Дорогая Венди
Часть 20 из 31 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Теперь очередь Венди удивляться. Она вновь смотрит на брата. Майкл всё так же погружён в собственные мысли и не обращает на них внимания. Вокруг висит облако дыма, так что она видит его сквозь эту завесу – он и моложе, и старше, чем на самом деле.
– Тогда почему… – хвост фразы повисает в воздухе.
Нед мягко отвечает, и она вздрагивает от сочувствия в его голосе:
– Может быть, именно поэтому ваш брат и предпочитает сигареты. Многие не хотят забывать.
Венди поворачивается к нему, к мужчине, который станет её мужем. Рот приоткрывается, но ей нечего сказать. От её внимания Нед вновь краснеет. Он опускает глаза и слегка покашливает. Она перешла грань или он? Или они оба одинаково глупые и нелепые? Тишина тянется, пока не становится почти болезненной. Венди ищет, что сказать, что угодно, чтобы вернуть разговор в безопасное русло, но Нед спасает её, прибегая к пустым формальностям.
– Не могу выразить, как я рад наконец встретить вас, мисс Дарлинг. Майкл и Джон часто рассказывали о вас.
Он чуть заикается, пока говорит, и кровь вновь приливает к его щекам, пока он пытается перебороть заикание. Это, а ещё то, как он держит почтительную дистанцию между ними, заставляют Венди проглотить слишком резкий ответ, что вертится на языке: «А они мне ничего о вас не рассказывали».
– С Джоном мы особенно подружились, когда он начал работать с моим отцом. – Нед смотрит на сад, а не на неё, пока говорит.
– Позвольте спросить. – Венди старается подбирать слова, чтобы не напугать Неда и не выдать, что она ничего не знает. Нед знает, что она болела, но не знает, где она была. Почему, по его мнению, Джон и Майкл прятали её все эти годы? – Как вы познакомились с моими братьями? Вы были с Майклом на…
Она вновь оставляет фразу висеть в воздухе, побоявшись расстроить его. Насколько она понимает, шрамы Неда не меньше тех, что несёт Майкл, и такие же незримые. Губы Неда кривятся под усами, но он быстро овладевает собой.
Он оглядывается через плечо, и Венди смотрит вслед за ним на Майкла.
– Я воевал на Западном фронте в одно время с Майклом, но мы не пересекались. Потом я вернулся домой, и Джон нас познакомил.
– Что ж, я рада, что Майклу есть с кем поговорить. С кем-то, кто понимает. – И это правда. Она уверена, что Джон и Майкл не говорят друг с другом – уж точно не о войне, – и опасается, что у Майкла едва ли много друзей.
Они вновь погружаются в молчание, но на этот раз более приятное. Венди почти позволяет себе расслабиться, но потом вспоминает, что Джон и отец Неда прямо сейчас торгуются о её будущем. Их будущем. Через некоторое время Нед собирается с духом – и слова рвутся потоком. Возвращается заикание, ещё усиливается, и Венди не может удержаться от быстрого взгляда в сторону столовой, почти ожидая, что в дверном проёме уже маячит отец Неда – тень за занавесками, тень над всей жизнью Неда.
– Я понимаю, всё это довольно внезапно, мисс Дарлинг, и нельзя винить вас за беспокойство. – Нед заминается, теребя манжеты пиджака. – Честно говоря, я и сам не намеревался когда-нибудь жениться. Я бы предпочёл… Я полагал, что останусь холостяком.
Нед опускает глаза, и Венди чувствует, что он пытается ей что-то сказать. За его словами прячутся другие слова, он боится произнести их, но ей ни в жизнь не угадать, что он хочет донести. Она борется с разочарованием. Почему люди так обожают намёки и заставляют других угадывать, что они имеют в виду? Почему никто не способен говорить прямо?
Она встречается взглядом с глазами Неда – тёплого тёмно-карего цвета. Впервые с начала обеда он посмотрел прямо на неё. Эти глаза добрые – по крайней мере, в этом Нед совершенно непохож на отца.
