Дорога в Китеж

– Когда едем? – спросил Адриан.

Он был взволнован. Не угрозой, прозвучавшей в словах собеседницы, а тем, что мечта всей жизни, кажется, переставала быть мечтой.





* * *


Ехали в отдельном вагоне, который предназначался для августейших особ и высших сановников империи. По поведению мадам Шилейко было понятно, что этакие путешествия ей привычны. На Ларцева, правда, сафьяновые диваны и шторки с коронами впечатления не произвели. На Северо-Кавказской дороге у него был дом на колесах хоть без мишуры, зато много удобней – с кабинетом, горячим душем и отдельным отсеком для верховой лошади.

Варвара Ивановна очень беспокоилась, что проныра Хохряков узнает о приезде, поэтому попросила начальника петербургско-московской телеграфной линии устроить ремонтные работы. Связь между двумя столицами на десять часов прервалась. Это лишний раз показало, сколь велики возможности скромной воспитательницы незаконных детей государя императора.

Время в дороге Ларцев коротал, штудируя книгу о реках южной Сибири. На вопросы спутницы о том, что он намерен делать, если Хохряков спрячется, пустится в бега или заупрямится, Адриан отвечал: «Там видно будет». Это и в самом деле был его основной принцип.

Тревожилась Варвара Ивановна напрасно. Подрядчик не подумал прятаться. Поезд прибыл в древнюю столицу в десять часов вечера. Прямо с вокзала поехали на Пречистенские ворота, где напротив великой стройки находилась контора, она же квартира Хохрякова. Несмотря на позднее время, москвич принял нежданную посетительницу безо всякого промедления.

Встретил в дверях кабинета, широко расставив руки, словно собирался заключить Варвару Ивановну в объятья.

– Ба, какая гостья! Большущая, большущая честь!

Э, да тут коса на камень, подумал Ларцев, заметив в глазах низенького, юркого человечка с пушистой длинной бородой азартные, насмешливые огоньки. Сюртук у подрядчика был с искрой, в галстуке сияла брильянтовая булавка. Прямо Черномор из пушкинской сказки, которую Адриану в детстве читала мать: «Разряжен карлик бородатый».

Эту породу он хорошо знал. Среди американских предпринимателей она весьма распространена. Люди, которые не боятся конфликта, а наоборот воодушевляются им.

Ринулась в лобовую атаку и Шилейко:

– Я к вам за моими деньгами. И учтите, это ваш последний шанс окончить дело добром.

– Добро и Богу угодно, – согласился Хохряков, вопросительно оглядывая спутника воинственной дамы. – Однако желательно было бы знать, дражайшая Варвара Ивановна, имя и, так сказать, назначение вашего компаньона?





Адриану стало интересно, как Шилейко его представит.

– Это господин Ларцев, вице-директор Николаевской железной дороги, сопровождает меня в поездке, – сказала Вава. – Можете его не стесняться.

– Конечно, такую важную особу обязательно должен сопровождать в путешествии представитель железной дороги, – с преувеличенным почтением поклонился разбитной подрядчик и обращать на Адриана внимание перестал – счел фигурой незначительной.

Чтобы не мешать переговорам, Ларцев отошел к окну и стал смотреть на площадь. Москва ложилась спать раньше, чем Питер. Одиннадцатый час, а полное безлюдие, лишь мерцают фонари.

С любопытством поглядел на чернеющую громаду недостроенного собора. Изрядно повыше вашингтонского Капитолия. Кабинет подрядчика находился на четвертом этаже, но чтоб посмотреть на решетчатый, еще не накрытый кровлей огромный купол, пришлось задрать голову. Вечер был славный, теплый, из открытых створок пахло зрелой, опьяняющей весной.

Получив предложение не стесняться, Хохряков охотно им воспользовался. Говорил, будто никакого свидетеля рядом не было.

– Голубушка Варвара Ивановна, давайте решим наше дельце без обид. Всей запрошенной суммы я вам дать не могу. Согласитесь, что триста тысяч – это чересчур. Но двадцать пять процентиков выделю с дорогим сердцем и душевной благодарностью. Плохо ли, семьдесят пять тысяч целковиков! А записочка ваша на всякий случай у меня останется. Для гарантии. Вы ведь особа с характером. И это мое последнее слово. Хотите – сговоримся. А нет – не велите казнить.

Госпожа Шилейко задохнулась от ярости. Пошевелила побелевшими губами, повернулась с Ларцеву.

– Поговорите с ним вы.

И Адриан поговорил.

Попросил:

– Отдайте Варваре Ивановне обещанную сумму. И верните записку.

Только предварительно сшиб подрядчика с ног, подтащил к окну и спустил на ту сторону, держа за ноги.

Хохряков раскачивался над пустотой, таращился на мостовую, по-рыбьи разевал рот, длинная борода полоскалась на апрельском ветерке.

– Завтра всё будет… Клянусь… – просипел он.

– Сейчас.

– Да где ж я вам возьму триста тысяч? Ай, матушки!

Восклицание было результатом того, что Адриан слегка качнул висящего, и тот стукнулся головой о стену.

– Я вижу у вас тут большой сейф с цифровым замком, – сказал Ларцев. – Человек вроде вас всегда держит наличность и важные бумаги под рукой. Хотите повисеть-подумать? Минут на пять у меня сил хватит.


