Дорога в Китеж

– Он не к главному редактору, а ко мне. Когда поднимется, ведите сюда, в кабинет.

А с лестничной площадки уже входил генерал, которого Ларцев видел в марте на юбилейной встрече. Походка у Милютина была стремительная, не министерская, фуражку он держал в руке, обмахивая разгоряченное, улыбчивое лицо.

– Приветствую свободолюбивую прессу! – поздоровался он с уставившимися на великого человека журналистами. – Не угодно ль показать, где кабинет господина Питовранова?

– Я здесь, – шел ему навстречу Мишель. – И тот, кто вам нужен, тоже. Пожалуйте, ваше высокопревосходительство.

– Помилуйте, я только что из Генерального штаба. По горло напревосходительствовался. Для вас, грозный и ужасный господин Тригеминус, я Дмитрий Алексеевич. А можете звать меня «Бифстек с кровью» – ведь именно так вы меня аттестовали в недавней статье.

Министр беззлобно рассмеялся.

– Вы заслужили это вашей кровожадностью в среднеазиатском вопросе, – сказал Питовранов. – Впрочем, поговорим об этом в другой раз. Вас ожидает граф Евгений Николаевич.

Войдя в комнату, Милютин сердечно поприветствовал Воронцова и пожал руку Ларцеву, сказав, что много хорошего слыхал о нем и от великого князя, и от терского областного начальника Лорис-Меликова.

– Важное дело вы там делаете. И отлично делаете, – сердечно сказал министр. – Очень славно, что вы здесь, господа. Прошу вас присутствовать при нашей беседе. Надеюсь, вы поможете мне убедить дорогого Евгения Николаевича.

Великий человек был прост и обаятелен. Даже суровый к правительственным воротилам Мишель несколько оттаял от такого демократизма.

К предмету высокий гость приступил не сразу. Сначала заговорил, неторопливо и серьезно о перекрестке, на котором находится Россия. На пути дальнейших реформ, совершенно необходимых стране, слишком много препятствий. Враги и справа, и слева. Справа – «графская партия» Шувалова. Главный ее метод – воздействовать непосредственно на государя, эксплоатируя его страх перед революцией. Поскольку у Шувалова в руках вся тайная полиция, он без конца подсовывает царю секретные доклады о подпольщиках, заговорщиках, пропагандистах. Твердит, что Россию надобно вести твердо, поводьев не отпускать, иначе эта норовистая лошадь пустится в бешеный галоп, скинет седока и сама себе свернет шею. Слева графу Шувалову помогают те, на кого он охотится: господа революционеры. Своим покушением на государя они в свое время привели шуваловцев к власти и усердно удерживают наверху всю эту мракобесную клику, баламутя крестьян, распространяя подрывные листовки, устраивая студенческие беспорядки. К сожалению, мало кто в обществе понимает, что две эти вроде бы враждующие силы – реакционеры и революционеры – на самом деле союзники и были бы невозможны друг без друга.





– А вам, сударь, не кажется, что виной всему та общественная сила, которая на словах поддерживает борцов за свободу, а на деле – тех, кто ее давит? – прервал лекцию Мишель, не сдержавшись. – Если бы наши светлоликие мечтатели о европейской демократии перестали болтать и вилять, а решительно соединились бы с так называемыми радикалами и потребовали конституции, парламента, свободы, политических партий, ничего бы ваш Шувалов не сделал. И царь бы попятился! Вспомните историю. Вспомните, как было в Англии, во Франции!

– Вы про отрубленные головы, баррикады и гражданскую войну? Помню про них, как не помнить? – все так же любезно ответил министр. – И государь, смею вас уверить, помнит. Равно как и о том, что у нас, увы, не Европа. «Третьего сословия» пока что не возникло. Чтобы народ захотел парламент и конституцию, нужно достичь определенного уровня развития. России до него еще карабкаться и карабкаться. Суть нашей деятельности в том, что мы, либералы, бережно, за руку, ведем народ вверх, а шуваловские пытаются пинками и кулаками спихнуть его назад, вниз. Кому в этой борьбе помогают и кому мешают господа революционеры? Как по-вашему?

Тратить порох на бессмысленный спор Питовранов не стал. Такого, как Милютин, все равно не переубедишь. Пока жизнь не стукнет либерала башкой о камень, он так и будет красоваться, воображать себя светочем и народным спасителем.

– Но вы совершенно правы насчет светлоликости и мечтательности, – дружелюбно признал Дмитрий Алексеевич. – Это родовая болезнь российского либерализма. Наши враги – иное дело. Они прагматичны и нещепетильны. Средств не выбирают. И действуют слаженно, не чета нам. Мы ведь все индивидуалисты, все павлины, распускающие хвост. Каждому хочется себя показать во всей красе. Состязаемся между собой, кто умнее и возвышенней выскажется. И ужасно заботимся о пресловутой чистоте рук. Упаси боже манжеты запачкать! А надобно думать о деле, не о том, как ты выглядишь. Нашим Обломовым пора стать Штольцами. Перестать чистоплюйничать. Использовать всё, что на пользу главной цели. Любые открывающиеся возможности, рычаги, лазейки.

