Дорога в Китеж
Часть 24 из 65 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Разметкой трассы Адриан всегда занимался лично. Малейшая ошибка или непродуманность на этом этапе обходилась лишними затратами. Надо учитывать всё: градус подъема и спуска, плотность грунтов, особенности снежного покрова в зимний период и тысячу других деталей. Важную роль, как и в Америке, играли соображения безопасности, ибо в горах водились разбойники-абреки. Конечно, это было не так серьезно, как американские абреки, индейцы, но все-таки требовало финансового расчета: что выгодней – строить дорогу коротким путем в опасной местности, тратясь на большую охрану, или удлинить трассу, но обойтись без непроизводительных расходов и возможных людских потерь.
По поводу безопасности чуть ли не в первый же день пришлось скрестить копья с главным инженером Микишовым, который привык все решения принимать единовластно. Ларцев был к столкновению готов и даже сам его спровоцировал, зная, что двух петухов в курятнике не бывает. Надо сразу установить иерархию, иначе потом будут постоянные трения. Определяется иерархия не должностью, а деловыми качествами и силой характера.
Путейские начальники в Америке – люди железные, крутого нрава. Микишов же Ларцева при первом знакомстве приятно удивил. Разговор его был обходителен, круглое лицо улыбчиво, голос тих, манеры мягки. Мысленно Адриан сразу окрестил инженера Мякишем. Иллюзии, однако, не поддался. Видал он в Америке и администраторов, которые мягко стелют. Это люди хитрые, природные кукловоды. Берут не мытьем, так катаньем.
Распоряжения подчиненным Харитон Лукьянович отдавал ласково, но в то же время непреклонно. Если ему возражали, говорил: «Вы уж, голубчик, душа моя, потрудитесь сделать, как я велел» – и так веско, что спор тут же прекращался.
На инспектора он обрушил лавину всевозможных сведений: цифр, имен, названий. «Покорнейше осведомился», каковы будут распоряжения по тысяче самых разных технических вопросов. Будет давить компетентностью и незаменимостью, догадался Адриан. И стал на все вопросы обстоятельно отвечать – в дороге он не только кидал уголь в топку, но и готовился.
Рыхлая физиономия главного инженера постепенно твердела, в узких глазках разгоралась тревога. Доведя собеседника до нужной кондиции, Ларцев потребовал объяснений по смете расходов на охрану строительства Предгорного участка.
– Вы намерены заплатить за этакий пустяк сто сорок тысяч рублей? Это совершенный грабеж.
Нарочно выразился резко – чтоб инженер, и так разозленный, не уклонился от стычки.
– Грабеж будет, если сэкономим, – сердито ответил Микишов. – Там безобразничает шайка Клайнкуя. Это неуловимый, жестокий предводитель абреков. Он не только берет добычу, но еще и убивает рабочих, а всё, что не может увезти, жжет и ломает. Клайнкуй не простой разбойник, он враг России. Раньше был офицером туземной милиции, но зарезал уездного начальника и ушел в горы. Вы, наверное, слышали, что местные племена понуждаются к переселению в Турцию. Некоторые отказываются, подаются в абреки. Приходится платить казачьим станицам за выделение надежной охраны.
– Сто сорок тысяч?
– Считайте сами. Триста казаков на три месяца из расчета по сто рублей в месяц на человека – это девяносто тысяч…
– Да мы сто рублей в месяц даже опытным десятникам не платим!
– Увы, казаки – добровольцы. Сами назначают цену. Пользуются, что больше нам обратиться не к кому.
– А куда нам триста охранников? Велика ль шайка этого… Куя?
– То несколько человек, то несколько десятков. Всё зависит от настроения в аулах. Но поди угадай, откуда они налетят. Приходится держать караулы в десяти разных местах.
– Допустим казакам девяносто тысяч. А остальные пятьдесят?
– Бакшиш станичным атаманам, без разрешения которых никаких добровольцев мы не наберем. Ужасные прохиндеи, и вошли во вкус, разлакомились.