Но думать подрядчик не захотел.

– Если все сделаю, вы меня отпустите? – крикнул он.

– Наоборот. Отпущу, если не сделаете. Самоубийству никто не удивится. Подрядчики, запутавшиеся в делах, выкидываются из окна очень часто.

– Хорошо! Поднимайте! Открою! Всё отдам!

– Чтоб вы подняли крик? Нет, назовите код. Госпожа Шилейко сама возьмет что ей нужно. И поторопитесь, у меня начинают уставать руки.

– Ааа! – взвыл строитель святого храма, потому что опять стукнулся затылком о стену. – Шесть-девять-семь-семь!

Сзади лязгнула дверца.

– Огого! – пропела Варвара Ивановна.

Оглянувшись, Ларцев увидел, что на полках железного сейфа высокими стопками лежат банкноты.

– Считать некогда, – решила госпожа Шилейко. – Заберу всё. И бумаги тоже. После посмотрю, что там у него.

Сняла бархатную тальму, высыпала на нее содержимое несгораемого шкафа, завязала узел.

– Можно вынимать.

Извлеченный из окна Хохряков сполз на пол. Его не держали ноги.

– В сейфе весь мой оборотный капитал! Помилуйте, вы меня разоряете!

– Считайте это штрафом за нечестность, – молвила мстительница, с трудом перекидывая увесистую ношу через плечо.

– Грех вам, сударыня, – заплакал подрядчик. – У нас на Руси этак дела не делаются.

– Господин Ларцев американец. Я пойду, а он тут с вами полчасика посидит, чтобы вы сгоряча не наделали глупостей. – Варвара Ивановна повернулась к Адриану. – Вы не умеете развлекать даму в дороге, поэтому в Петербург возвращайтесь сами. У меня в Москве есть еще некоторые дела, для которых вы мне не понадобитесь. А послезавтра в семь вечера встретимся в том же месте. У нас будет важный разговор.





* * *


Назад в Петербург он отправился товарным поездом, на локомотиве. Железнодорожник всегда договорится со своими. Раздевшись по пояс, покидал угля в топку – не ехать же барином. Поговорил о том, о сем с бригадой. Еще и отлично выспался, удобно устроившись на куче ветоши. К гостинице подъезжал свежий и в отменном настроении, только немного пах смазкой.

Перед дверью номера Ларцев остановился. На черноватой от угольной пыли физиономии удивленно захлопали глаза.

Происходило невероятное. Изнутри доносился заливистый смех, и смеялась – ошибиться невозможно – жена.

Адриан никогда не слышал, чтобы Антонина смеялась. У них вообще была исключительно несмешливая семья, все трое жили на свете с пресерьезными лицами, причем самое суровое было у маленькой Маруси.

С некоторым испугом Ларцев тихонько открыл дверь, вошел в прихожую.

– …Французик мне говорит: «Какой вам подать десегт? После столь сытного обеда, я полагаль, ви хотель что-нибудь легкое?» – раздавался густой мужской голос – знакомый, Мишеля Питовранова. – «Подай, говорю, мне на десерт, брат мусью, жареного гуся с помм-де-террами». Он аж глаза на меня выкатил.

Снова взрыв веселья, но теперь смеялись две женщины.

Заинтригованный, Адриан посмотрел в щель.

С Питоврановым была молодая дама. Со своей превосходной зрительной памятью Ларцев сразу же ее узнал, хотя видел только один раз и очень давно. Питоврановская воспитанница. Уже не юная девица. Лицо печальное, сразу видно, что непривычное к улыбке, тем более к смеху. Но сейчас хохочет, и даже до слез.

Поразительно было, что Маруся, всегда сторонящаяся чужих, преспокойно сидит на толстом колене рассказчика и заинтересованно покачивает золотую цепочку его часов.

– А вот и большой начальник явился! – провозгласил Мишель, заметивший Адриана.

– Почему большой начальник? – спросил тот, входя.

– Как это «почему»? Ты ведь назначен вице-директором наиглавнейшей железной дороги, Николаевской. Когда я увидал эту новость в телеграфной ленте, сразу понял, что ты в Питере. Выяснил, где ты остановился, это для зубра журналистики пустяк. Нынче среда, это день наших рандеву с Марией Федоровной. Вот, решил совместить приятное с приятным. Познакомились с Антониной Герасимовной и Марьей Адриановной. Что ж ты, скотина, не дал знать о своем приезде? Ты Марию Федоровну-то помнишь? А ты его, Маша?

Он задал кряду еще полдюжины вопросов, ни на один не дожидаясь ответа. Подошел, заключил в медвежьи объятья.

– У меня такая очаровательная тезка, – сказала его спутница, подавая узкую руку в шелковой перчатке. – Только все время молчит. К Мишелю тянется, а от меня отворачивается. Нет, дети – определенно не мое forte, – сказала она Питовранову, очевидно, в продолжение какого-то их разговора.

Адриан в это время думал о том, что Шилейко уже вчера знала о его назначении. Возможно, Лорис-Меликов даже согласовывал с нею новую должность своего протеже. С нею, а не с ним. Это в будущем чревато серьезными проблемами.

– Мы установили, что ты скверно заботишься о своей жене, – балаболил Мишель. – У Антонины Герасимовны совершенная беда по части туалетов. В Санкт-Петербурге жить – это тебе не в горах.