– Мисс Дарлинг, я хочу быть откровенным с вами. – Нед поднимает голову. Она замечает, как он порывается отвести взгляд, но не делает этого. Но и теперь ей кажется по тому, как он держится, что ему хочется согнуться, ссутулить плечи, будто чтобы сделаться незаметным – не только для неё, но и для всего мира. – Я полагаю, нам обоим не оставили особого выбора в плане брака. Моему отцу весьма не терпится скорее женить меня, и я опасаюсь, что раз он работодатель вашего брата, к тому же, учитывая ваши проблемы со здоровьем, он выбрал вас подходящей партией, считая, что вы будете… уступчивой, не видя иных перспектив.
Нед коротко, смущённо кашляет и ещё сильнее краснеет. Венди остаётся только глазеть на него, растеряв все слова от такой откровенности.
– Учитывая, что никто из нас не делал свободный выбор, я готов быть вашим мужем только на словах, если вы так решите. Я ничего от вас не потребую, но искренне надеюсь, что мы можем стать хотя бы друзьями.
Его глаза решительно сияют. Но в них есть и хрупкость, и пусть они едва знакомы, Венди кажется, что отрицательный ответ раздавит его. У неё в жизни было так мало друзей, и ей кажется, что Нед мало отличается от неё в этом смысле.
– Я… – Венди открывает рот, оглушённая его беззащитностью и его предложением.
Она не знает, что и думать о мужчине перед собой, и уже этим он её привлекает. Он мягкий – это отличает его от отца, отличает от Питера, её первого настоящего друга. Она бросает быстрый взгляд на Майкла. Он заверил её, что Нед ей понравится; может быть, это он и имел в виду.
– Я постараюсь быть взаимно откровенной с вами. – Венди внутренне собирается, разглаживая перед юбки и пряча волнение в складки ткани. – У меня в жизни было немного друзей. Со мной нелегко дружить, но если вы желаете попытаться, я тоже приложу усилия.
Слова звучат дерзко и рискованно, но на самом деле Венди говорит искренне. Похоже на то, как она впервые летала, держа Питера за руку – они тогда шагнули с подоконника и упали в ночь. Только они не упали. Они взлетели.
Она ещё не решила, что она расскажет Неду о своей жизни, и не знает, что он пожелает рассказать о себе. Всё, что она поняла – она хочет узнать о нём больше. Хочется, чтобы у неё был кто-то ещё, кроме Мэри, кого она может смело назвать своим другом.
Венди позволяет себе улыбнуться – едва заметно, – и надежда вползает в сердце. Впервые с того мига, как она вышла из ворот лечебницы Святой Бернадетты несколько часов назад, она ощущает, что дышать стало легко.
– Благодарю вас, мисс Дарлинг. – Нед улыбается в ответ с облегчением, а ещё – с радостью.
– Прошу вас, – говорит она, – если мы собираемся стать друзьями, зовите меня Венди.
* * *
Джейн ведёт Тимоти обратно к тому месту, где её закидали камнями и наконечниками для стрел, внимательно наблюдая, не случится ли новой внезапной атаки. Она всматривается в иссиня-чёрную тьму под деревьями. Там, где тропинка разделяется, а деревья склоняются, образуя естественный тоннель и загораживая лунный свет, воздух, кажется, можно потрогать.
Одна мысль о том, чтобы войти под эти деревья, ужасает её, её будто кто-то хватает за плечи, разворачивает прочь и подталкивает в обратном направлении. В голове словно Питер твердит ей, настойчиво глядя в глаза: «Не будет ли куда лучше вернуться в лагерь?» Там ещё полно мяса, чтобы набить живот, и можно поиграть. Можно сидеть и греться у костра, не нужно шататься в темноте, где может случиться что угодно, где их могут сожрать чудовища.
