Дорогая Венди

– Да, Питер? – Собственный голос будто доносится откуда-то издалека.

Питер кривит губы в улыбке, глаза лучатся от удовольствия.

– Ты наша почётная гостья, тебе полагается первый кусок!

Он держит в руках широкий лист, на котором возвышается гора мяса. Она не заметила, когда он его отрезал, но вот оно, дымится в ночном воздухе, и в животе снова урчит.

– Давай, бери!

Она встаёт и обходит костёр, хоть чутьё и велит развернуться и бежать прочь. Питер мягко подбадривает её улыбкой. Она берёт лист – тепло жареной кабанины греет руки.

– Это нечестно, – начинает Артур, переводя взгляд с неё на Питера. – Она вообще не помогала убивать кабана. Почему ей достаётся первый кусок?

На плечах Артура лежит свежая кабанья шкура, добытая на охоте.

– Ты тоже не помогал, – влезает Берти. – Всё Питер сделал.

Питер одаривает Берти улыбкой, и тот надувается от гордости, а Артур нахмуривается.

– Правильно, – говорит Питер. – Я убил кабана, мне и решать, кому первый кусок, и я отдаю его Венди.

Хочется отказаться. Глаза щиплет, в живот вгрызается боль. Она такая голодная, что желудок сводит, а ещё Питер так остро и пронзительно на неё смотрит, что отказаться она не в силах.

Она набрасывается на мясо, хватает его голыми руками и запихивает в рот. Мясо обжигает губы и пальцы, но ей всё равно. Она жуёт и глотает, и хочется ещё и ещё.

– Видишь? – Питер радостно хлопает в ладоши. – Налетайте!

По его зову мальчишки набрасываются на кабана, как оголодавшие волки или стервятники. Она сама тоже толкается и борется с ними за лишний кусок. Впивается зубами в чью-то протянутую руку – кажется, Берти, – и отталкивает его. Вокруг все чавкают, чавкают, чавкают.

Только Питер не ест, а созерцает побоище и безмятежно улыбается. Когда она наконец наедается достаточно, чтобы перевести дух и оглядеться, то замечает, что вообще-то не ест не только Питер. Нигде не видно Тимоти, да и Руфус с несчастным видом сидит на самом краю освещённого пространства, обхватив себя руками. На нём нет рубашки, и рёбра проступают под кожей. Он весь съёжился, и заметно, как ему хочется есть, как хочется присоединиться к пиршеству.

Питер будто замечает то же, что заметила она, и поворачивается взглянуть на Руфуса. Выражение лица резко, неуловимо меняется, и это не из-за прыгающих отблесков костра – он словно задумывает какую-то пакость.

– Что такое, Руфус? Почему же ты не ешь? – приторным голосом спрашивает Питер, уговаривая Руфуса, будто его искренне заботит мальчик и его самочувствие.

– Не голодный. – Руфус ожесточённо трясёт головой. Он отворачивается всем телом, всё ещё обнимая себя, и не смотрит на Питера.

Ей становится так страшно, мясо в животе ворочается, и она опасается, что её может стошнить.

– Да не может быть! – говорит Питер. Его улыбка, под стать голосу, как мёд, но в глазах опасный блеск. – Так вкусно пахнет же!

Он отрывает прямо от туши кусок мяса – другой бы обжёгся, а он нет. Подходит к Руфусу и машет рукой над мясом, чтобы запах долетел до его носа. Руфус отворачивается, и в свете костра в его глазах блестят слёзы, которые он пытается удержать.

– Мне кажется, Руфусу жалко кабана! – Питер выплёвывает слова и сверкает ухмылкой в сторону собравшихся в кружок мальчишек, которые неуверенно подходят поближе.

В воздухе натянутой струной повисает напряжение. Это чувствуется. Предгрозовое затишье, и вот-вот случится что-то ужасное. Хоть она проглотила всё мясо, оно будто застряло в глотке комом и не даёт ни говорить, ни дышать толком.

– Мне кажется, Руфус так любит кабанов, что он сам бы стал кабаном, а не человеком! Что скажете?

Питер торжествующе улыбается. Глаза сияют в ожидании ответа толпы.

