий раз, и на этот раз он написал «слишком медленно, проведи ещё», я провела четвёртый раз, и он мне написал «слишком быстро, проведи ещё». А потом я поняла, что ему это просто нравится.





Волк / бог




Как-то раз я объясняла одной поэтессе в приватной беседе, прогуливаясь по городу, почему мало общаюсь с литераторами, и сказала: «У меня ликантропия, считаю себя волком, и поэтому ни с кем не общаюсь». Но поэтесса услышала вместо «волком» – «богом» и подумала, что я говорю следующее: «Я считаю себя богом, и поэтому ни с кем не общаюсь». Самое странное – поэтесса ничуть не удивилась.





Ехать куда глаза глядят




Когда у меня случаются обострения моего заболевания, я борюсь с тревогой и навязчивыми мыслями тем, что сажусь в автобус, троллейбус или трамвай, еду по городу и смотрю в окно. Мне нравится смотреть на асфальто- укладчики, ковши, рыжие каски рабочих. Я вижу полёт чайки над голыми вилками антенн в бесцветном небе. Цветные рекламные щиты на обшарпанных фасадах зданий на Лиговском кажутся мне какими-то почти кощунственными цветами капитала среди окружающей нищеты. Мне нравится смотреть, как по железной дороге возят в цистернах бензин и мазут. Я читаю вывески: «Галантерея», «Продукты», «Бельё»… Автобус проезжает мимо каких-то бесконечных бетонных стен, за которыми скрываются флигеля и металл ангаров. На стенах – граффити, трава у дорожной насыпи припорошена снегом. Одни за другими идут шиномонтажи, мойки, автозаправки. Я люблю, когда в домах зажигается вечерний свет. Люблю ветер и пустоту на автобусной остановке. Или сельский серый пейзаж за окном вагона, если сесть на электричку и поехать в никуда. В рассеянной сырости дождя старушка в коричневом пальто, сошедшая с электрички, тащит свою тележку с платформы вниз, в слякотное ноябрьское месиво. Я вижу стылые ветви деревьев, безликое небо, каменные пятиэтажки на площади рядом с платформой, ободранную вывеску магазина. И эта бедность и простота земли за окном, усеянной листвой цвета картофельных очистков, забирает мою боль и тревогу.





Чмо ебаное




Как-то раз, на первом курсе университета, я ехала на учёбу в автобусе, и со мной заговорил какой-то мутного вида парень: «Девушка, а куда вы едете?» – «В университет», – ответила я. «А чем вы там занимаетесь?» – не отставал парень. А я как раз должна была делать доклад на семинаре по средневековой философии – про какого-то схоласта, как водится, последователя Аристотеля, и готовилась представить его сложную схоластическую систему, даже схему какую-то нарисовала. Ну, я тогда про это парню вкратце и рассказала. «А я – чмо ебаное!» – вдруг на весь автобус крикнул парень и убежал прочь.