Она ощущает, как имя едва не ускользает из памяти снова, пока мысли вертятся в голове, и Джейн до боли сжимает зубы. Боль помогает сосредоточиться. С возраста Тимоти она знает, что в темноте нет ничего страшного. Это просто тени, что-то загораживает свет, но дневной свет всегда возвращается. И всё же ей страшно.
Дома, может быть, так и есть, но здесь… Её охватывает беспричинный страх, ужас, который она не может объяснить: будто кот, задрав хвост, внезапно трётся об ноги, и ты подпрыгиваешь. Но в одном она уверена. Пусть ей ужасно не хочется идти туда, но именно потому, что ей не хочется, она и должна отправиться по этой тропинке меж деревьев.
Она трогает наконечник стрелы, всё так же спрятанный в рукаве. Он будто стал её амулетом на удачу. Она не знает почему, но теперь ей ещё сильнее думается, что кто-то или что-то пыталось предупредить её, уберечь, а не просто напугать. Она безмолвно просит прощения у этой невидимой стражи за то, что не следует их болезненным советам.
За её спиной Тимоти, застыв, совершенно пустым взглядом глазеет под деревья.
– Ты знаешь, куда ведёт эта тропинка? – спрашивает Джейн. Она говорит тихо, но Тимоти всё равно вздрагивает.
– Питер запретил нам ходить туда. – Он кусает нижнюю губу, и Джейн снова опасается, что он расплачется. Он совсем перепуган, да к тому же, напоминает она себе, он ещё малыш.
– Но ты знаешь, куда она ведёт и почему туда нельзя ходить?
Тимоти сжимается в комочек. Джейн очень не хочет давить на него, но ей нужно точно знать.
Тимоти хмурится, снова морщит брови, будто пытаясь что-то припомнить. Рука тянется к подолу рубашки, но он одергивает себя до того, как потащить подол в рот.
– Там плохое место.
Он указывает, и Джейн смотрит туда, где над деревьями висит на фоне звёзд лёгкое облачко, похожее на струйку дыма. Её пробирает дрожь, но она заставляет себя выпрямиться и сохранять смелость.
– Прости, но, кажется, нам надо именно туда. Всё хорошо, – быстро добавляет Джейн. – Я буду нас защищать. Обещаю.
Ей самой хочется в это верить. Если бы мама была тут, как бы она поступила? Джейн вспоминает, как одна девочка сбила её с ног в парке, когда ей было примерно столько, сколько Тимоти. Она смеялась над Джейн за то, что та искала жучков, обзывалась грязнулей, а когда Джейн сказала, что она не грязнуля, та девочка её пихнула. Джейн приземлилась лицом в грязь и до крови разбила губу о зубы.
Борясь со слезами, она потребовала, чтобы та девочка извинилась, но обидчица только мило улыбнулась и заявила, что Джейн, должно быть, споткнулась. Джейн побежала к маме, крича, что та девочка – обманщица и чудовище, но мама не прижала её к себе, как думала Джейн, а взяла за плечи и посмотрела ей в глаза.
– Она не чудовище, Джейн.
– Но, мама…
– Нет, Джейн. Она повела себя, как чудовище, но это разные вещи. Но ты же понимаешь, почему она так поступила?
Джейн затрясла головой, не понимая разницы, не понимая, чего мама от неё хочет. Ей просто было нужно, чтобы её обняли и успокоили. Но в глазах мамы было то же выражение, как если Джейн задавала неправильный вопрос. Из-за этого Джейн даже тогда, в детстве, показалось, что они вели две разные беседы. Джейн видела перед собой девочку, которая её толкнула, и парк, а мама смотрела на какой-то совсем другой мир. Но она говорила так серьёзно, что Джейн не посмела возражать. Мама так говорила, когда хотела научить её чему-то важному.
