Драконова Академия 2

Все. Это. Время. Я. Надеялась.

Я думала, что мы с Ярдом справимся. Я думала, что у нас получится, а он… он просто издевался! Казалось бы, ничего необычного, это же Валентайн Альгор, но меня полоснуло так, что стало нечем дышать. Даже слезы попытались на глаза навернуться, но я не позволила. Не достоин он моих слез. Он вообще ничего не достоин. Кроме ректора Эстре, с которой у него… да что бы у него ни было! Она сдала меня Лэйтору, а он разрушил все, что я делала, просто смеялся надо мной. Над моими чувствами. Над моим желанием вернуть подругу.

— Тебе не понять, — с трудом сдерживая дрожащий в голосе гнев, прошептала я. Шептала, чтобы не перейти на крик. — Ты никогда никого не любил, и не сможешь. Потому что у тебя просто нет сердца, Валентайн, а то, что дергается на его месте — сгусток тьмы, в которую один раз сунешься — и потом не отмоешься никогда!

— Превосходная речь. — Ядовитого смертельного холода в его голосе стало больше. Он даже хлопнул в ладоши пару раз — видимо, для закрепления эффекта собственных слов. — Но вернемся к тому, от чего мы с тобой ушли. Я предупреждал тебя о том, на что способна темная магия, но, видимо, пришла пора проговорить все еще раз и закрепить эффект. Возвращение кого бы то ни было из Загранья — это прямое взаимодействие со смертью, погружение на самые низшие слои тьмы. Там, где нет места ничему живому и ничему человеческому. Это тоже своеобразный обмен, Лена — душа за душу, жизнь за жизнь. Нет, тот, кто попытается вернуть своего близкого, не умрет, но он пропитается темной силой настолько, что человеком ему больше не быть. Ты бы узнала все это, если бы спросила у меня напрямую. Или если бы в самом деле попросила книгу, чтобы ее прочитать. Чтобы увидеть, что ты ищешь, и на что собираешься пойти, но ты предпочла играть. Лгать. Изворачиваться. Притворяться. Что ж, это твой выбор. Мой выбор — стать для тебя тем, кем ты меня считаешь. Я прекрасно знаю, с кем ты все это собиралась провернуть, и этот парень будет отчислен.

Что?! Как?!

— Ты за мной следил?! — сорвались с губ банальные слова. Донельзя банальные, особенно в контексте того, что недавно в точности так же на меня кричала Асита.

— Пришлось. У тебя талант делать глупости, поэтому в твоей комнате стояло прослушивающее и следящее заклинание.

Он видел все. Все, что мы делали с Ярдом… все, о чем говорили. Наши уютные посиделки, часы наших работ, неудач… что он делал, когда все это видел — смеялся? И теперь он собирается сделать… отчислить Ярда просто за то, что он мне помогал?!

— Ты ничего не сделаешь! — выдохнула я. — У тебя нет доказательств!

Валентайн жестко усмехнулся:

— Можешь мне поверить, доказательства у меня есть. Больше того, поскольку ты являешься моей женщиной, никто не сможет предъявить мне претензии за размещение следящих заклинаний в твоих покоях. Я вполне мог поставить их для того, чтобы тебя защитить и оберегать.

Это прозвучало не как издевка, а как откровенный плевок в лицо — после всего, что он только что сказал.

— Какая же ты все-таки темная тварь! — крикнула я.

В комнате потемнело. На миг. Или у меня потемнело перед глазами, или мы снова провалились на первый слой? Мгновение, я не успела ничего понять, успела только увидеть залитые темной силой радужки Валентайна, поглотившие его зрачки.

— Ты абсолютно права, Лена. — Холод его голоса можно было сравнить разве что с рычащим шипением дракона, выходящего из самого Загранья. — Поэтому я предоставлю тебе непростой выбор: отчисление твоего друга. Или наказание для тебя.

Мне на щеки плеснуло краской. От обиды — незаслуженной, горькой. Но ужаснее всего было то, что я готова была вот-вот разреветься, хотя запретила себе это делать.

— Ненавижу тебя, Валентайн, — выдохнула я. — Как же я тебя ненавижу!