– Мне кажется… – Артур медлит. Как бы он ни хорохорился раньше, теперь он будто сомневается. Правил этой игры не знает никто из них, кроме Питера, и все ощущают, что над ними нависла угроза.

– Мне кажется, – Артур откашливается, выпрямляется и начинает говорить громче, черпая уверенность из одобрительного взгляда Питера, – мне кажется, что Руфусу нужно стать кабаном, а мы все поохотимся на него.

Артур бросает на Питера вопросительный взгляд, ожидая одобрения.

– Да! – Питер вновь хлопает в ладоши. – Отличная мысль!

Быстро, как молния, он бросается вперёд, хватает Руфуса за руку и вздёргивает его на ноги. Закручивает и толкает его, так что он с плачем падает на четвереньки – теперь ему страшно, а не просто грустно.

В горле застывает крик. Хочется подбежать к Руфусу, помочь ему, но она прирастает к месту, прямо как кабан перед Питером, и ничего не может поделать. Она в отчаянии смотрит на круг мальчишек, которые так же застыли рядом. Кто-то же должен помочь Руфусу – но никто не шевелится. Они как игрушки, приходит на ум, как марионетки, и нитки от них в руках у Питера.

– Давай, Руфус, хрюкай! Беги, а мы попробуем тебя поймать! – Питер пританцовывает на месте, радостно перепрыгивает с ноги на ногу.

На следующем прыжке Питер подаётся вперёд и шлёпает Руфуса по боку – тот испуганно визжит, очень по-звериному. Руфус пытается убраться прочь, всё ещё на четвереньках, но на его пути ноги мальчишек. Они смыкаются, ещё неуверенно, ещё никто не бьёт Руфуса, только не дают ему пройти. Но потом они раззадориваются, пинают его, пытаются схватить. Он мечется в центре, не может выбраться и умоляет отпустить его.

Он невнятно мямлит, и непонятно, это слёзы мешают ему говорить или что-то ещё. Например, если у него изменились челюсть и язык, а вместо зубов вдруг выросли клыки. Она теперь тоже плачет, но не может пошевелиться, чтобы помочь ему. Её будто что-то удерживает на месте, между ней и кругом мальчишек словно стена выросла.

Она может только смотреть, как волосы и тело Руфуса мелькают меж чужих ног. Его спина кошмарно выгибается, когда кто-то хватает его за волосы и тянет назад, и её сердце пропускает удар. Она уверена, что вот сейчас всё и случится, сверкнёт лезвие, нож пройдётся по его горлу. Ей ничего не видно из-за слёз, она судорожно всхлипывает и едва может вздохнуть. Где-то там в толпе Руфус кричит от боли, и она точно знает, на что похож этот крик. Это звериный вопль. Визг. Чистый ужас.

Она не может подбежать к нему, но может убежать прочь, и убегает, проклиная себя за это. Она уверена, что Питер способен заставить Руфуса или любого другого делать что угодно. Он может внушить Руфусу, что он и есть кабан, и тот искренне поверит в это, так поверит, что в самом деле превратится в кабана.


Зацепившись ногой за корень, она растягивается во весь рост. Катится по тропинке, сбивая дыхание, когда она пытается подняться и не может – очень больно. Сейчас ей хочется только свернуться клубочком, лежать и всхлипывать. И пусть Питер её найдёт. Не всё ли равно?

В следующий миг на ум приходит такое, от чего становится ещё страшнее. Нельзя оставаться. Нельзя дать Питеру похитить у неё её саму. Она не из Неверленда. Она не потерялась. У неё есть дом. Есть родители. Есть имя – и это не Венди. Она – Джейн!

Имя вдруг приходит к ней, вырвавшись из-за пелены в сознании. Джейн прижимает к губам исцарапанную, испачканную землёй ладонь, чтобы заглушить то ли крик, то ли стон. Всё вдруг потоком возвращается обратно: потрясённое лицо матери, когда Джейн вытащили в окно, звёзды, что летели навстречу, холод полёта, рука Питера на её запястье, страх падения, что преследовал её всё время.