– Я не стану лазить в лазейки даже ради высокой цели, – сказал доселе молчавший Воронцов. – Чего стоят принципы, в которые я верю, и правила, которых я придерживаюсь, ежели я буду от них отступаться? Чем я буду лучше какого-нибудь жандарма или Вики Воронина?

– От вас я никакой штольцевщины и не жду, – перешел наконец к цели визита Милютин. – Византийство оставьте махинаторам вроде вашего покорного. Я с волками живу, по-волчьи вою. Или, если угодно, тяну за кулисами канаты и кручу колеса, чтобы раздвигать занавес, поворачивать сцену и прочее. Публика о моей пыльной работе и не догадывается. Она смотрит на сцену. А там нужны люди вроде вас, Евгений Николаевич. Безупречные, благородные, вызывающие уважение. Ведь быть председателем съезда мировых судей – это не только заниматься юридическими вопросами. О нет! Судебная реформа – единственное великое преобразование, которое нам удалось провести до конца. В особенности это касается системы мирового суда. Вот где царят независимость, гласность, торжество закона. Больше в России нигде такого нет. Главный мировой судья Петербурга на виду у всего столичного общества. А именно столица, ее настроение определяет пульс и вектор русской жизни. Я даю в ваши руки инструмент, которым убежденный, мужественный человек может сделать очень многое. Нынешний председатель человек порядочный, но робкий. Пользы от него мало.

– Но председателя еще должны избрать, – пробормотал Воронцов. Аргументы министра привели его в волнение.

– Разумеется. И вас, несомненно, выберут, потому что помнят по прежней деятельности и наслышаны о ваших новгородских свершениях. Мы тоже со своей стороны поможем. Такие возможности у нас есть. Хотите, я расскажу, в чем состоит мой стратегический план? – Голос министра вдохновенно затрепетал. – Консолидировать здоровые общественные силы при помощи уважаемых персон вроде вас, Евгений Николаевич, и прогрессивных журналистов вроде господина Питовранова. Дать развернуться предпринимателям вроде вас, господин Ларцев. Потому что капитал, промышленность, деловая конкуренция кровно заинтересованы в свободе и демократическом устройстве государства.

Адриан кивнул. Он слушал министра очень внимательно и был почти со всем согласен.

– Только одно, – сказал он. – Правительственные администраторы вроде вас [он не собирался передразнивать или иронизировать, просто повторил] должны уяснить, что вы нам, строителям, не вожди, а помощники. Настоящее дело делаем мы. От вас нужно, чтобы вы помогали. Или хотя бы не мешали.

– Так и я о том же! – воскликнул Милютин. – Работайте, стройте, созидайте! А всю вспомогательную черновую работу будем исполнять мы, администраторы. Можете всегда рассчитывать на мою поддержку.

– Тогда и вы можете рассчитывать на мою, – ответил Ларцев. – Мне такие министры нравятся.

Эта короткая реплика решила сомнения Эжена.

– Хорошо, я согласен, – сказал он генералу.

Тот просветлел.

– Уф, честно говоря, не был уверен, что сумею вас убедить… А можно, господа, я просто посижу у вас, отдохну. Очень хочется перевести дух. У меня есть полчаса свободного времени.

Он расстегнул шитой ворот, улыбка стала еще мягче и приятней. Заговорил доверительно, как совсем со своими.

– Ах, господа, если б вы знали, какими пружинами двигаются у нас в России великие дела… Попробуйте угадать, куда поедет отсюда ваш покорный слуга, генерал-адъютант и кавалер тысячи орденов, боясь опоздать к назначенному часу?

– На заседание Государственного Совета? – предположил Воронцов.

– Берите выше. На ленч к княжне Долгорукой. Кушать бульон и тянуть за пресловутые рычажки.

– Понятно, – усмехнулся Питовранов. Кивнул и Ларцев.

– Это которая Долгорукая? – спросил Эжен.

– Сразу видно деревенского жителя, – улыбнулся министр. – Княжна Долгорукая очень важная птица. У вас в деревне таких называют «ночными кукушками». Прелестная Екатерина Михайловна кукует по ночам государю императору. А я кукую ей днем, за чашкой бульона, который, по правде сказать, с детства ненавижу.

Воронцов был шокирован.

– Боже, какой стыд! Но монарх обязан являть собой пример нравственного поведения!


– Все мы люди. Даже монархи. Нихиль хуманум им не чуждо, – откровенничал Милютин. – И умному человеку грех этим не пользоваться. Рассказываю вам об этом, чтобы вы понимали, каким ужом приходится вертеться во имя высоких целей… Девять десятых времени уходит на пустейшие разговоры. Надо ведь княжну занимать тем, что ей интересно. Сплетнями, парижскими новостями, обсуждением театральных премьер. Потом между делом ввернешь важное, а она, пташка, пропускает мимо ушей. Слава богу, у Екатерины Михайловны есть близкая подруга, женщина исключительного ума. Она на нашей стороне и очень помогает. Вот каковы, господа, будни российского политика.