– Это потому, что ей страшно. – Мама притянула Джейн к себе, но не обняла, как той хотелось. Она развернула её, придерживая, чтобы ей было видно ту девочку – кстати, та вовсе не казалась напуганной. Мама пригладила Джейн волосы – это не принесло утешения, и наклонилась к ней, будто делясь секретом:
– Она видит, какая ты смелая и сильная, и поэтому боится. Как Белый Воробей в наших историях. Когда он устраивает людям пакости, то это потому, что он чувствует себя маленьким глубоко внутри. Понимаешь?
Джейн тогда не поняла, но теперь, наверное, знает, что пыталась сказать мама. Позже тем вечером она спросила, бывают ли чудовища на самом деле.
– Боюсь, что да, – без запинки ответила мама, и Джейн испугалась – она ожидала совсем другого ответа. Она сидела у мамы на коленях в большом кресле-качалке у окна и попыталась перевернуться, чтобы увидеть мамино лицо и понять, не смеётся ли она над ней, но так и не смогла. Мама снова пригладила ей волосы, тихонько качаясь, и Джейн наконец почувствовала себя в тепле и в безопасности, как ей и хотелось днём.
– Что случится, если я встречу настоящее чудовище? – спросила Джейн.
– Ну, – мама поцеловала её в макушку, – тебе придётся бороться, пусть и будет страшно, потому что если позволить чудовищам запугать тебя и отнять то, что ты любишь, тогда они победят.
Джейн почувствовала, как мама повернула голову, чтобы посмотреть в окно на звёздное небо, продолжая беседу:
– А если монстры побеждают, Джейн, то они хотят побеждать и дальше, вот что плохо. Они хотят получать больше и больше, потому что они жадные, а этого нельзя допускать, правда?
– Правда, мама.
Тут мама начала щекотать её, и Джейн позабыла всех чудовищ, хохоча и выпрашивая у мамы сказку перед сном.
Вспоминая об этом сейчас, Джейн задаётся вопросом: говорила ли мама о той девочке, что толкнула её, или о тех чудовищах, что таятся под кроватью, или, может быть, о тех, с которыми дядя Майкл и папа сражались на войне. Может быть, обо всех трёх сразу. Или о чём-то совсем другом.
В чём она уверена – так это в том, что мама была права – нужно бороться, даже если страшно. Потому что иначе чудовища победят.
– Пошли. – Джейн берёт Тимоти за руку и бросает на него взгляд.
Он смотрит на неё так доверчиво, и это пугает её куда больше, чем чудовища в конце тропинки, но он полагается на неё. Нельзя его подвести.
– Пошли покажем чудовищам, что не боимся их.
Лондон, 1921
Венди глубоко вздыхает и разглаживает перед платья, а затем скрещивает руки, вцепляясь пальцами в запястья. Всё, что нужно – это переставлять ноги и шагать. Почти год назад она проделала тот же путь в обратном направлении. Шаг. Вдох. Шаг. Она вышла из ворот лечебницы Святой Бернадетты – уж конечно, она сможет войти обратно. Не должно быть так уж трудно. В этот раз она гость, посетитель. Никто не имеет права задержать её или запереть внутри.
И всё-таки по телу бегают мурашки, она вся покрыта потом. Этого пота не видно, он остаётся незаметным, как синяк, что проступил на изнанке кожи. Кирпичный фасад лечебницы нависает над ней, и кажется, что она стояла здесь всего миг назад. Что никогда и не уходила, а дверь – это пасть, что вывалила язык, чтобы проглотить её целиком.
Она трясёт головой, разгоняя эти мысли, и упрямо делает шаг. Белый щебень хрустит под каблуками. Она слышала, что Джеймисон больше здесь не работает. Какая-то болезнь, что парализовала левую часть его тела – может быть, та же самая, из-за которой его не взяли на фронт. Хочется злорадствовать, недобро радоваться, но она не ощущает ни ненависти, ни жалости, только безразличие. Джеймисон теперь ей никто; он больше не часть её жизни.
