Дорога в Китеж

* * *


«Чем больше войско, которым командует военачальник, тем труднее его положение. Командиру тысячи в десять раз труднее, чем командиру сотни, а командиру сотни в десять раз труднее, чем командиру десятка», – говорится в трактате «Цзюнь-чань». Вся умопомрачительная карьера Михаила Тариэловича напоминала восхождение на скалу. Чем выше карабкаешься, тем величественней открывающиеся виды, но тем и круче склон. Каждый вершок дается всё с большим усилием.

«Мое положение, Александр Николаевич, хуже губернаторского, – пошутил недавно граф в беседе с государем. У них завелась традиция «чаепития без церемоний»: раз в неделю встречались с глазу на глаз для откровенного разговора, называя друг друга по имени-отчеству. Михаил Тариэлович эти разговоры очень ценил. – Намного хуже. Во времена моего харьковского губернаторства было много легче». – «И я даже знаю почему, – засмеялся царь. Он умел быть веселым и остроумным, когда рядом не было чужих глаз и не приходилось, по его выражению, «работать самодержцем». – Известно ли вам происхождение этого выражения? Оно взято из коневодства. У заводчиков “губернатором” называют жеребца, который должен раззадорить кобылу перед случкой, но покрывать ее приводят другого самца, настоящего производителя. Так же и вы. Размягчите кобылу-Россию своими ласками, а вся слава достанется мне, царю-батюшке».

Похохотали. Но если бы Михаила Тариэловича спросили, в чем самая досадная трудность его положения, ответ был бы иным. История разберется, кого увенчать славой, это дело пустое, посмертное. Государственные труды графа тоже не обременяли, скорее окрыляли. Но чего катастрофически не хватало, как кислорода, это приватности. Человек, забравшийся на такую высоту, всем виден, за каждым его движением следит множество глаз. Даже ночью, когда приспичит выйти в уборную, за дверью спальни козыряют двое молодцов из дворцовой полиции и провожают шаркающую шлепанцами фигуру бдительным взглядом. Главу правительства страны, ведущей войну с терроризмом, повсюду подстерегают опасности.

А между тем приватность иногда бывает абсолютно необходима. И не для того, чтоб предаваться тайным порокам, а для исполнения государственных обязанностей. Бывают встречи, о которых никто не должен знать, даже собственные адъютанты и секретари. Если случится утечка – беда, крах всему великому делу.

На такой случай у Михаила Тариэловича была разработана специальная метода.

На следующий день после разговора с железнодорожником Ларцевым граф вернулся домой с заседания, поднялся к себе в кабинет и велел в течение двух часов ни по какому поводу его не беспокоить, а сам тут же вышел через потайную дверь. В каморке под черной лестницей накинул поверх мундира длинный суконный плащ с пелериной, надел широкополую шляпу. И задним двором – к дворницкой калитке. Открыл ее ключом, нырнул в переулок, оттуда вышел на людную улицу и стал невидимкой.

Всероссийская известность штука странная. Твое имя знает каждая собака, а лицо видели очень немногие – по большей части люди, которые пешком по городу не ходят. На портретах Михаил Тариэлович выглядел совсем не так, как в жизни. Там он был слуга царю, отец солдатам, бакенбардищи вразлет, как орлиные крылья. Но чрезмерная растительность на лице недавно была сострижена, потому что глава правительства отец не только солдатам, но и мирным гражданам, перед которыми незачем изображать дикобраза.

По петербургской улице шел немолодой господин с несколько восточной физиономией, под мышкой портфель. Может, присяжный поверенный или доктор. Прохожие на него и не смотрели. Кому взбредет в голову, что граф Лорис-Меликов станет запросто разгуливать, не опасаясь народовольцев?

Народовольцы, конечно, были фактором существенным. Вся защита Михаила Тариэловича сейчас заключалась в карманном револьвере и тяжелом портфеле. Тяжелый он был из-за вшитой под подкладку стальной пластины. Можно заслониться от пули. От бомбы-то нет.

О возможности покушения граф, впрочем, не думал, она была мало вероятна. Вокруг, конечно, посматривал и к шагам сзади прислушивался, но мыслям это не мешало.

Встреча в Александровском саду, назначенная на половину седьмого, была из разряда таких, которые, во-первых, стоили риска, а во-вторых, требовали тотальной конфиденциальности.

Речь шла об инвестиции в ближайшее будущее. Потому что пригляд за Победоносцевым или планы строительства великой магистрали – это подготовка послезавтрашнего дня, который может и не наступить, если не озаботиться днем завтрашним.

Погода была отменная, клейкие листочки поблескивали на вечернем солнце, по малиновым аллеям перед Адмиралтейством прохаживалась соскучившаяся по теплу публика.

Завтрашний день поджидал Михаила Тариэловича на скамейке в укромном закутке сквера, куда редко забредали гуляющие – там был тупик.

