Дорога в Китеж

Армагеддон





Очнулся Евгений Николаевич от препротивного ощущения. Кто-то тер ему лицо холодным грязным снегом.

– Что вы себе позволяете?! – крикнул Воронцов, ничего не понимая.

– Барин, ты целый? Соображение имеешь? – спросил мужской голос.

Эжен открыл глаза, увидел над собой усатую физиономию, фуражку с кокардой.

– Государь… Где государь? – спросил он городового, садясь. – Жив?

На месте первого взрыва по-прежнему стояла поврежденная карета, валялись лошади. Там, где взорвалось во второй раз, теснились синие шинели.

– Какое там, – махнул рукой служивый. – Энтот, чернявый, шибанул бонбой прямо под ноги. А, впрочем, не могу знать. Увезли их.

– Чернявый? – переспросил Евгений Николаевич. – Какой чернявый?

– А вон. Тоже и сам убился.

Полицейский показал куда-то вбок. Приподнявшись, Воронцов сначала увидел двух часовых с саблями наголо. Они сторожили нечто черное, неподвижно лежавшее в красной луже. В сторону откинулся край белого шарфа.

У Воронцова застучали зубы.

– Вы встать можете, сударь?

Он поднялся.

– А идти?

– М-могу…

Городовой подтолкнул его в спину.

– Так ступайте отседова. К лекарю ступайте. Нельзя тут. Велено всё оцепить, посторонних убрать.

Не подобрав шапки и трости, шатаясь, Эжен побрел прочь. Он был сокрушен случившимся. Царь-освободитель убит либо очень тяжело ранен – ведь бомба разорвалась прямо перед ним. Еще ужасней было сознание, что чудовищное деяние совершил знакомый Ады. Ах, да что себя обманывать – Ада является сообщницей цареубийцы! Они связаны не романтическими отношениями. Они заговорщики. Вот почему тогда, на мосту, они глядели на Екатерининскую набережную столь пристально – выбирали место для покушения. И теперь понятно, почему Ада не подавала о себе вестей. Она не просто ушла в революцию, она участница подпольной «Народной воли».

Одна из метущихся в голове мыслей была вроде бы пустяшная. «Какое нынче число? Ах да, первое марта, воскресенье. Воскресенье?!». И возникла глупая, зряшная надежда на чудо. Быть может, Александр все-таки воскреснет. Быть может, раны не смертельны. Спасал же его рок – сколько? – уже пять раз.

Воронцов перешел на бег. Скорее в Зимний! Узнать. Выяснить.

Евгений Николаевич скоро начал задыхаться. Он уже не помнил, когда в последний раз бегал. Много лет назад. Обычным ходом он добрался бы до Дворцовой площади быстрей. Пришлось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

Через несколько улиц, на отдалении от страшного места, город жил обычной жизнью. Люди ничего еще не знали, направлялись по своим делам. Не догадывались, что их существование уже не будет прежним. Если царь убит, всё переменится. Над Россией сомкнутся свинцовые тучи.

Но ведь сегодня воскресенье, воскресение!

На площади перед дворцом уже собралась гудящая толпа из тех, кто прослышал о покушении. Человек в казакине и мятом картузе рассказывал, что в подъезд внесли на руках тело, накрытое окровавленной шинелью. Кто-то спросил, было ли накрыто лицо – как делают с покойниками.

– Врать не буду, не видел, – ответил очевидец.

Эжен протиснулся ближе к входу. Остановился прямо перед цепью гвардейцев. Дальше пройти было нельзя. Штыки у солдат были примкнуты, свирепый офицер расхаживал с саблей в руке.

– Раньше надо было охранять, – сказали сзади. – Не уберегли батюшку. Отплатили ему баре за народную свободу.

Один за другим подъезжали экипажи, из них выходили важные люди с мрачными или заплаканными лицами. Некоторых Воронцов знал.

На рысях подлетела карета Лорис-Меликова. Граф выпрыгнул еще на ходу. Он был без шинели, в одном мундире.

– Михаил Тариэлович! – кинулся вперед Эжен.

Двое солдат скрестили перед ним винтовки, но Лорис обернулся, махнул рукой:

– Пропустить.

Воронцову сказал, взяв за локоть:


– Какое несчастье, а? И в такой момент! Она думает, что нанесла удар по российской тирании, а на самом деле она взорвала российскую свободу.

– Кто?! – пролепетал Воронцов, уверенный, что министр говорит об Ариадне. Откуда он узнал?!

– Революционная партия, мать ее разэтак! – выругался всегда мягкоречивый диктатор сердца. – Ах, если бы немедленно, нынче же выйти на след исполнителей и организаторов, да взять их. Это могло бы всё спасти.