Не надо было показывать свои чувства, но они уже поднимались изнутри — черные, сильные, острые, такие же, как его режущие и бьющие наотмашь слова.

— С той самой минуты, как я тебя впервые увидела, моя жизнь превратилась в кошмар! — выплюнула я. — Начиная от твоих прикосновений и заканчивая приказами, унижениями, желанием разрушать все, до чего ты дотрагиваешься!

У меня под рукой не было ничего, кроме сумки, поэтому я запустила ей в него. Запустила — громко сказано, практически шмякнула, со всей дури. Шмякнула бы, если бы мы не стояли так близко, и он просто магией не отвел и мою руку, и направляющуюся в него сумку. А больше у меня ничего и не осталось. Хотя нет, вру! Осталось!

Я расстегнула браслеты и швырнула их на пол.

— Забери! Подавись своей силой! Своими знаниями! Всем, что у тебя есть, и что никогда никому не принесет счастья!

Мне было уже настолько все равно, что будет дальше, что я не почувствовала, как изнутри вслед за чувствами поднялась волна силы. Она обрушилась на меня, затопив всей своей мощью, холодом, ледяной отрешенностью. В этой отрешенности не было ни слез, ни отчаяния, ничего вообще. Меня уже не пугало отчисление Ярда. Не пугало и то, что я никогда не найду Соню, и то, что стоящий передо мной мужчина сотворил, играя моими чувствами и моей надеждой.

Я даже почувствовала, как губы изгибаются в улыбке, улыбке освобождения от всего, что мешало мне жить. Чувства? Ерунда какая-то. Досадная неприятность. Как будет здорово их стряхнуть… навсегда. Я даже плечами повела, избавляясь от этого наваждения, звучавшего во мне забытым эхом.

Человечность? Какое нелепое слово. Кому вообще все это нужно, весь этот бред.

Я так сосредоточилась на замораживающем меня изнутри холоде, что пропустила момент, когда Валентайн шагнул ко мне.

— Лена. — Собственное имя показалось далеким, забытым, странным.

Прикосновение — вот что выдернуло из погружающей меня в оцепенение темной магии. Я вздрогнула, словно очнувшись, когда его пальцы сомкнулись на моих плечах, на моих глазах вытягивая тьму, которой я будто бы пропиталась. Странно было видеть текущую сквозь меня, искрящуюся черную силу, вплавляющуюся в его ладони.

Это длилось какие-то мгновения — прикосновение, или все, что случилось, когда я соскользнула с грани темной магии, а после вернулись чувства. Обрушившись огненным шквалом, затопившим меня с головы до ног.

Чувства, среди которых билось осознание-страх: я могла этого всего лишиться. Я была рада этого всего лишиться. Минуту назад. Две? Три?

Неважно.

Прямо в руках Валентайна меня затрясло, а он резко прижал меня к себе. Рывком, выбивая из груди воздух, но я все же судорожно втянула его, не поднимая головы. Глядя в лацкан его пиджака, оказавшийся непростительно близко.

— Я не хочу становиться такой, — прошептала я. — Не хочу. Не хочу…

— Я тоже этого не хочу, Лена, — его голос звучал глухо. — Поэтому я сделал то, что сделал. Потому что потерять тебя во тьме…

Он не договорил, и, когда я подняла голову, в его глазах по-прежнему клубилась суть его силы. Вот только помимо нее в ней клубилось такое, что становилось нечем дышать. Настолько, что в комнате снова потемнело.

— Я не могу к тебе прикасаться, — вытолкнул он. — Не прикасаться тоже не могу. Это сводит меня с ума. Это, крутящиеся вокруг тебя мальчишки, а еще то, что постоянно подвергаешь свою жизнь и свой свет опасности. Я никогда не видел никого более светлого, чем ты, Лена. И более темного одновременно. В тот вечер, когда я перенес тебя на крышу, я слышал твои мысли даже через браслеты. В тебе сила, природа которой не поддается описанию, и все, что я могу — это держать тебя как можно дальше от того, зачем тебя сюда привел мой отец.

— Через… браслеты? — переспросила я.


— Да.

— Но разве они не должны сдерживать мою темную магию?