Она вспоминает, как они пролетели на ту сторону. По-другому и не скажешь. Небо вокруг изменялось – совершенно невозможным образом, и всё же изменялось. Они летели словно сквозь толщу воды, будто нырнули в лужу и вынырнули на другой стороне известного ей мира. Звёзды, что крутились вокруг, были уже иными, не теми, которые она видела из окна своей спальни. Не очень понятно, как она это определила, но она точно знала, чувствовала нутром, что находится в другом, неправильном месте.

Она помнит, как звала маму. Как кричала Питеру, чтобы он отпустил её, хоть тогда и не знала его имени. Потребовала отпустить – и сразу испугалась, что он послушается и она упадёт вниз. Поэтому она замолчала и плотно зажмурилась, так что приземление было неожиданным и она сильно ударилась об песок.

Когда она открыла глаза, её ослепил солнечный свет – такого тоже не могло быть, потому что секунду назад они летели в темноте. Несмотря на ушиб, она торопливо вскочила на ноги и набросилась на Питера – пиналась, пыталась укусить, швыряла песок ему в глаза. Она обзывалась и орала на него, в общем, вела себя совсем не как подобает леди – дедушка пришёл бы в ужас, увидев такое, а вот мама, возможно (только возможно!), гордилась бы ей, хоть никогда и не призналась бы.

Питер тогда только смеялся над ней, будто всё это была просто игра. Всякий раз, когда Джейн бросалась на него, он отклонялся на шажок или взмывал в воздух и облетал её по кругу, издеваясь и дразнясь. Она помнит, как это было унизительно, в глазах жглись слёзы досады, она ощущала себя такой маленькой и слабой. Когда она наконец вымоталась и села передохнуть, Питер опустился и присел рядом. Пусть они были одного роста, когда она попыталась на него напасть, теперь он казался намного больше и непонятным образом нависал над ней.

– Ну хватит, Венди. Чего ты так распереживалась? Радоваться надо! Ты дома, в Неверленде, здесь твоё место.

– Я не Венди! Я Джейн! – Пусть она устала и перепугалась, а всё тело болело, но она пихнула его изо всех сил, вскочила на ноги и попыталась пнуть.

Ухмылка исчезла без следа, когда он свысока взглянул на неё – словно тучи набежали на солнце. Он схватил её за подбородок, приблизил своё лицо к её, и она не могла отвернуться. Она не могла даже закрыть глаза, хоть и попробовала: веки были словно пришиты.

– Хватит драться. Уже не смешно. Ты Венди, тебе тут будет весело, но только если будешь слушаться меня.

Он разозлился, но голос был необычайно мягким. Джейн запомнила этот контраст. Он шептал, даже когда кричал, и рассуждал разумно и вежливо. Несмотря ни на что, его хотелось слушать. Хотелось делать, как велено, только сердце колотилось о рёбра.

Она попыталась вывернуться из его хватки, плюнуть ему в лицо, закричать, но тело слишком отяжелело. Несмотря на отчаянные попытки разума расшевелить её, она так и не шелохнулась. Глаза Питера, устремлённые на неё, стали такого цвета, какого она никогда раньше у глаз не видывала. Она будто глядела на огонь или прямо на солнце. По радужке играл свет, словно пламя, что пляшет вокруг бревнышка.

– Веди себя хорошо, – сказал он и внезапно отпустил её так резко, что она покачнулась и с размаху села.

Она вспоминает, как саднил копчик, которым она ударилась о землю, как она клацнула зубами и прикусила язык. Один миг, ослепительная вспышка, и имя она уже не могла вспомнить. Питер будто вырезал его из неё – так быстро, что она даже не почувствовала боли, пока ещё не ощутила потерю. Потом был корабль, и тяжёлая бухта верёвки, и сладкий густой чай, от которого вспоминать становилось ещё сложнее. И потом всё остальное. Прятки и кабан. Эта тяжесть волной падает на неё, сперва налетает, потом отступает назад и тянет с собой вглубь.

Питер отнял у неё имя.

В животе ноет, он и полон, и пуст одновременно. Питер забрал её имя. Он пытался заставить её позабыть саму себя. Джейн до боли сжимает челюсти. Он сделал так, что ей захотелось охотиться. Так, что ей захотелось наброситься на добытое мясо.