– Что «всё»? Ведь государь уже…

Евгений Николаевич не договорил.

– Дело, наше главное дело, – простонал министр. – То, ради чего мы трудились весь этот год. Если бы сразу схватить зачинщиков, это показало бы всем, что мы твердо держим руль. Иначе всему конец…

«Я должен рассказать про Аду?! – внутренне затрепетал Воронцов. – Выдать дочь ради будущего России? Да, должен. Но нет. Невозможно».

Они уже поднимались по лестнице. Вокруг было много людей, однако Лорис ни на кого не смотрел. Воронцов вдруг понял, что великий человек не в панике, как все прочие, а предельно собран.

– Господи, Михаил Тариэлович, что же теперь будет? Что делать?

– «Гряди по мне и остави мертвых погребсти свои мертвецы», – ответил Лорис евангельским изречением. – Умный человек оборачивает на пользу делу даже беду. Главное действовать быстро и слаженно. Будьте рядом. Можете понадобиться.





* * *


Лишь на верхней площадке, у самого входа в личные апартаменты государя, министр спросил у бледного флигель-адъютанта:

– Что его величество?

Тот срывающимся голосом ответил:

– Пре… Четверть часа как… преставился… В половине четвертого, я на часы посмотрел… Для истории… Он там, в кабинете… – Подрагивающая рука показала на закрытую дверь. – Угодно войти?

Дверь открылась сама. Оттуда вышел архиерей в облачении, с криво свисающим на грудь омофором. На глазах слезы, губы прыгают. Воронцов увидел внутри женскую фигуру, склоненную над диваном, и накрытые шинелью ноги лежащего. На сукне темнели большие пятна.

«Простим ему неправые гоненья – он взял Париж, он основал Лицей», – всплыли в памяти пушкинские строки, написанные про первого Александра. Тот в конце жизни тоже был немил передовым людям, но прошли годы, и мелкое забылось, осталось только великое. Есть за что чтить и второго Александра. Как жестоко и несправедливо обошлась с ним судьба! «Не судьба, а твоя дочь и ее товарищи», – сказал суровый голос. Воронцов зажмурился, а когда вновь открыл глаза, дверь уже закрылась.

– Где государь? – спросил Лорис адъютанта.

– Да вон же он, вы видели… – удивился офицер.

– Новый государь. Наследник. Соображайте живей, полковник! – рявкнул министр. – Тоже в кабинете?

– Нет. Его высочество… то есть его величество в малой гостиной. Вышел, чтобы вдова могла проститься…

– Тогда мне туда.

Повернувшись, Лорис направился к соседней двери.

– Просили не беспокоить! – догнал его адъютант и вполголоса объяснил: – Плачут…

– Он теперь царь. Ему плакать нельзя. Я войду.

Наклонившись к Эжену, Михаил Тариэлович тихо сказал:

– Сейчас главное – опубликовать Манифест, пока те не опомнились. К дьяволу обсуждение на Совете. Я взял документ с собой, на нем собственноручная резолюция покойного. Получу согласие на публикацию в газетах – после этого обратной дороги уже не будет.

Он остановился, прижав пальцы к переносице.

– Сейчас, сейчас… – Забормотал, репетируя то, что скажет наследнику: – Последняя воля вашего великого отца… Те, кто его убил, больше всего опасались этого Манифеста. Нельзя допустить, чтобы они своего добились… Самый лучший памятник царю-освободителю – предсмертный дар свободы… Ну, Евгений Николаевич, была не была. Ждите меня здесь. И молитесь, если умеете.

Странно, замедленно перекрестился, перепутав – должно быть, от волнения – правое плечо с левым. Постучал. Вошел.

Если б Эжен умел молиться, то молитва была бы не о судьбе России, а о судьбе Ады. Стыдно и недостойно, но что ж себя обманывать.

Неподалеку остановились двое в красных сенаторских мундирах. Один смутно знакомый. Кажется, Савицкий из кассационного департамента. Второй плешивый, с моноклем, сердито говорил:

– …Каленым железом, без пощады и игр в гуманизм! Много миндальничали – и вот вам извольте…

– Ах, бросьте, – перебил Савицкий. – Жгли уже железом, без пощады и гуманизма. Смотрите, что из этого вышло. Тут как в шахматах. Короля не уберегли – партия проиграна. Надобно с подпольной партией договариваться. Они доказали, что они – сила. В конце концов их требования ничего такого уж безумного в себе не заключают. Освобождение политических? Парламент? Всеобщие выборы?

Он оглянулся на Воронцова, взял собеседника под руку, увел в сторону.