— Должны. Мы ходим по грани, Лена. Поэтому я пытаюсь… — Он судорожно вздохнул. — Удержать тебя. И себя. Себя было удерживать проще.

Меня все еще морозило от того, что случилось, и еще чуть сильнее морозило от того, что Соню спасти нельзя. Точнее, можно, но то, во что я потом превращусь…

На глаза все-таки навернулись слезы. Я всхлипнула. Стараясь их удержать, но не получилось. Оплакивая свои несбывшиеся надежды, я заревела так, что моим голосом можно было бы объявлять о начале пары или делать побудку. Тот дракон, который был до меня, от зависти просто бы удавился.

Не представляю, сколько я так рыдала, выплескивая из себя напряжение, страхи, отчаяние, пепел осыпавшейся надежды. Пиджак Валентайна, наверное, можно было уже выжимать, но даже это меня не смущало. Меня не смущало даже то, что я стою в его объятиях после всего, что было. И, когда мне начало казаться, что сил на слезы уже не осталось…

— Я хотел спасти мать, — произнес он. — Хотел вернуть ее. После того, как отец убил ее у меня на глазах и запер меня с ней. Он знал, что я могу это сделать. Он хотел, чтобы я это сделал. Но я так и не сделал, потому что последнее, что она мне сказала — останься человеком для меня, Валентайн. Книга, которую я написал, была ценой за возможность остаться в Даррании.





Глава 30




Я хотел спасти мать.

Хотел вернуть ее.

После того, как отец убил ее у меня на глазах и запер меня с ней.

Каждое слово кажется тяжелым, как камень, оно ударяет по мне так, что снова становится невыносимо больно. Я даже тру грудь в надежде избавиться от этой боли, она не моя, во мне ее быть не должно, тогда почему она есть?

— Я говорю это тебе не для того, чтобы вызвать жалость, Лена. — Его голос становится сухим, надтреснутым и неживым. Как хрустящие под ногами ветки в лесу после пожара, должно быть, или как после прошедшейся по всему живому темной магии. — И уж тем более не для того, чтобы заставить прожить все это вместе со мной. Исключительно для того, чтобы ты поняла: если бы была возможность вытащить твою Соню без последствий, которые ты сама сегодня почувствовала, я бы это сделал. Это было бы первое, что я бы тебе предложил.

Во мне уже давно должны были закончиться слезы, и кажется, они все-таки закончились, но дышать по-прежнему нечем. Сейчас — неожиданно становится нечем совсем, поэтому я судорожно, несколько раз вздыхаю прежде, чем вообще открыть рот. Боюсь, что у меня ни слова не получится сказать, но все-таки получается:

— Прости меня.

Может, эти слова звучат слишком поздно, а может, они вообще не в тему, но они вырываются как-то сами собой, и я о них не жалею. Жалею только о том, что… да кто его знает о чем вообще. Меня как через мясорубку провернули, я такой эмоциональный фарш, который точно не стоит пускать на котлеты: несварение будет. Поэтому я отпускаю многострадальный пиджак Валентайна, разжимаю пальцы, отмечая, что вцепилась в него, как ребенок: странно, что вообще получилось отцепиться. Отхожу и сажусь туда, где только что сидела. Или не только что.

Может, вообще тысячу лет назад, по ощущениям, время и пространство перемешались во мне настолько, что я уже потерялась в них. Так же, как в черном и белом, в темной и светлой магии. В своих чувствах. В том, что происходит вокруг и в том, что происходит со мной.

— Лена, — Валентайн присаживается рядом со мной, берет мои руки в свои.

— М?

— Мне казалось, что я все в своей жизни могу контролировать. Так же, как свою темную суть. Казалось, что я могу управлять всем, но я не могу. Не всем. Мои чувства к тебе не поддаются контролю, и чем сильнее я пытаюсь с ними справиться, тем больше соскальзываю в то, чего хочу избежать.

Я смотрю на наши руки. На пальцы в его ладонях.

