Дорога в Китеж

– Жду, жду вас с нетерпением! – воскликнул он и крепко сжал кисть сразу двумя руками. – Милости прошу садиться… Куда бы нам?

Огляделся. Садиться было некуда. Кроме письменного стола, единственного стула и нескольких книжных стопок в кабинете ничего не было.

– Да вот хоть сюда.

Генерал легко, одной левой рукой поднял стул, перенес на середину комнаты, сделал приглашающий жест, а сам сел на книги.

– Что вы, ваше высокопревосходительство! – переполошился Вика. – Как можно?

– Я человек кавказский, у нас главный почет гостю, – пресек Лорис возражения. Ничего восточного в его выговоре не было, разве что легчайший клекот. – Неудобства временные. Обустройством распоряжается мой многолетний вестовой Джафаров, а он свое дело знает. Я не вмешиваюсь, да он и не позволил бы. У меня правило: не мешай работать мастеру.

Виктор Аполлонович открыл рот сказать: я пришел лично принести свои извинения за то, что не смогу быть вашим сотрудником, но пауза была слишком короткой.

Генерал энергично продолжил:

– Я слышал о вас и раньше, а после разговора с графом Дмитрием Андреевичем навел дополнительные справки. Это было нетрудно. Вы удивительная фигура, Виктор Аполлонович. За пределами правительственного аппарата о вас никто не знает, зато внутри нет человека, который не имел бы о вас мнения. И делятся мнения поровну: или очень лестные, или наоборот.

– Легко угадать, какое мнение высказал новый адъютант вашего высокопревосходительства, – усмехнулся Воронин.

Лорис весело расхохотался, обнажив отменные белые зубы.

– Зовите меня Микаэл – можно Михаил – Тариэлович. Выговорить это почти так же трудно, как «ваше высокопревосходительство», но мне будет приятней.

И немедленно, в секунду посерьезнел. Будто по лицу провела невидимая длань, распрямив черты и прорисовав на высоком лбу резкие морщины.

– После вашего патрона я побеседовал с военным министром. Милютин, в точности как граф Толстой и даже в тех же выражениях, предложил мне во временное пользование свою правую руку. Я с благодарностью согласился. Для большой работы две руки лучше, чем одна. Правда, учитывая разницу между вами и Скуратовым в политических взглядах, я полагаю, что правой рукой будете вы, а он – левой.

Снова заразительный смех, а секунду спустя опять полная серьезность. За переменой настроений Микаэла-Михаила Тариэловича можно было наблюдать, как за игрой пламени.

– Руки должны ладить между собой, а мы с полковником не поладим, – сухо сказал Воронин, не позволяя себе проникнуться симпатией к этому обходительному, ловкому человеку.

– Отчего же?

– У нас нет ничего общего.

– А это мы сейчас проверим. Вениамин Сергеевич! – громко крикнул генерал, повернувшись к двери.

Заявить себе отвод Вика так и не успел – всё происходило слишком быстро.

Вошел Скуратов, нарочито не глядя на врага.

– Садитесь на другую стопку. Сейчас я буду задавать вам обоим вопросы, а вы отвечайте. Желаете ли вы блага России?

– Разумеется, – удивился Вика.

Полковник сказал:

– Так точно.

– Вопрос второй. Считаете ли вы, что слабость государства для России губительна?

– Я-то определенно, – пожал плечами чиновник.

– А я тем более. Только надобно разобраться, что такое слабость и сила применительно к государству.

– Непременно разберемся, всему свое время. Но сначала прошу ответить на третий вопрос. Почему вы состоите на государственной службе?

– Это моя жизнь, – был ответ Воронина.

– Моя тем более, – насупил брови Скуратов. – Я офицер, я давал присягу.

– Отлично. Вопрос четвертый. Хотите ли вы, чтобы в правительстве работали люди, которые относятся к своей службе с такою же честностью?

Оба ответили одновременно:

– Конечно.

– Ну и тогда последний вопрос. Что для вас важнее в специалисте – его верования или его профессиональные качества? Вот вы, Виктор Аполлонович, приверженец великого патриота графа Толстого, к кому бы вы легли на операцию – к русскому и православному, но паршивому хирургу или к иудею, но виртуозу скальпеля? А вы, Вениамин Сергеевич, предпочли бы лечь под нож к криворукому лекарю, подписчику газеты «Заря», или к светилу, читающему «Московские ведомости»? Даже обострю вопрос. Вообразите, что речь идет не о вас, а о жизни вашего единственного сына – о Константине Викторовиче или Антоне Вениаминовиче?

Ишь ты, даже имена сыновей выяснил, подивился Воронин, а на риторический вопрос отвечать не стал. Промолчал и полковник.

– Именно этим принципом в своей деятельности намерен руководствоваться я. Всякий честный работник, желающий блага государству, мне дорогой союзник, которого я приму с распростертыми объятьями. Мои враги – те, кто желает государство ослабить и разрушить. Ибо Россия без государства – как плоть без позвоночника. Моя стратегия – отсечение и изоляция тех немногочисленных элементов, которые поставили своей сознательной задачей переломить этот хребет. Я буду опираться на все здоровые общественные силы. Компромисс между так называемыми либералами и так называемыми державниками – вот единственный путь, который спасет Россию. Государственнический либерализм или либеральное государственничество – таковы должны быть две соперничающие российские партии. Соперничающие – но не враждующие. Думаю, им будет нетрудно между собой договориться по самым важным вопросам. Возражения против такой программы есть? Прошу откровенно, без стеснений. Это мое всегдашнее правило в работе: не согласны – возражайте.