Глупости




На детской площадке к Егору подошёл трёхлетний мальчик и начал с ним играть. Мальчик был нежный и добрый, он даже обнял и поцеловал Егора. Они вместе ходили по подвесному мостику для малышей, забирались на горки, и на вершине одной из них мальчик сказал Егору и мне (я стояла рядом): «А моя мама такие глупости сказала! Что мальчика в детском саду убили! Глупости мама говорит!» Папа мальчика смущённо заулыбался. Действительно, на днях прогремела новость – маленького мальчика убили в детском саду. Убийца вошёл в детский сад во время тихого часа и перерезал ему горло. «Какие глупости мама сказала! Что мальчика убили, кровь из головы потекла», – не унимался малыш. Видно было, что он испуган и запомнил то, что сказала мама, но поверить в это не мог. Это было похоже на то, как если бы первым людям в Эдеме сказали: мальчика убили. Они бы не могли в это поверить, не могли бы это понять и тоже сказали бы: какие глупости ты говоришь. Страшное содрогание мира, когда Каин убил Авеля. Страшное равнодушие мира. Реки продолжили течь, яблоки созревать, а птицы петь. Когда убили Христа, мир содрогнулся, было землетрясение: «земля потряслась, и камни расселись», и небо потемнело, и завеса в храме разодралась надвое. Страшное содрогание мира каждый день, когда происходят убийства. И страшное равнодушие. Люди едят, спят, ходят на работу. Растёт трава, выпадает снег, электричество течёт в проводах. Человека можно убить. Ребёнка могут убить. То, что это реально, что это не глупости, – в этом вся глубина падения мира. Только дети в своём райском состоянии не могут в такое поверить. Так не бывает, потому что так не должно быть, – это слишком страшно, слишком плохо. Часть моего сердца – в раю, с детьми. Она не может поверить, что такое бывает. Для неё всё бессмертно, всё вечно, всё спасено. Другая (бо́льшая) часть – в аду вечной тревоги, в последней бездне ужаса и сострадания, в нехорошем месте, где слишком страшно, слишком плохо. Сказано, что, живя на земле, мы должны держать ум во аде и не отчаиваться. Ходят маршрутки, бегают коты, дети играют на площадке. Глупости, мама, какие глупости. Что ты такое сказала, глупости, глупости, глупости, мама, не говори так, я не понимаю, мне страшно, так не бывает, глупости, мама, молчи, не надо!





Чесотка




Два раза в жизни я болела чесоткой.




Первый раз – в шестнадцать лет, заразилась от моего парня, а он заразился от друга, который вернулся из армии и ночевал с ним на одном матрасе. Собственно, там вся компания заразилась. Я заметила, что стала чесаться, но не понимала, в чём дело. Мой парень назначил мне свидание, принёс мазь бензилбензоат и сказал: «Прости, я заразил тебя чесоткой». – «Ничего страшного, – сказала я, – хорошо, когда у людей есть что-то общее». Эта моя фраза очень ему понравилась, и он её запомнил как самое светлое и лучшее, что между нами было. Дальше я долго мазалась бензилбензоатом. Чесотка то как будто начинала сходить на нет, то разгоралась снова, как костёр в дождливую погоду. Все эти полгода я ходила в школу, общалась с родственниками и носила мамину одежду. Никто не заразился.



Второй раз чесотка объявилась, когда мне было около тридцати. Дедушка тяжело болел и проходил химиотерапию в больнице. К ним в палату положили какого-то человека, выглядящего как бомж, но дедушка всё равно пожал ему руку. После этого у него началась чесотка, потом у бабушки, потом у меня, у мамы, у моего мужа. Праздновали дедушкино восьмидесятипятилетие – его последний день рождения, и всем это было понятно, что последний. Дедушка очень ждал этого дня, очень хотел дожить до дня рождения и в последний раз собрать всех близких за одним столом. Мы сидели в кафе «Вместе» – внизу дедушкиного дома. Дедушка, еле живой, – во главе стола. Приехала его сестра тётя Лида, двоюродный брат дядя Толя с женой, пара старых друзей. Стоит ли говорить, что у всех потом началась чесотка и пошла распространяться дальше. К нам приезжали гости, потом они ходили в другие гости, и эти другие гости скоро начинали жаловаться на какую-то странную аллергию… В общем, очаг чесотки расширялся стремительно, захватывая Петербург, Москву, Новгород и даже другие страны. Мы прыскались «Спрегалем», обрабатывали поверхности в квартире какой-то другой хренью, стирали бельё при высокой температуре, мазались бензилбензоатом и серной мазью, но появлялись всё новые и новые высыпания. В итоге мы пошли к дерматологу, и дерматолог сказал, что это уже не чесотка, а просто аллергическая реакция на все эти бесконечные мази, которая выглядит так же, как чесотка, и тоже чешется.