Вспоминаю крышу и ночной Хэвенсград. Если брать такие моменты — мгновения, когда он пришел ко мне в комнату, когда мне было плохо, и не было женского заклинания, когда мы стояли вдвоем, окутанные ночным ветром и друг другом — их единицы. В остальном — это какое-то исступленное противостояние, когда каждый стремится сделать другому как можно больнее. Когда каждый бьет на поражение. Почему-то все эти мысли приходят ко мне именно в тот момент, когда я смотрю на обнимающие мои руки ладони.

— Мы делаем друг другу больно, Валентайн, — я поднимаю голову. — Очень больно.

Встретиться с ним глазами оказывается непросто, но я это выдерживаю. И его темный взгляд, который уже просто темный, без сути и глубины его силы, поднимающейся, кажется, из самого Загранья, и мои чувства по этому поводу.

— Ты мог сказать мне все это сразу. Почему не сказал? Я бы не стала влипать ни в какие больше неприятности, если бы сразу узнала все это. Я бы не надеялась так долго. Не жила этой надеждой…

— Вот именно. Ты ей жила.

Он поднялся, отпустив мои руки. Отошел к окну, рассматривая что-то, но и не поворачиваясь ко мне спиной. Встал вполоборота.

— У меня ее не осталось. После того, как отец убил мать, меня медленно убивал тот факт, что это — из-за меня. Что я должен был это предотвратить. Должен был перестать сопротивляться тому, что он хотел во мне видеть. Знаешь, что происходило со мной потом? Я не впустил в себя глубинную тьму через магию, но я впустил ее в себя иначе. Через чувство вины. Через злость и ненависть к отцу. Через желание разорвать ему глотку.

— Ты думал, что то же самое случится со мной? — Я все-таки снова поднялась и подошла к нему.

— Не думал. Был в этом уверен, — Валентайн развернулся ко мне. — Мне не изменить того, что было, Лена, и я не хочу. Я больше не стану заключать никаких договоренностей с тобой о том, что между нами будет, а что нет. Я хочу к тебе прикасаться, как к своей женщине. Не как к ученице. Я хочу сделать тебя своей по-настоящему. И я больше никуда тебя не отпущу.

«Даже в туалет?» — захотелось поинтересоваться мне, но это было как-то несерьезно. С другой стороны, все, что сейчас произошло в этом кабинете, было слишком серьезно, настолько, что у меня не осталось желания ни юморить, ни препираться.

— То есть наказание теперь отменяется? — уточнила я. Валентайн замер, а я продолжила: — У тети Оли — это женщина, которая меня воспитывала в другом мире, был ухажер. Ну как ухажер, она даже женихом его считала одно время, поэтому у него были ключи от квартиры. Сам он нигде не работал, но очень любил, когда тетя Оля возвращалась с работы и вкусно ему готовила. Он вообще мало что любил, кроме себя и бутылок пива, которые покупал на ее деньги.

Эту историю я и правда никому не рассказывала раньше, потому что при воспоминаниях о ней мне хотелось пойти и помыться. Но учитывая все, что между нами произошло, и то, что Валентайн мне рассказал и сказал, наверное, он заслужил и моей откровенности тоже.

— Когда он все их выпивал, он начинал распускать руки и приставал к тете Оле настолько грубо, что однажды я не выдержала. Пришла после школы и отнесла все эти бутылки на помойку. Он вернулся первым, орал, как потерпевший, а потом зажал меня в угол и сказал, что за такое полагается хорошая порка. — Рассказывать это отстраненно как-то не получалось, но я все равно спутанно продиралась через рваные слова и короткие предложения, с помощью которых выталкивала из себя информацию, душившую меня долгие годы. — В общем, он меня перекинул через колено и выпорол. Мне было десять лет. А потом еще решил меня полапать. Я его так ненавидела в тот миг, что саданула кулаком между ног. Сама не знаю, откуда во мне нашлось столько сил, но он взвыл, скрючился, а потом пришла тетя Оля. Я попыталась ей все объяснить, но он орал, что я несу бред, и что я сама полезла к нему на колени. Тетя Оля выставила его за дверь, а мне посоветовала забыть и сменила замок. Он больше у нас не появлялся, правда, спустя пару месяцев я услышала ее разговор с подругой по телефону, тетя Оля говорила, что этот мужик стал импотентом. Надеюсь, теперь до тебя дошло, что отношения в стиле наказание-поощрение не для меня?