Она ползёт к обочине тропинки и извергает наружу всё то горячее, поджаристое мясо, которое она жадно поедала минуту назад. За её спиной продолжается свалка мальчишек, которые дерутся друг с другом и гоняют Руфуса. Она осторожно поднимается, проверяя, держат ли её ноги. Ничего не сломано, одни ушибы. Она хромает прочь – так быстро, как может; боль радует её. Это помогает сосредоточиться, помогает помнить себя – и она не забудет снова.

Она Джейн. Джейн. Джейн. Джейн.

Имя бьётся ритмом в унисон с сердцем, в унисон с неровным дыханием. Бок простреливает боль, резкая и острая, и она останавливается.

– Ты в порядке? – из темноты долетает тихий испуганный голос Тимоти, и Джейн тревожно всматривается. Он выходит из-под деревьев, которые бросают на него пятнистые тени. В лунном свете он похож на призрака.

Она трясёт головой, потом кивает, вытирает слёзы, размазывая их по лицу. Смеётся – фыркает и не может удержаться, и в животе снова становится больно, и не сразу получается взять себя в руки.

– Нет, но всё будет нормально. – Она выпрямляется и заставляет себя улыбнуться ради Тимоти – его сомнения и страхи немножко отступают, и он расслабляется.

Она оглядывается, пытаясь определить, где находится. Ещё до того она нашла гамак в груде добычи с корабля и подвесила его за пределами лагеря, чтобы спать подальше от валяющихся вповалку мальчишек. Теперь она измождённо опускается в него, а чуть погодя и Тимоти садится рядом. Она рада, что он с ней, а не с вопящей толпой мальчиков.

Нужно вернуться и попытаться помочь Руфусу. Но при одной мысли об этом пульс подскакивает, а в глазах начинает жечь. Что они с Тимоти могут поделать со всеми охотниками Питера сразу? Лучше пусть они утомятся и забудут про Руфуса. Рано или поздно они ведь устанут. Остаётся надеяться, что так оно и есть.

Гамак качается от дополнительного веса Тимоти – каков бы ни был этот вес. Ноги и близко не касаются земли, когда он свешивает их на одну сторону.

Между бровями у него залегают морщинки. Оба сидят молча: Тимоти будто изо всех сил старается что-то вспомнить, а Джейн пытается собраться с силами и придумать, что делать дальше. Нельзя же сбежать на поиски дороги домой и бросить его одного. Нужно помочь и ему, и Руфусу, и всем остальным, кого получится убедить, что Питер не такой уж добрый.

– Почему ты бежала? – спрашивает чуть позже Тимоти, уже не задумчиво, а глазея на неё с любопытством. – Ты что, видела чудище?

Вопрос застаёт её врасплох, и она едва не смеётся, но Тимоти спрашивает так серьёзно, что она глотает смех.

– Нет, я не убегала от чудища. – Вообще-то, думает она, убегала, только не от такого, о каком спрашивает Тимоти. – Тут нет чудищ.

Она заставляет себя говорить уверенно, словно сама её уверенность заставит эти слова стать правдой.

– Это потому, что ты будешь нашей мамой? Так Питер сказал. – Тимоти смотрит на неё.

– Я не… – начинает она удивлённо, но тон меняется, когда она видит надежду в глазах Тимоти.

– Питер говорит, что мамы затем и нужны, – продолжает Тимоти. Он произносит слово «мама», будто это непонятное существо из сказки, о котором он только слышал легенды, но не до конца понял, что это такое. – Мамы готовят еду, рассказывают сказки, но самое хорошее – что они отгоняют чудищ.

– Я… – Джейн медлит. Тимоти так на неё смотрит, что на миг ей кажется, будто так оно и есть, будто она в самом деле такая взрослая и надёжная, что может защитить его. Не как мама, а как старшая сестра. Но она чувствует себя такой крошечной. А ещё скучает по своей собственной маме и хочет только одного – вернуться домой.

– Нет, – выдыхает она через силу. Может, следовало соврать. – Нет, вряд ли. Извини.

– Ой. – Тимоти явно разочарован ответом, но, как и раньше, его настроение сменяется, как ртуть, и вот он уже вновь смотрит на неё с улыбкой. – Ладно. Можем просто дружить.

– Я не отсюда. – Она не собиралась говорить это вслух, но правда звенит в ней и вырывается наружу. – Мне нужно попасть домой.