Он прав, сказал себе Воронин. Мы с тем же Эженом Воронцовым расходимся по тысяче разных поводов, но оба желаем стране блага, оба приходим в ужас от террора. Эжен и такие, как он, винят нас в полицейском произволе и тычут в нос виселицами. Но разве мне нравятся виселицы? Да если б можно было обойтись без них, я первый запел бы осанну! Я, со своей стороны, виню либералов в пособничестве терроризму, но ведь на самом деле они вовсе не за бомбы, они против репрессий. И если почуют изменение политического климата, с облегчением отвернутся от разрушителей.

– Я согласен с такой программой, – сказал Скуратов.

– Я тоже. Если она осуществима, – молвил Воронин.

– Осуществима ли она, будет ясно по тому, сумеете ли вы двое работать друг с другом. Можете вы оставить в прошлом взаимные претензии и обиды, если таковые были?

Полковник протянул руку:

– Я готов попробовать.

Арамис пожал ее.

– Я тоже.

Вика был очень взволнован. Теперь он понимал, почему государь вознес провинциального администратора на вершину правительственной пирамиды. Граф Лорис-Меликов необходим империи. Это острейший ум во всей России.



Когда полковник вышел, Михаил Тариэлович стал говорить с Ворониным уже как со своим сотрудником, без красивостей и деклараций. Объяснил, какой именно работы от него ожидает.

Сейчас первейшая задача – подобрать хорошую команду, которая сумеет поднять паруса и пустить корабль в плавание. Виктор Аполлонович должен составить список толковых людей не из своего, а из противоположного, либерального лагеря. Точно такое же задание дано Скуратову: выбрать самых дельных работников из числа идейных оппонентов.

«Хочет, чтобы мы руководствовались не симпатиями, а объективными параметрами. Очень умнó», – подумал Воронин.

– К завтрашнему дню сделаю.

– Почему не прямо сейчас?

Вика объяснил, что должен быть на встрече духовных предводителей патриотического лагеря. Во-первых, обещал обер-прокурору, а во-вторых, это важно.

– Архиважно! – воскликнул Лорис. – Как вы полагаете, могу я поехать с вами?

От неожиданности Вика сморгнул. Глава правительства в день своего назначения поедет беседовать с литераторами? Вот это действительно sans précédent.





Светлейшие умы России





В министерской карете, по пути на Николаевскую, где жил знаменитый издатель и публицист Мещерский, граф Лорис-Меликов расспрашивал чиновника об участниках встречи. По своей службе далекий от литературных кругов, Михаил Тариэлович не знал некоторых вроде бы общеизвестных фактов, нисколько не прятал своего невежества и слушал очень внимательно.

– Хозяин дома, князь Владимир Петрович, из числа «проблемных союзников» – как выражается мой прокуратор, – рассказывал Вика. – Страстен, неуправляем. Его газета «Гражданин» позволяла себе такие выпады против правительства, что цензуре пришлось ее закрыть. Либералы накляузничали государю. Мещерский из тех монархистов, кто даже царя считает республиканцем.

– Святее папы римского? – понимающе кивнул граф.

– Ну, святым Владимира Петровича не назовешь. С ним еще вот какая проблема. Поговаривают, что он увлекается молодыми военными. Даже эпиграмму сочинили. Называется «Содома князь и гражданин Гоморры».

– Не отвлекайтесь на чепуху, – поморщился Лорис. – Какая мне разница, кем он там увлекается. Скажите лучше, умен ли он? Деятелен ли?

– О да. И то, и другое в высшей степени. В идейном смысле он верный последователь своего деда, историка Карамзина. Точнее говоря, знаменитой карамзинской записки о русской истории.

– Какой записки? Я учился в кавалерийской школе, мы только «Историю государства российского» проходили, и то бегло.

– Перед Отечественной войной Карамзин представил государю обширную меморию, в которой отрекся от первоначальных вольнодумных взглядов как совершенно неприменимых в России. Занятия русской историей убедили Николая Михайловича, что единственный стержень нашей государственности – самодержавие. Разрушь его, и страна развалится.

– У дураков и неумех что угодно развалится, – заметил на это генерал, и осталось непонятно, согласен он с великим историком или нет. – А что Достоевский и Лесков? Имена, разумеется, мне известны, но я беллетристики не читаю. Полезные для дела люди?

Виктор Аполлонович-то беллетристику читал и даже неплохо знал, потому затруднился с ответом.

– …Писатели они и есть писатели. С этой публикой сложность в том, что они не признают над собою никого кроме Бога – да и то лишь в том случае, если в Него верят. Воображают себя провидцами. Их сила в воздействии на общество. От популярного сочинителя может быть и много пользы, и много вреда. Эти двое – наши, поэтому весьма и весьма полезны. Но иметь с ними дело непросто. Граф Дмитрий Андреевич предпочитает держаться от них подальше, его бесит безответственное прекраснодушие.

– А вот это напрасно. Личности, воздействующие на общество, заслуживают самого тщательного к себе отношения.

Михаил Тариэлович задумчиво побарабанил по бархатной стенке, и та вдруг отозвалась металлическим лязгом. Генерал изумленно отдернул руку.

– Что это?

– После покушения на Дрентельна кареты высших чинов обшивают стальными пуленепробиваемыми листами.