Дорога в Китеж

– Какие британцы? При чем тут британцы? – забеспокоился Дрентельн. – Есть обстоятельства, которыми я должен озаботиться при расследовании?

– Нет, вы сосредоточьтесь на «Народной воле», – сказал ему граф. – А британской версией мы поручим заняться господину Воронину. Вы ведь не забыли навыки прежней службы, Виктор Аполлонович? О, ежели бы ваше предположение подтвердилось… Это было бы совсем, совсем иное дело…

Вика повернулся к генералу.

– Александр Романович, служит ли у вас старший филер Водяной, то есть Трофим Водянов?

– Как же. Отменный сотрудник.

– Не могли бы вы предоставить его в мое распоряжение?

Дрентельн жалобно поглядел на графа.

– Все мои силы брошены на поиски народовольцев. Вы же знаете, как я ограничен в средствах. Каждый толковый человек на вес золота!

– Сделайте, как просит действительный статский советник, – веско молвил Толстой. – И вообще обеспечьте ему все условия для работы. Мы с вами, генерал, теперь поедем к государю. Первое потрясение у него, я полагаю, прошло. Нужно сообщить ему о второй линии расследования и составить план дальнейших действий. Виктор Аполлонович, вы оставайтесь здесь и ни на что другое не отвлекайтесь. Немедленно сообщайте мне о каждом вашем шаге.





Не шарлатан





Агент Водянов был лучшим из лучших, еще дубельтовской выучки. Кого только не выслеживал – и шпионов в Крымскую войну, и «стилетников» во время польского восстания, и нигилистов, и пропагандистов, и террористов. Кличку «Водяной» он получил не только по фамилии. Он сам был словно вода – тихий, текучий, без вкуса, цвета и запаха. На обманчиво мягком, подоплывшем лице взгляд не задерживался, что делало Водяного почти невидимкой. Он еще и виртуозно мимикрировал. Ведя «объект», по нескольку раз менял обличье. Мог изобразить хоть приказчика, хоть мастерового, хоть нищего, даже беременную бабу. Семьи у Трофима никогда не было, он жил только азартом своей псиной службы. Даже водкой не утешался – огромная редкость среди филеров, людей нервной работы. Ему б образование – вышел бы в большие люди. В свое время Вика предлагал нанять ценному сотруднику учителя, для подготовки к экзамену на классный чин, обещал заплатить за обучение своими деньгами. Водяной отказался. Не желаю, сказал, за столом штаны просиживать, я улицу люблю.

Надежному человеку Воронин доверил слежку за Дэниелом Юмом. Сам же занялся изучением переписки всех петербургских британцев, подозреваемых в шпионской деятельности. Их корреспонденция исправно перлюстрировалась. Письма копировались на специальном гектографе, разработанном секретной частью, и подшивались в папки.

Работа была кропотливая, требующая наблюдательности, сметливости и аналитических способностей. Зацепка или след могли обнаружиться в детали, крючке на полях, двусмысленном обороте.

Еще, разумеется, требовалось хорошее знание английского. Этим языком Вика, увы, не владел, поэтому мобилизовал в помощь семью – жену и сына-студента.

Трудились в небольшом кабинетике Третьего отделения, слаженно. Восемнадцатилетний Костя, ученик выпускного класса гимназии, просматривал бумаги первым, отмечая красным карандашом всё мало-мальски подозрительное. Виктор Аполлонович своим мальчиком очень гордился. Умненький, честолюбивый, не холодный – о нет, но умеющий держать себя в руках. Далеко пойдет.

Корнелия Львовна брала отобранные письма для более внимательного изучения. Нужное несла мужу – показать и перевести. Потом они вдвоем обсуждали, след это или не след.

Интересного находилось немало, но ничего, что позволило бы перекинуть мостик к революционному подполью или какому-нибудь тайному заговору.

Жена Воронина к пятидесятилетнему возрасту достигла полного расцвета своих дарований, щедрых и от природы. Умнее женщины Вика в своей жизни не встречал и сомневался, что такие где-нибудь существуют.





