Драконья кровь

Женщина казалась спящей. Она лежала на подушках, прикрыв глаза, и улыбалась. Восковое бледное лицо с запавшими щеками. Черты обострились. И нос казался слишком уж крупным.

Женщина не дышала.

Она была холодной. Влажноватая кожа ее еще не успела изменить цвет, но на ногтях проступила характерная синева. Впрочем, могло статься, что проступила она еще при жизни.

– Простите, – сиделка укрылась в углу, – я думала, она спит…

Она определенно чувствовала себя виноватой. И чувство это заставило миссис Фильчер изменить объекту своей ненависти.

– Вы ее оставили!

– Неправда. – Сиделка прижала к груди полотенце. – Миссис Эшби сегодня были в настроении. И не капризничали. Хорошо покушали. Мы сделали гимнастику, а потом еще и массаж. И она нисколько не возражала. Вы, конечно, можете сказать, что я не понимаю, но я прекрасно вижу, когда пациент не готов работать. Она не возражала. Вчера вот спазм случился.

– Вас никто не винит, – глухо произнес Эшби.

Лука остался внизу.

Вызовет бригаду. Может, конечно, смерть эта вполне естественна, но… Милдред поежилась. В доме ей не нравилось. Вновь появилось ощущение, что этот дом смотрит на нее, Милдред. Приглядывается. Примеряется.

И раздумывает, в какой из комнат ее запереть. В той ли, где распростер крылья белохвостый орлан? Когти его вошли в спину серого зайца, который скукожился, навсегда застыв в агонии. И пусть в стеклянных его глазах не было боли, но сама эта картина внушала отвращение.

А еще в этом доме было много драконов. Они жили на старых гравюрах. И в углах комнат, собирая пыль деревом ли, серебром ли, из которого были сделаны. Они смотрелись в зеркала, отчего казалось, что на самом деле их куда больше.

– Это ты ее не винишь, а я… моя бедная девочка…

И в этой комнате были драконы.

Фарфоровый – на подоконнике, а рядом, на столе, и бронзовый, выполненный с невероятной точностью, будто живого зверя облили металлом.

В паре картин.

И в зеркале. Куда без зеркала? Оно отразило и Милдред, с удовольствием подчеркнув нездоровую ее бледность. Взъерошенные волосы. Взгляд растерянный. И похожа она не на себя, нынешнюю, а на ту девочку, которая умерла в пустыне.

Вдох. Выдох.

– Моя… убирайтесь все! – Миссис Фильчер подскочила к сиделке и отвесила ей пощечину. – Из-за тебя… она уходила! Я видела, как она уходит.

– Я… я просто на кухню… поднос отнесла. Зои поела и уснула, а я…

– Да ее час почти не было!

– Я еще кофе выпила. Просто…

– Тварь!

– Хватит, – произнес Ник жестко и, ткнув пальцем в сиделку, велел: – Вы идите к себе. Боюсь, отпустить я вас не могу, пока мне не позволят. Я ведь правильно понял, будет вскрытие?

Милдред кивнула.

– Хорошо.

– Что? – Миссис Фильчер подпрыгнула. – Какое вскрытие? Вы мою девочку и после смерти оставить не можете? Мало она в жизни настрадалась?

– Мы должны выяснить обстоятельства. – Милдред не чувствовала горя. Странно. Здесь, вблизи источника, чужие эмоции были явными. Они накатывали, норовя подавить, завладеть ее разумом, и Милдред приходилось строить стены, чтобы отгородиться от страха. И обиды.

Она, эта женщина, честно работала. Она не ходила в город. Не обсуждала хозяев с ночной сиделкой, которая явно вознамерилась забраться в постель к хозяину. Она терпеливо сносила капризы миссис Фильчер, решившей, будто она в этом доме главная.

И вот теперь…

Она и вправду лишь вынесла поднос. И собиралась вернуться, но ей предложили кофе. Всего-то чашечка в тишине, в уюте. Пациентка ведь спит, а что может случиться за пару минут?

Ничего.

С Ником сложнее, его эмоции – словно эхо, отраженное многими зеркалами. И разобраться в них не выходит, а еще он тоже умеет строить стены, за что Милдред следует быть благодарной.

А вот с миссис Фильчер все непросто. Ее горе столь явно, что выглядит фальшивым. Эти заломленные руки, слишком темная пудра, из-за которой морщины становятся заметнее. Этот гнев в голосе. И беспокойство.