Харитон Лукьянович развел руками, но вид при этом имел предовольный: что, съел? Уверенный, что взял верх, покровительственно прибавил:
– Ничего-с, я умею с ними договариваться. Вам только смету подписать, остальное я устрою.
– Оставьте бумагу, я подумаю, – кончил разговор Ларцев.
И решил дело по-своему.
Из-за милютинской военной реформы и объявленного перехода на воинский призыв в отставку увольняли множество старых солдат. Адриан нанес визит военному начальнику Терской области Лорис-Меликову, побеседовал с ним. Генерал оказался человеком весьма дельным и по-отечески небезразличным к судьбе ветеранов. Многим старослужащим, давно оторвавшимся от корней, было некуда возвращаться и нечем себя кормить. Инспектор сделал генералу взаимовыгодное предложение, которое было сразу же принято и претворено в жизнь.
В результате железная дорога обрела собственную охранную команду, первосортную, отлично дисциплинированную: четыре полувзвода бывших кавалеристов и пластунов. Выгода для «Сев-Кава» вышла тройная. Во-первых, расход вчетверо меньше ста сорока тысяч. Во-вторых, подчинялась стража непосредственно инспектору, а не каким-то трудно управляемым атаманам. В-третьих, отпала необходимость из соображений безопасности искусственно удлинять трассу, а это уже была экономия не на десятки тысяч, а на миллионы.
Почти сразу же у Адриана произошла еще одна стычка с «Мякишем», по вопросу еще более принципиальному.
Акционеры финансировали строительство дороги в горной местности из суммарного расчета пятьдесят пять тысяч рублей за версту. Подряд оплачивался «чохом», поверстно, без разделения на виды работ. Для главного инженера это было очень удобно – меньше мороки, но для компании получалось накладно. Ларцев перестроил дело по-американски. Стал давать отдельные подряды на разбивку, на землекопание, на мосты, на прокладку пути, а дорогостоящее взрывное дело вообще оставил себе – любил возиться с динамитом. Когда подбили итог, вышло в среднем на версту вместо пятидесяти пяти тысяч шестнадцать с половиной.
Харитон Лукьянович пришел в необычайное волнение. Сыпал цифрами, тряс схемами, пугал скверным качеством и грядущими авариями, но в конце концов понял, что не на того напал. Поник, смирился с неизбежным и потом стал шелковым. В знак согласия устроил инспектору в своей владикавказской конторе примирительный банкет, попросил вместе сфотографироваться на память и после прислал на линию карточку. На ней хмурился уставший от тостов Ларцев, рядом смирно улыбался Микишов, а внизу было начертано: «Primo – Secundus», «Первому – от Второго».
Сотрудничество инспектора и главного инженера отлично выстроилось. Ревнивый соперник превратился в превосходного, грамотного помощника. Микишов сидел в городе, исполняя поручения, которые из рабочего лагеря слал Ларцев, живший в вагоне. Изо дня в день трасса удлинялась, вагон перемещался дальше на восток. Растягивалась и телеграфная линия, обеспечивавшая моментальную связь с Владикавказом.
Всё работало, как часы. Землекопы трудились в две смены. Рельсы укладывали даже ночью, при свете костров. На равнине в иной день проходили полторы, а то и две версты. Потом начались предгорья, постепенно выраставшие в горы. Движение замедлилось, но скорость все равно оставалась образцовой – опять-таки не хуже, чем в Вайоминге.
Так продолжалось до тех пор, пока не приключилась «ситуация». Этим термином Адриан Ларцев обозначал всякое чрезвычайное происшествие, которое останавливало работу.