Вроде все вылечились, кроме дедушки и бабушки. Они так и умерли, до конца не победив чесотку. Дедушка уже почти не мог ходить перед смертью, бабушка долго была лежачая – технически сложно было их мазать и смывать мазь, но хотя это всё и делалось, какие-то проявления чесотки оставались. Из-за этого мама с дядей избегали их трогать и прикасались к ним в перчатках. А я невероятно разозлилась на мироздание, что оно допустило такую несправедливость и насмешку – отравить бабушке с дедушкой последние месяцы жизни не чем-нибудь, а чесоткой. Я помню, как у меня промелькнула эта подлая предательская мысль, когда я в последний раз в жизни обнимала дедушку, – что у него чесотка, а я же вроде только вылечилась, – но я моментально отмахнулась от неё и обняла его. Я тогда провела у них с бабушкой двое суток, ухаживала за ними, пока дядя был на даче, и, когда собралась уходить вечером, после возвращения дяди, дедушка сказал мне: «Спасибо!» – и раскрыл руки для объятий. Я обняла его, последний раз прижалась щекой к его колючей щеке, почувствовала запах его кожи, его фланелевой рубашки. Утром его не стало. Я рада, что мы так хорошо попрощались с ним, что он сказал мне «спасибо», – это ведь лучшее, что можно сказать при расставании, – рада, что мы обнялись.



А чесотка… Потом её несколько месяцев не было, и снова рецидив – видимо, снова от бабушки передалась, ну а потом она ушла окончательно. Мне так вообще показалось, что этим клещам в конце концов я просто надоела, и они мне тоже, нам просто стало нечего делать вместе, и они ушли. В общем – подумаешь, чесотка!





Коля




Сквозь всё – и жизнь, и смерть, – тянется немая нить, опоясывая белый свет. В ее начале – начало всех начал. В ее конце – выход из пещеры Минотавра. Не за горами и гробами. Где-то тут – в твоей руке. Иначе бы никто на свет не вышел. Иначе бы и света никакого не было! – Где-то тут – в теплоте твоей руки, брат мой Николай Грякалов.

Н. Б. Иванов



Я очень любила философа Колю Грякалова. Знаю, что и он меня тоже. Он был вначале моим преподавателем, потом – другом. Он был лучшим из лучших, и у него было необыкновенно чистое сердце. Он был настолько подлинным, настоящим во всём, предельным, что выдерживать это было трудно, трудно было даже рядом находиться – слишком светло, и больно, и некуда отступать. Он был крутой, очень крутой, – не только как мыслитель, но и как парень, мужчина: смелый, безбашенный, полный вольного молодецкого духа, брутальный и нежный силач, качок, бывший скинхед, когда-то, как и я, бросивший школу и пошедший учиться в ПТУ на повара. И при этом – всё знающий, всё понимающий, полигност, социальный антрополог, постмодернист, христианский мыслитель – еретик, утверждавший, что Христа распяли на бревне. Он ставил страсть выше разума в философии и весь целиком присутствовал в этой страсти. В современности он всегда находил её архаические основания. Его интересовали только предельные, базовые вещи – экзистенциальный грунт человеческого: тело, язык, война, психоделия, азарт, вера. Он рассказывал мне про аленький цветочек, какого нет краше на белом свете, – и в этом цветочке был абсолютный максимум и минимум Николая Кузанского. Когда Коля был вдрызг пьян, у него существовал такой уровень опьянения, на котором он уже не мог говорить, но всегда вспоминал обо мне, звонил мне по телефону и что-то нечленораздельное мычал. Тогда я выработала такую методу: если Коля звонил во второй половине дня, я не брала трубку, потому что было ясно, что он пьян. В первой же половине дня обычно можно было поговорить. Но однажды он позвонил мне в девять утра, был вдрызг пьян и мычал. Я поняла, что моя метода не работает. Врачи запретили ему пить за пару лет до смерти, сказав, что от этого зависит его жизнь, но он был солдат, его это не могло остановить. Ему было тридцать пять, когда он ушёл. Потом он мне снился: мы сидели в каком-то кафе в большой компании, выпивали, и я знала, что это кафе – Валгалла, и мы пируем в Валгалле. А Денису приснилось, что Коля передал ему для меня флешку и сказал, что там записано предельное и абсолютное знание обо всём. Я всегда скучаю по Коле и буду скучать всю жизнь.