Солнце ярко сияет, и его лучи делают шрам дорожки ослепляюще-белым. Голые ветви над головой качаются от порывов ветра, а дыхание вырывается изо рта облачками, пока Венди шагает к двери. Она не принадлежит этому месту; здесь больше нечего бояться.
– Тогда почему… – хвост фразы повисает в воздухе.
Нед мягко отвечает, и она вздрагивает от сочувствия в его голосе:
– Может быть, именно поэтому ваш брат и предпочитает сигареты. Многие не хотят забывать.
Венди поворачивается к нему, к мужчине, который станет её мужем. Рот приоткрывается, но ей нечего сказать. От её внимания Нед вновь краснеет. Он опускает глаза и слегка покашливает. Она перешла грань или он? Или они оба одинаково глупые и нелепые? Тишина тянется, пока не становится почти болезненной. Венди ищет, что сказать, что угодно, чтобы вернуть разговор в безопасное русло, но Нед спасает её, прибегая к пустым формальностям.
– Не могу выразить, как я рад наконец встретить вас, мисс Дарлинг. Майкл и Джон часто рассказывали о вас.
Он чуть заикается, пока говорит, и кровь вновь приливает к его щекам, пока он пытается перебороть заикание. Это, а ещё то, как он держит почтительную дистанцию между ними, заставляют Венди проглотить слишком резкий ответ, что вертится на языке: «А они мне ничего о вас не рассказывали».
– С Джоном мы особенно подружились, когда он начал работать с моим отцом. – Нед смотрит на сад, а не на неё, пока говорит.
– Позвольте спросить. – Венди старается подбирать слова, чтобы не напугать Неда и не выдать, что она ничего не знает. Нед знает, что она болела, но не знает, где она была. Почему, по его мнению, Джон и Майкл прятали её все эти годы? – Как вы познакомились с моими братьями? Вы были с Майклом на…
Она вновь оставляет фразу висеть в воздухе, побоявшись расстроить его. Насколько она понимает, шрамы Неда не меньше тех, что несёт Майкл, и такие же незримые. Губы Неда кривятся под усами, но он быстро овладевает собой.
Он оглядывается через плечо, и Венди смотрит вслед за ним на Майкла.
– Я воевал на Западном фронте в одно время с Майклом, но мы не пересекались. Потом я вернулся домой, и Джон нас познакомил.
– Что ж, я рада, что Майклу есть с кем поговорить. С кем-то, кто понимает. – И это правда. Она уверена, что Джон и Майкл не говорят друг с другом – уж точно не о войне, – и опасается, что у Майкла едва ли много друзей.
Они вновь погружаются в молчание, но на этот раз более приятное. Венди почти позволяет себе расслабиться, но потом вспоминает, что Джон и отец Неда прямо сейчас торгуются о её будущем. Их будущем. Через некоторое время Нед собирается с духом – и слова рвутся потоком. Возвращается заикание, ещё усиливается, и Венди не может удержаться от быстрого взгляда в сторону столовой, почти ожидая, что в дверном проёме уже маячит отец Неда – тень за занавесками, тень над всей жизнью Неда.
– Я понимаю, всё это довольно внезапно, мисс Дарлинг, и нельзя винить вас за беспокойство. – Нед заминается, теребя манжеты пиджака. – Честно говоря, я и сам не намеревался когда-нибудь жениться. Я бы предпочёл… Я полагал, что останусь холостяком.
Нед опускает глаза, и Венди чувствует, что он пытается ей что-то сказать. За его словами прячутся другие слова, он боится произнести их, но ей ни в жизнь не угадать, что он хочет донести. Она борется с разочарованием. Почему люди так обожают намёки и заставляют других угадывать, что они имеют в виду? Почему никто не способен говорить прямо?
Она встречается взглядом с глазами Неда – тёплого тёмно-карего цвета. Впервые с начала обеда он посмотрел прямо на неё. Эти глаза добрые – по крайней мере, в этом Нед совершенно непохож на отца.