Она сразу же сказала:

– Уверена, что никакой связи между британским правительством и террористами не существует. Это было бы чересчур даже для английского шпионажа. Единственная теоретическая возможность – авантюрные действия какого-нибудь чрезмерно честолюбивого агента. Но нам будет довольно и этого. Вероятней всего, мы ничего не найдем и потратим время впустую. Ничего, не жалко. Зато если действительный статский советник Воронин обнаружит какой-нибудь, любой английский след в попытке цареубийства – это произведет переворот в мировой политике. И поднимет означенного д.с.с. Воронина на высоту, какой он еще не достигал. Будем работать днем и ночью. Безотлучно.

Так и сделали. За едой посылали в ближайшую кухмистерскую. Спали на жестком клеенчатом диване, по очереди. Просыпаясь, Виктор Аполлонович каждый раз видел одну и ту же картину: два дорогих лица, склонившиеся над бумагами. С улыбкой думал: идиллическое семейство – и включался в работу.

Судя по газетам, которые Воронин брал в секретарской, смятение царило и в обществе. На второй день поднялась суматоха: всё Третье отделение изучало прокламацию, которую расклеила и разбросала по городу подпольная организация.

В документе поразительной наглости и дерзости говорилось:

«По постановлению Исполнительного Комитета 5 февраля в 6 часов 22 минуты вечера совершено новое покушение на жизнь Александра Вешателя посредством взрыва в Зимнем дворце. Заряд был рассчитан верно, но царь опоздал на этот раз к обеду на полчаса и взрыв застал его на пути в столовую. Таким образом, к несчастию родины, царь уцелел. С глубоким прискорбием смотрим мы на погибель несчастных солдат царского караула, этих подневольных хранителей венчанного злодея. Но пока армия будет оплотом царского произвола, пока она не поймет, что в интересах родины ее священный долг стать за народ против царя – такие трагические столкновения неизбежны.

Еще раз напоминаем всей России, что мы начали вооруженную борьбу, будучи вынуждены к этому самим правительством, его тиранским и насильственным подавлением всякой деятельности, направленной к народному благу».



Страшнее всего был тон уверенности в своей правоте и силе. Здание империи шаталось и трещало.



…На третий день воронинского затворничества, вечером, заехал граф Толстой – узнать, нет ли хоть каких-то новостей. Они были очень, очень нужны.

– Государь совершенно растерян, на него со всех сторон давят, – рассказал обер-прокурор. Судя по воспаленному цвету глаз, он, в отличие от Вики, не спал даже урывками. – Подлая змея Милютин нашептывает: «Смотрите, жесткие меры ничего не дают. Это в дикие старинные времена безумие лечили смирительными рубахами, а нынче наукой установлено, что воспаленный ум нуждается прежде всего в успокоении». Я ему: «А ваши игры в открытый и свободный суд привели к оправданию террористки Засулич. После этой пощечины по лицу государства множество мальчишек и девчонок тоже захотели прославиться и рванулись в революцию!». Он в ответ пускается в демагогию: это-де произошло не из-за оправдания Засулич, а из-за репрессий и виселиц. Александр слушает и начинает колебаться. То поддакивает мне: «Да, нужно больше твердости, выжигать гниль каленым железом!». То склоняется на сторону Милютина: «А может быть, в самом деле дать конституцию, и все успокоятся?»

– Даже так? – простонал Вика. – Воистину: егда хочет показнити, отнимает ум.


– Я там один и совершенно измучен, – жаловался граф. – Дрентельн не в счет, он делает только хуже. Все-таки глупость – это порок.

– А наследник? Неужто и он сделался либералом?

– Нет, но кто слушает его косноязычное бубуканье? К тому же еще эта его злосчастная вражда с Долгорукой. Государь чуть не рычит на сына… В общем, всё скверно.

И уехал, оставив Виктора Аполлоновича в смятении.



Весь последний год государство вертелось в зловещем водовороте, всё быстрее затягиваясь в воронку, откуда не будет возврата.

В апреле террорист подстерег государя на прогулке, каким-то чудом сумел приблизиться и выстрелил в помазанника Божия четыре раза. Александр уцелел только потому, что проявил удивительную при неважном здоровье и пожилых летах прыть – кинулся наутек, зигзагами. Но какова картина! Слава господу, что было не так много свидетелей этого позора.