– Я запрещаю! – кричит она, и голос ее бьется в оконное стекло. – Слышите, я запрещаю! Я мать…

– А я муж. – Ник Эшби поворачивается спиной. – И я настаиваю, чтобы вскрытие было проведено.


– Ты… ублюдок!

– Покиньте, пожалуйста, комнату.

– Ты с ним спала? – Миссис Фильчер хватает Милдред за руку. – Или еще нет? Он убил мою девочку… он… чтобы жениться на своей потаскухе! Все знают, что…

– Хватит. – Ник не стал оборачиваться, но Милдред потеряла способность дышать. А с ней и миссис Фильчер. Она застыла, вцепившись в свое бледное горло. – Возвращайтесь к себе. Если вам что-то не нравится, я вас не задерживаю.

– Я подам в суд! – просипела миссис Фильчер.

– Если вам так будет угодно.

Сиделка давно исчезла, проявив тем самым немалое благоразумие.

– Вы… я вас ненавижу!

– Полагаю, это не помешает вам принять деньги.

Эшби не удержался от кривой улыбки, совершенно неуместной в данных обстоятельствах. Он отступил, позволяя миссис Фильчер пройти. А Милдред… Милдред ощутила ее предвкушение.

Откуда? И почему?

Ненависть она могла бы понять. Или обиду. Горе. Страх. Но предвкушение? И затаенный восторг. И что-то еще, несомненно темное, не сулящее Эшби ничего хорошего. Милдред попыталась сосредоточиться, распознать эмоцию, но миссис Фильчер исчезла.

Зато появился Лука. Заглянул в комнату. Хмыкнул. И сказал:

– Джонни обещался быть. Пока прикройте тут.

– Как понимаю, разрешение на похороны быстро не получить?

– Не раньше, чем проведем вскрытие. – Лука взял Милдред за руку. Детский жест, а ей стало легче. Она вцепилась в грубые его пальцы и задышала ртом, силясь избавиться от той силы, что давила на плечи. – Извините.

– И вы тоже. – Эшби поклонился. – Я буду настаивать на проведении независимой экспертизы.

– Ваше право.

Лука запер дверь и ключ Нику не вернул. И наверное, это было правильно. И наверное, у Эшби найдется другой, а потому было бы разумно остаться здесь, у двери, хотя бы до тех пор, пока не пришлют кого-то на подмену.

А пришлют.

Но Лука тянет за собой, и Милдред идет. Она почти падает, зацепившись за порог, и комната кружится, кружится, многочисленные драконы слетаются, чтобы взглянуть на нее. Милдред хочется кричать, но вместо этого она лишь смотрит в желтые круглые глаза, удивляясь, что драконы видят ее такой.

Не драконы. Стервятники.

Они в светлом небе нарезают круги. И с каждым спускаются ниже. И еще ниже. Скоро они убедятся, что опасности нет. Что человек, вывалившийся из машины, мертв, а значит, это неплохая добыча. Милдред вот жива, но это ненадолго.

Дышать.

И боль то накатывает, то отпускает. Когда накатывает, не остается ничего, кроме нее. А потом возвращается способность дышать. Говорить. Звать на помощь. Голос сорван. Под руками – стеклянное крошево. Стекла забрались под блузку и раздирают разодранную плоть Милдред. Надо собраться.

Надо выбраться.

– Милли… Милли… – Этот голос доносится откуда-то сбоку. – Господи, ты жива! Ты жива…

Милдред поворачивает голову.

Элли? Здесь?

Конечно, здесь. Стоит. Крутит головой, явно не понимая, где находится. Вот ее сгибает пополам, вот выворачивает прямо на дорогу.

И она, не удержавшись, падает на четвереньки.

Она блюет долго, кажется, целую вечность, но стервятники поднимаются чуть выше.

– Я… я сейчас… – Элли ползет на четвереньках, явно не уверенная, сможет ли вообще встать на ноги. Она добирается до дверцы и дергает ту, но бесполезно. Дверь заклинило. А в машине пахнет кровью. – Милли… руку… дай мне руку… я помогу. Кто-нибудь!

Этот голос летит над пустыней, но в ответ – тишина. И да, стервятники поднимаются выше.

Нет. Это не память, это воображение. Милдред, находясь в машине, не могла видеть стервятников. А значит… значит, все было не так. А как? Память хрустит, что стекло под руками. И боль возвращается.

Элли… да… ее выбросило через дверцу, но удачно. А может, набравшись наркоты, она просто не ощущала боли. Ее действительно выворачивало.

Пончиками. Целый пакет пончиков.

И сладкие пальцы.