– Мисс Дарлинг, я хочу быть откровенным с вами. – Нед поднимает голову. Она замечает, как он порывается отвести взгляд, но не делает этого. Но и теперь ей кажется по тому, как он держится, что ему хочется согнуться, ссутулить плечи, будто чтобы сделаться незаметным – не только для неё, но и для всего мира. – Я полагаю, нам обоим не оставили особого выбора в плане брака. Моему отцу весьма не терпится скорее женить меня, и я опасаюсь, что раз он работодатель вашего брата, к тому же, учитывая ваши проблемы со здоровьем, он выбрал вас подходящей партией, считая, что вы будете… уступчивой, не видя иных перспектив.
Нед коротко, смущённо кашляет и ещё сильнее краснеет. Венди остаётся только глазеть на него, растеряв все слова от такой откровенности.
– Учитывая, что никто из нас не делал свободный выбор, я готов быть вашим мужем только на словах, если вы так решите. Я ничего от вас не потребую, но искренне надеюсь, что мы можем стать хотя бы друзьями.
Его глаза решительно сияют. Но в них есть и хрупкость, и пусть они едва знакомы, Венди кажется, что отрицательный ответ раздавит его. У неё в жизни было так мало друзей, и ей кажется, что Нед мало отличается от неё в этом смысле.
– Я… – Венди открывает рот, оглушённая его беззащитностью и его предложением.
Она не знает, что и думать о мужчине перед собой, и уже этим он её привлекает. Он мягкий – это отличает его от отца, отличает от Питера, её первого настоящего друга. Она бросает быстрый взгляд на Майкла. Он заверил её, что Нед ей понравится; может быть, это он и имел в виду.
– Я постараюсь быть взаимно откровенной с вами. – Венди внутренне собирается, разглаживая перед юбки и пряча волнение в складки ткани. – У меня в жизни было немного друзей. Со мной нелегко дружить, но если вы желаете попытаться, я тоже приложу усилия.
Слова звучат дерзко и рискованно, но на самом деле Венди говорит искренне. Похоже на то, как она впервые летала, держа Питера за руку – они тогда шагнули с подоконника и упали в ночь. Только они не упали. Они взлетели.
Она ещё не решила, что она расскажет Неду о своей жизни, и не знает, что он пожелает рассказать о себе. Всё, что она поняла – она хочет узнать о нём больше. Хочется, чтобы у неё был кто-то ещё, кроме Мэри, кого она может смело назвать своим другом.
Венди позволяет себе улыбнуться – едва заметно, – и надежда вползает в сердце. Впервые с того мига, как она вышла из ворот лечебницы Святой Бернадетты несколько часов назад, она ощущает, что дышать стало легко.
– Благодарю вас, мисс Дарлинг. – Нед улыбается в ответ с облегчением, а ещё – с радостью.
– Прошу вас, – говорит она, – если мы собираемся стать друзьями, зовите меня Венди.
* * *
Джейн ведёт Тимоти обратно к тому месту, где её закидали камнями и наконечниками для стрел, внимательно наблюдая, не случится ли новой внезапной атаки. Она всматривается в иссиня-чёрную тьму под деревьями. Там, где тропинка разделяется, а деревья склоняются, образуя естественный тоннель и загораживая лунный свет, воздух, кажется, можно потрогать.
Одна мысль о том, чтобы войти под эти деревья, ужасает её, её будто кто-то хватает за плечи, разворачивает прочь и подталкивает в обратном направлении. В голове словно Питер твердит ей, настойчиво глядя в глаза: «Не будет ли куда лучше вернуться в лагерь?» Там ещё полно мяса, чтобы набить живот, и можно поиграть. Можно сидеть и греться у костра, не нужно шататься в темноте, где может случиться что угодно, где их могут сожрать чудовища.
Она ощущает, как имя едва не ускользает из памяти снова, пока мысли вертятся в голове, и Джейн до боли сжимает зубы. Боль помогает сосредоточиться. С возраста Тимоти она знает, что в темноте нет ничего страшного. Это просто тени, что-то загораживает свет, но дневной свет всегда возвращается. И всё же ей страшно.