Скромно одетая дама с вуалькой на лице кивнула в ответ на учтивый поклон.

– Мое почтение, Варвара Ивановна.

– Ваше сиятельство…

Скрывать от всех встречи с госпожой Шилейко надлежало по трем причинам, все очень серьезные.

Во-первых, узнает наследник – заработаешь себе непримиримого врага, и это будет удар по дню послезавтрашнему. Во-вторых, взревнует военный министр, уверенный, что у него монопольное влияние на фаворитку. Варвара Ивановна понимает, что от Михаила Тариэловича может получить много больше, но не хочет портить отношения и со своим давним союзником Милютиным. А в-третьих, очень уж деликатна была тема переговоров.

Шилейко стала рассказывать, как движется дело. Слушать ее было занятно. Михаил Тариэлович испытывал слабость к чертовски умным (с ударением на первом слове) женщинам.

– …Позавчера читала Кате вслух Карамзина. Как Земский Собор избрал на царство первого Романова. Она ужасно удивилась, что династия возникла в результате выборов. Бедняжку в детстве мало учили. Как вы велели, поговорила с ней про «народную монархию». Урок Катя усвоила. Вчера блеснула перед царем глубиной мысли. Сказала: «Сильнее всего тот монарх, который опирается на народную поддержку. Ты, Саша, окружен только своими министрами. Знаешь лишь то, что они тебе сообщают. А что если время от времени собирать представителей народа и слушать, что думают они, как это делали первые Романовы?»

– Что он?

– Удивился. «Не знал, говорит, что ты интересуешься историей, душенька». Пока это всё, но будет продолжение. Обещаю. – Варвара Ивановна мечтательно вздохнула. – Когда-нибудь в старости я напишу трактат «Становление парламентаризма в России через будуар». В общем, как видите, я на вас работаю. А вы на меня? Есть ли новости по главному вопросу?

Михаил Тариэлович оглянулся на кусты и понизил голос.

– Я поговорил с лейб-медиком. Со дня на день.

– Быстрей бы уж! – воскликнула Шилейко. – Как скоро после этого можно будет устроить свадьбу? Вы говорили с ним, что нечего выдерживать положенный траур?

– Я сказал, что его христианский и человеческий долг – защитить будущее своих детей. Морганатический брак все равно публичным не бывает, в газетах о нем не сообщат. Так что ж тянуть?

– А про дальнейшее?

Взгляд Варвары Ивановны был жаден.

– Дайте срок. Будет и дальнейшее. Полагаю, через год, а то и раньше, когда двор привыкнет видеть рядом с государем морганатическую супругу, можно будет ставить вопрос и о короновании. Приведем в пример Петра Великого, короновавшего другую Екатерину. Притом та была служанка, а эта – княжна Долгорукая. Есть и второй аргумент, который подействует еще сильней. Вы все время говорите, что, склоняя государя в сторону народного представительства, работаете на меня, а между тем, дорогая Варвара Ивановна, это и в интересах вашей подруги. То, на что трудно решиться самодержавному царю, сможет себе позволить царь конституционный. Требования общества к такому монарху менее строги. Да и возведение морганатической супруги в венценосный статус не является чем-то беспрецедентным. Наполеон Третий сделал императрицей Евгению Монтихо. Шведский Карл XIV воздел королевскую корону на голову дочери торговца. Два года назад только внезапная смерть помешала итальянскому Виктору-Эммануилу короновать прекрасную Розину Верчеллано. Когда в России произойдет то же самое, вы наконец сможете выйти из тени и занять близ новой государыни то положение, которого заслуживаете по уму и дарованиям. Я сделаю для этого всё возможное.

«Ишь жмурится. Сейчас замурлыкает», – подумал Михаил Тариэлович. И решил, что пора.

– Но у меня к вам просьба, выполнить которую – предупреждаю – вам будет неприятно.

– Какая? – моментально насторожилась чертовски умная женщина.

– Прошу у вас амнистии для одного человека, которого вы очень не любите. Притом полной. Вы должны пообещать, что не станете даже втайне предпринимать против него враждебных действий, а то я знаю вашу изобретательность.

– О ком вы говорите?


– Об известном вам Ларцеве. Он понадобится мне для большого дела.

В кошачьих глазах под вуалью сверкнули злые огоньки.

– Это человек бесчестный! Негодяй!

– Он мне нужен для дела, – повторил Михаил Тариэлович. – И не где-нибудь, а здесь, в Петербурге.

– Никогда! Пусть только сунется!

Граф решил, что следует поменять тон. С такими особами необходимо перемежать «жоу» и «ган». Чтоб не забывали, кто сверху.

– Давайте не будем ставить под угрозу наше сотрудничество, – тихо сказал Михаил Тариэлович. – Иначе я задумаюсь, полезно ли для меня способствовать возвышению персоны, которая в дальнейшем может создавать мне помехи.