– Подруга – это госпожа Шилейко? – нахмурясь, спросил Адриан.

– Да. Вы о ней слышали? – удивился Милютин. – О ней мало кто знает, а между тем это влиятельнейшая особа.

– Берегитесь ее. С этой грязной тварью нельзя иметь дело, – сказал Ларцев с несвойственной ему горячностью.

Адриану действительно очень понравился толковый министр, от которого в будущем можно было ожидать много пользы. Нельзя было допустить, чтобы связь с «Вавой» скомпрометировала такого человека – особенно ввиду предстоящего разоблачения преступницы.

Дмитрий Алексеевич метнул на железнодорожника заинтересованный взгляд, но спрашивать ни о чем не стал.

– Грязь – часть природы, ей тоже можно сыскать применение, – философски заметил он. – Кто-то вымажется, кто-то завязнет, кто-то даже утонет. А умный человек вылепит из грязи кирпичи и построит что-нибудь нужное. Может быть, даже красивое. Обращать грязь в красоту – вот где истинная алхимия.

И повернулся к Эжену.

– Граф Евгений Николаевич, я приготовил резюме о вас, которое будет разослано перед выборами судьям. Проглядите, пожалуйста.

Воронцов взял бумагу, отошел к окну, где было светлей.

– Михаил Гаврилович, – обратился тогда министр к Питовранову с милой улыбкой. – А водится ли у вас в редакции чай? Был бы ужасно признателен.

Мишель вышел распорядиться.

Тогда Дмитрий Алексеевич наклонился к Ларцеву и тихо спросил:

– Чем вам нехороша госпожа Шилейко? Мне очень важно знать про эту женщину как можно больше.

Ларцев коротко объяснил. Пусть министр знает, что из такой грязи никаких кирпичей не вылепишь.





* * *


В частных покоях императора Вике бывать еще не доводилось. Он знал от шефа, что государь принимает в своем «домашнем» кабинете только самых ближних соратников. Какой-то чиновник особых поручений в их число, конечно, не входил.

Не попал в заветный чертог Воронин и теперь. Остался в удивительно несановной прихожей, где не было даже секретаря – только несколько кресел, да тусклые голландские картины на стенах.

– Как договорились, – шепнул Шувалов, перекрестившись, и прошел в неширокую дверь. За ним – покашливающий от нервозности министр Бобринский.

Волновался и Виктор Аполлонович. В непарадном углу Зимнего дворца должна была разыграться баталия, от исхода которой зависело очень многое.

«Как договорились» означало, что ждать вызова следует не перед дверью кабинета, а дальше, на лестнице. Это даст им с графом возможность коротко переговорить, прежде чем тот вернется к монарху.

Воронин вышел на площадку, стал прохаживаться вдоль перил.

Лестница была мраморная, но неширокая, безо всяких скульптурных красот. Александр, как и его отец, в повседневном быту излишеств и пышности не любил.

Но для царских апартаментов домашности всё же несколько с избытком, подумал Вика, наблюдая, как лакеи тащат по ступенькам какие-то коробки, узлы, корзины. Потом понесли нечто совсем неожиданное – игрушечную лошадку и нарядную колыбельку. Очень странно. Все великие князья и княжны из детского возраста давно вышли.

Размышлять над сим загадочным обстоятельством он однако не стал, готовясь к важному и очень короткому разговору с шефом.

Ожидание затягивалось. Хорошо это или плохо, было непонятно. Наверное, хорошо. Главная опасность заключалась в том, что государь вспылит и не пожелает ничего слушать. Для того Воронин сто раз и повторил шефу: заходить надо издали. Начать с невообразимой дороговизны строительства дороги, потом перейти на злоупотребления, сказать, что ниточка тянется в Петербург. Показать инкриминирующие письма, не говоря, от кого они. Назвать имя Вавы лишь после того, как государь прочтет и придет в справедливое негодование. И сразу же заявить, что коварная злодейка воспользовалась ангельской доверчивостью княжны Долгорукой, которая, конечно же, ни о чем не догадывается.

На лестнице Воронин протомился почти час. Наконец послышались шаги. Но из кабинета вышел не один человек, а двое.

Первым появился Бобринский. У него было белое лицо, остановившийся взгляд. Не посмотрев на чиновника и, кажется, даже его не заметив, министр стал спускаться по ступеням, прямой как палка. Споткнулся, ухватился за перила. Издал странный, всхлипывающий звук. Двинулся дальше.

– Что с графом Алексеем Павловичем? – спросил Воронин у вышедшего следом Шувалова.

Тот был не бледен, а багров.

– Отправлен в отставку.

У Виктора Аполлоновича в груди похолодело.

– А вы, ваше сиятельство?

Петр Андреевич хмыкнул.

– А мне велено ехать послом в Англию.