Дома, может быть, так и есть, но здесь… Её охватывает беспричинный страх, ужас, который она не может объяснить: будто кот, задрав хвост, внезапно трётся об ноги, и ты подпрыгиваешь. Но в одном она уверена. Пусть ей ужасно не хочется идти туда, но именно потому, что ей не хочется, она и должна отправиться по этой тропинке меж деревьев.
Она трогает наконечник стрелы, всё так же спрятанный в рукаве. Он будто стал её амулетом на удачу. Она не знает почему, но теперь ей ещё сильнее думается, что кто-то или что-то пыталось предупредить её, уберечь, а не просто напугать. Она безмолвно просит прощения у этой невидимой стражи за то, что не следует их болезненным советам.
За её спиной Тимоти, застыв, совершенно пустым взглядом глазеет под деревья.
– Ты знаешь, куда ведёт эта тропинка? – спрашивает Джейн. Она говорит тихо, но Тимоти всё равно вздрагивает.
– Питер запретил нам ходить туда. – Он кусает нижнюю губу, и Джейн снова опасается, что он расплачется. Он совсем перепуган, да к тому же, напоминает она себе, он ещё малыш.
– Но ты знаешь, куда она ведёт и почему туда нельзя ходить?
Тимоти сжимается в комочек. Джейн очень не хочет давить на него, но ей нужно точно знать.
Тимоти хмурится, снова морщит брови, будто пытаясь что-то припомнить. Рука тянется к подолу рубашки, но он одергивает себя до того, как потащить подол в рот.
– Там плохое место.
Он указывает, и Джейн смотрит туда, где над деревьями висит на фоне звёзд лёгкое облачко, похожее на струйку дыма. Её пробирает дрожь, но она заставляет себя выпрямиться и сохранять смелость.
– Прости, но, кажется, нам надо именно туда. Всё хорошо, – быстро добавляет Джейн. – Я буду нас защищать. Обещаю.
Ей самой хочется в это верить. Если бы мама была тут, как бы она поступила? Джейн вспоминает, как одна девочка сбила её с ног в парке, когда ей было примерно столько, сколько Тимоти. Она смеялась над Джейн за то, что та искала жучков, обзывалась грязнулей, а когда Джейн сказала, что она не грязнуля, та девочка её пихнула. Джейн приземлилась лицом в грязь и до крови разбила губу о зубы.
Борясь со слезами, она потребовала, чтобы та девочка извинилась, но обидчица только мило улыбнулась и заявила, что Джейн, должно быть, споткнулась. Джейн побежала к маме, крича, что та девочка – обманщица и чудовище, но мама не прижала её к себе, как думала Джейн, а взяла за плечи и посмотрела ей в глаза.
– Она не чудовище, Джейн.
– Но, мама…
– Нет, Джейн. Она повела себя, как чудовище, но это разные вещи. Но ты же понимаешь, почему она так поступила?
Джейн затрясла головой, не понимая разницы, не понимая, чего мама от неё хочет. Ей просто было нужно, чтобы её обняли и успокоили. Но в глазах мамы было то же выражение, как если Джейн задавала неправильный вопрос. Из-за этого Джейн даже тогда, в детстве, показалось, что они вели две разные беседы. Джейн видела перед собой девочку, которая её толкнула, и парк, а мама смотрела на какой-то совсем другой мир. Но она говорила так серьёзно, что Джейн не посмела возражать. Мама так говорила, когда хотела научить её чему-то важному.
– Это потому, что ей страшно. – Мама притянула Джейн к себе, но не обняла, как той хотелось. Она развернула её, придерживая, чтобы ей было видно ту девочку – кстати, та вовсе не казалась напуганной. Мама пригладила Джейн волосы – это не принесло утешения, и наклонилась к ней, будто делясь секретом:
– Она видит, какая ты смелая и сильная, и поэтому боится. Как Белый Воробей в наших историях. Когда он устраивает людям пакости, то это потому, что он чувствует себя маленьким глубоко внутри. Понимаешь?