А два с половиной месяца назад народовольцы подорвали динамитом состав, на котором августейшая семья должна была возвращаться по железной дороге из Крыма. По счастью, из-за неисправности паровоза царский поезд на последней дистанции поменялся местами со свитским, который и полетел под откос. И теперь вот это – взорвана святая святых самодержавия, главный императорский дворец…

Страшно вообразить, что творится сейчас в темных головах непросвещенного российского населения, какая скрипучая там происходит работа. Ежели сыскались люди, не испугавшиеся пустить на воздух дом самого царя, то, может, и нам этакого владыку бояться нечего?

Государство, не внушающее подданным страха, разваливается. Как семья, в которой малые дети перестают страшиться отца.

Но через полчаса после удручающей беседы с начальником, когда Вика еще не закончил делиться с женой вышеприведенными горькими мыслями, нарочный доставил записку от Водяного, и Воронин сразу позабыл о своих страхах.

«Объект в доме 38 по Английской набережной, – было накалякано на бумажке отвратительным почерком. – Похоже, будет интересное. Приезжайте».

Заглянув в адресную книгу, Виктор Аполлонович увидел, что тридцать восьмой номер арендован представителем пароходства «Норзерн стимшип» мистером Скоттом – и пришел в волнение. Это был отставной офицер британского флота, его имя несколько раз встречалось в письмах военного агента.





* * *


Четверть часа спустя чиновник особых поручений уже был в подворотне соседнего дома номер сорок, где, по словам нарочного, «обустроились Трофим Игнатыч».

Обустроился Водяной недурно. Он изображал сбитенщика. От холода укрывался тулупом, попивал горячий пряный напиток. По вечернему времени и неласковой погоде прохожие на набережной отсутствовали, и удивляться этой странной торговле было некому.

Воронин вышел из экипажа за квартал, прошел мимо тридцать восьмого номера, но ничего особенного не заметил. В окнах первого этажа с левой стороны от подъезда за плотно сдвинутыми шторами угадывался неяркий свет, но и только. На тротуаре перед входом не было ни души.

– Юм там? – спросил действительный статский советник.

– Так точно. Прибыл час назад в сопровождении двух помощников. Я их вел от самого дома. Потом стали приезжать люди. Каждый стучит вот таким манером. – Агент показал: три раза и два. – Им открывают, но впускают не сразу. Сначала которые пожаловали говорят секретное слово, потом рука из щели протягивает маску. Человек ее надевает и только тогда заходит.

Воронин перебил:

– Первый вопрос. Что за публика?

– Самая что ни на есть чистая. Дамы и господа. Пешком прибывает мало кто, всё больше на каретах, самолучшего фасону.

– Второй вопрос. Почем вы знаете, что они говорят секретное слово, а не просто здороваются или называют свое имя?

Лицо Водяного еле угадывалось в сумраке, но по голосу было понятно, что филер улыбнулся:

– Знаю. И даже знаю какое. У меня, ваше превосходительство, тут в коробе аккурат для подобной оказии серая ветошка припрятана. Я ею накрылся, к стене прижался и мышкой, мышкой. Скукожился сбоку от крылечка, не шелохнусь. Навроде сугроба. Меня в темноте и не видно. Посидел, послушал. Все они говорят одно и то же: «Анвитэ». Не знаю, что значит. Потом суют четвертную, а взамен получают маску.

– Так это спиритический сеанс, – разочаровался Воронин. – «Анвитэ» значит «приглашенный».

– За двадцать за пять рублей? – хмыкнул Водяной. – Виданное ли дело? Мой помощник, двенадцать лет службы, столько в месяц получает.

– У богатых свои причуды. Странно другое. Юм плату за выступления не берет. И зачем конспирация непонятно.

Виктору Аполлоновичу пришло в голову, не сбор ли это средств на некие противозаконные цели? Доподлинно известно, что либеральные свободолюбцы, на словах осуждая террор, тайком устраивают складчину в пользу революционеров. Если окажется, что в этом участвуют Юм и мистер Скотт, появится еще одно доказательство британского заговора.

Трофим словно подслушал мысли.

– Дело нечистое, ваше превосходительство. Надобно посмотреть-послушать, что там у них затеяно.

– А как мы это сделаем?

Агент зачем-то стал расстегивать пуговицы.

– Покуда вы ехали, я переоделся в приличное. У меня в чудо-коробе и такое имеется.

Он распахнул тулуп. В сумраке забелели воротнички рубашки, расчерченной пополам галстуком.