Бомжи




Я много раз в жизни подолгу разговаривала с бомжами. Как-то раз, когда мне было около тридцати, один бомж в подземном переходе долго читал мне стихи своего сочинения. «Тебе, – сказал он, – лет сейчас четырнадцать – восемнадцать, а будет в районе тридцати – начнёшь хуже выглядеть, будешь краситься». Рассказал ещё мне, что изобрёл машину времени, что хочет мир изменить. Ещё сказал: «Ты можешь найти про меня в интернете. Я был первым модератором сайта Теслова». Потом стал мне про блокаду рассказывать, что тогда люди людей ели (сам он не видел, ему на момент нашего разговора было сорок). Подошла старая бомжиха, сказала, что прошла войну, и упрекнула его: «А зачем ты девчонке это всё рассказываешь?» А он сказал: «Может, она домой придёт и стихотворение напишет – и станет самой знаменитой девушкой двадцать первого века».





Демон




Однажды я зашла в «Буквоед», и взгляд там нечаянно упал на книгу Томаса Карлссона, лидера эзотерического ордена «Dragon Rouge» и автора текстов шведской метал-группы «Therion». Книга называлась «Каббала, клифот и гоэтическая магия». Гоэтия, кто не знает – это искусство вызывания демонов. Я остановилась полистать. Аннотация была захватывающая: «Книга предлагает читателю подробное введение в теоретические и практические аспекты гоэтической магии, опираясь на классический трактат по тёмным искусствам “Малый Ключ Соломона” и печально знаменитый “Grimorium Vеrum”. Путь в Бездну, Сошествие во Ад, алхимическое Нигредо ожидает того, кто последует советам сей книги. Но, как известно, в самых мерзких нечистотах сокрыто магическое Золото, а в самой глубокой Тьме вдруг может засиять нематериальный Свет. И тот, кому удастся преодолеть страх и не свернуть с Пути Левой Руки, тот, кто мужественно прошествует сквозь сумерки и мглу, рано или поздно встретит Рассвет, взирая на него глазами уже не человека, но бога». Я листала и только прочитала про то, как вызвать какого-то демона, как тут… «Ну что, познакомимся?» Я подняла глаза, и надо мной нависло чудовище, натуральный упырь, с клыков капала кровь, но это я видела духовным зрением, а глазами – мужик, огромный, агрессивный и подвыпивший. Но я-то знала, кто он есть. В ужасе я пролепетала: «Я не готова к знакомству…» – «К знакомству и не нужно быть готовым», – ответил он. Дальше я бежала от него через весь магазин, а он бежал за мной, пока я не завопила, что сейчас обращусь в администрацию магазина. После этих сакральных слов, завершающих магический сеанс, он провалился прямиком обратно в ад.





Глаза вы мои, глазищи




Как-то раз я ехала в метро, думала о своём. После на эскалаторе ко мне подошёл молодой человек, которого, как мне казалось, я никогда прежде не видела, и сказал, что хочет познакомиться, мотивируя это тем, что он сидел напротив меня в вагоне всю дорогу и я на него, оказывается, беспрерывно смотрела так, как на него «никто в жизни никогда не смотрел». Определённо мне надо следить за собой.





На языке жестов




Одно время я преподавала философию группе студентов из Китая и Африки, русского там не знал никто. Тогда я провела у них семинар на английском, но это возымело довольно слабый эффект – английского они тоже почти не знали, а если кто-то и знал, то молчал и ничем своего знания не выдал. Так и преподавала им философию целый семестр на языке жестов.