Возникла пауза, довольно продолжительная. Ход мысли госпожи Шилейко легко угадывался. «Понимает, что без меня ей не обойтись, но безоговорочной капитуляции не будет – не тот характер», – думал граф.

– Ладно. Но одно условие. – Глаза под ажурной сеткой сузились. – Сначала вы устроите мне с ним встречу. И решение я приму в зависимости от того, как эта встреча пройдет.

Кажется, еще и улыбнулась? Вот теперь Михаил Тариэлович уже не знал, что у нее на уме.

Интересная женщина, очень интересная.





Необычные предложения





– Если вы хотите со мной мира, его придется заработать. Вы передо мной в долгу.

Они стояли друг напротив друга в прихожей. Дальше Ларцева не пригласили.

За минувшие годы дом в Мошкове переулке сильно переменился. Теперь, когда Екатерина Долгорукая перебралась в Зимний, Варвара Ивановна Шилейко имела возможность обустроиться по собственному вкусу. Вкус ее, кажется, основывался на принципе «чем роскошней, тем лучше», а доходы позволяли от этого завета ни в чем не отклоняться. Адриан не видывал ни в одной прихожей, невеликом по размеру и скромном по назначению пространстве, столько позолоты, порфира и мрамора.

– В долгу за то, что вы меня не убили? – спросил Ларцев хозяйку этого великолепия.

– За то, что вы меня сначала смертельно оскорбили, а затем нанесли серьезный финансовый ущерб. Ни первого, ни тем более второго я никому никогда не спускаю. Это будет первый случай в моей практике. Если будет…

Опасная женщина замолчала, ожидая, что он задаст ей вопрос. Но Адриан просто смотрел на нее, ожидая продолжения. Ах ты, гремучая змея, думал он. Точно так же – неподвижно, с металлическим блеском – глядела на него рэттл-снейк в пустыне Мохаве перед броском. Левую руку удалось спасти только чудом, ее до сих пор иногда сводила судорога.

– Вы неразговорчивы, я забыла, – усмехнулась Шилейко. – Что ж, назову условия мира. Вы поедете со мной в Москву и поможете в одном деле. Назовем это репарацией. И второе: об этом потом никому ни слова. Если вы когда-нибудь нарушите второй пункт, наш мирный договор будет расторгнут. Со всеми последствиями.

– Какую я могу оказать помощь вам? Тем более в Москве? – удивился Ларцев. – Я понимаю еще в Кавказских горах или где-нибудь на железной дороге.

Бесшумно вошел лакей в ливрее, напоминающей парадный мундир гвардейского генерала. На сверкающем подносе стоял хрустальный графин с густо-красной жидкостью.

– Время крюшона, – сказала хозяйка. – Не угодно ли? Он у меня особенный.

– Благодарю, – качнул головой Адриан. Эта может и отравить, с нее станется.

Варвара Ивановна поднесла к губам рюмку, отпила, слизнула с губы каплю алым язычком. Надо же, не раздвоенный, удивился Ларцев.

– Конечно, я могла бы обратиться к вашему покровителю Лорис-Меликову, ему не составило бы труда оказать мне эту небольшую услугу. Но не хочется давать ему лишний козырь против меня. Мало ли как всё обернется в будущем. Поэтому так важен второй пункт: полное молчание.

Он кивнул в знак согласия.

– Тогда перехожу к предложению. Оно… несколько необычно, но если вы его примете и исполните, мы квиты.

Ларцев опять ограничился наклоном головы, теперь это означало: слушаю.

– …Как вы знаете, в Первопрестольной уже много лет возводится, никак не возведется храм Спасителя, памятник Отечественной войне. На этом строительстве обогатилось несколько поколений. Чем я хуже? Хохряков, нынешний подрядчик, за свое назначение обещал выплатить моей дорогой подруге благодарность. И отдельно отблагодарить меня. С Катей он рассчитался, а со мной нет. Когда я стала требовать, пригрозил передать лично государю мою записку довольно откровенного содержания. В общем, ситуация примерно та же, что возникла у нас с вами шесть лет назад, но только еще неприятней. – Варвара Ивановна допила крюшон. – Катя не знала, что у меня будет отдельный гонорар и… что он существенно крупнее, чем ее собственный. Это может омрачить наши отношения.

Совсем обнаглела от алчности, подумал Ларцев. На этом когда-нибудь и свернет себе шею.

– Чего вы хотите? – сказал он вслух. – Отомстить или получить свои деньги? И то, и другое вряд ли получится.

Шилейко скорбно вздохнула.

– Вы правы. Нужно выбирать. Как я вам уже сказала, финансовый ущерб ранит меня еще больнее, чем оскорбление. От покойника, увы, денег не получишь. А сумма весьма значительная. Вы должны помочь мне получить мои деньги. И, разумеется, компрометирующую записку. Отказываться от этого предложения не советую, – тихо закончила Варвара Ивановна. – Сведения, которые я вам сообщила, чересчур чувствительны и не предполагают отрицательного ответа.