Джейн тогда не поняла, но теперь, наверное, знает, что пыталась сказать мама. Позже тем вечером она спросила, бывают ли чудовища на самом деле.
– Боюсь, что да, – без запинки ответила мама, и Джейн испугалась – она ожидала совсем другого ответа. Она сидела у мамы на коленях в большом кресле-качалке у окна и попыталась перевернуться, чтобы увидеть мамино лицо и понять, не смеётся ли она над ней, но так и не смогла. Мама снова пригладила ей волосы, тихонько качаясь, и Джейн наконец почувствовала себя в тепле и в безопасности, как ей и хотелось днём.
– Что случится, если я встречу настоящее чудовище? – спросила Джейн.
– Ну, – мама поцеловала её в макушку, – тебе придётся бороться, пусть и будет страшно, потому что если позволить чудовищам запугать тебя и отнять то, что ты любишь, тогда они победят.
Джейн почувствовала, как мама повернула голову, чтобы посмотреть в окно на звёздное небо, продолжая беседу:
– А если монстры побеждают, Джейн, то они хотят побеждать и дальше, вот что плохо. Они хотят получать больше и больше, потому что они жадные, а этого нельзя допускать, правда?
– Правда, мама.
Тут мама начала щекотать её, и Джейн позабыла всех чудовищ, хохоча и выпрашивая у мамы сказку перед сном.
Вспоминая об этом сейчас, Джейн задаётся вопросом: говорила ли мама о той девочке, что толкнула её, или о тех чудовищах, что таятся под кроватью, или, может быть, о тех, с которыми дядя Майкл и папа сражались на войне. Может быть, обо всех трёх сразу. Или о чём-то совсем другом.
В чём она уверена – так это в том, что мама была права – нужно бороться, даже если страшно. Потому что иначе чудовища победят.
– Пошли. – Джейн берёт Тимоти за руку и бросает на него взгляд.
Он смотрит на неё так доверчиво, и это пугает её куда больше, чем чудовища в конце тропинки, но он полагается на неё. Нельзя его подвести.
– Пошли покажем чудовищам, что не боимся их.
Лондон, 1921
Венди глубоко вздыхает и разглаживает перед платья, а затем скрещивает руки, вцепляясь пальцами в запястья. Всё, что нужно – это переставлять ноги и шагать. Почти год назад она проделала тот же путь в обратном направлении. Шаг. Вдох. Шаг. Она вышла из ворот лечебницы Святой Бернадетты – уж конечно, она сможет войти обратно. Не должно быть так уж трудно. В этот раз она гость, посетитель. Никто не имеет права задержать её или запереть внутри.
И всё-таки по телу бегают мурашки, она вся покрыта потом. Этого пота не видно, он остаётся незаметным, как синяк, что проступил на изнанке кожи. Кирпичный фасад лечебницы нависает над ней, и кажется, что она стояла здесь всего миг назад. Что никогда и не уходила, а дверь – это пасть, что вывалила язык, чтобы проглотить её целиком.
Она трясёт головой, разгоняя эти мысли, и упрямо делает шаг. Белый щебень хрустит под каблуками. Она слышала, что Джеймисон больше здесь не работает. Какая-то болезнь, что парализовала левую часть его тела – может быть, та же самая, из-за которой его не взяли на фронт. Хочется злорадствовать, недобро радоваться, но она не ощущает ни ненависти, ни жалости, только безразличие. Джеймисон теперь ей никто; он больше не часть её жизни.
Солнце ярко сияет, и его лучи делают шрам дорожки ослепляюще-белым. Голые ветви над головой качаются от порывов ветра, а дыхание вырывается изо рта облачками, пока Венди шагает к двери. Она не принадлежит этому месту; здесь больше нечего бояться.