* * *
Утро началось обычно. Погрузили в телегу теодолит, буссоль, отвес, рулетку, инструменты. Ларцев сам вел пикетаж: вооружившись геодезической таблицей, рассчитывал румбы, выводил кривую, наносил ее на план. Двигались быстро, под стук топоров – это рабочие забивали в землю разметочные вешки. На прокладке, как положено, присутствовали двое подрядчиков – «земляной» и «полотняный». Первый будет делать насыпь, второй класть на нее железнодорожное полотно. У обоих свой интерес, притом разный. Производителю земляных работ платят посаженно, ему чем кривее трасса, тем выгодней, поэтому хитрован все время жаловался – то на каменистость, то на топкость. Уговаривал «поддать радиуса». Второй сердито возражал. У него на склад было завезено рассчитанное количество рельсов и шпал. Если их окажется недостаточно и произойдет остановка, ему платить большой штраф.
Под перебранку подрядчиков, не слушая ни того, ни другого, Ларцев делал свое дело. Настроение, как всегда на разбивке, у него было прекрасное. К тому же Адриана веселило присутствие атамана ближайшей станицы, приехавшего поглядеть, как проляжет трасса. Вислоусый пожилой есаул был хмур и зол. Бесился, что железнодорожники обошлись без казачьей охраны – такой куш прошел мимо рта. Станичник всё выискивал, за что бы выцыганить плату. То нельзя было перерезать выпас, то вырубать рощу, то еще что-нибудь. Ларцев на все претензии хладнокровно предлагал жаловаться генералу Лорис-Меликову.
Расстраивал Адриана только новый конь, неделю назад купленный в предыдущей станице. Выросший в тайге Ларцев потом так и не научился толком разбираться в лошадях. Каурый иноходец, обошедшийся в целых триста рублей, был очень красив, но редкостный дурак. Всего пугался, даже вороньего крика или торчащей из земли коряги, а вчера вчистую сжевал лежавшую на столе карту местности.
Проложив путь прямо через дорогую атаманову сердцу рощу, Ларцев пошел вперед посмотреть на поросшую камышом речку. Надо было понять, что дешевле: ставить мост или насыпать плотину и повернуть течение реки в соседнюю балку.
Раздвинул высокие стебли, прикрывавшие небольшую полянку на берегу, и застыл на месте.
На траве, растопырив оглобли, стояла крестьянская телега. Вокруг было разбросано тряпье, валялись какие-то тюки. Так, во всяком случае, Адриану показалось в первый миг. Потом он увидел, что это тела – два мужских, три женских, четыре детских. Мертвецы лежали в одинаковых позах, раскинув руки крестом. У всех посередине лица что-то черное. Приблизившись, Ларцев понял, что рты забиты землей.
– Атаман, сюда! Остальным собрать инструменты и встать у повозки! – крикнул Адриан, обернувшись.
Мысленно выбранил себя за то, что не взял охрану. Очень уж спокойно всё было последние недели.
– Вы мне не командуйте, я вам не подчиненный… – бурчал сзади казак, продираясь через камыши. Увидел жуткую картину, присвистнул.
– Никак сызнова Клайнкуй объявился. Его манера – русским переселенцам рты черноземом забивать. Хотели, мол, нашу землю – жрите. Эхе-хе, давненько его, собаку, к нам не заносило…
Прошелся по полянке, соображая вслух.
– Это они тут у воды переночевать встали. Два мужика – братья что ли. Две бабы, должно, ихние жены. Старуха – мать. И детки, царствие небесное… Абреки ночью налетели или на рассвете. И вчистую, всю семью. Младшему, гляньте, годков шесть всего. Вот ироды!
Ларцев вдруг проворно повернулся, очень быстро выхватив револьвер. Без кобуры он из вагона никогда не выходил – американская привычка.
Кинулся в камыши, готовый стрелять – ему послышался там шорох.
На земле, сжавшись, закрыв голову руками, кто-то сидел, трясся.
– Не вчистую, – сказал Адриан казаку. – Тут баба живая.
Осторожно взял за плечи, успокаивающе поцокал, поставил на ноги. Оказалась не баба, а девка, совсем молодая. Широко расставленные голубые глаза смотрели бессмысленно, губы шевелились, силясь что-то сказать, но не получалось.
– Не надо ничего рассказывать. И так ясно, – как мог ласково прошептал Ларцев и погладил девушку по щеке. В таких случаях – он знал – тихое слово и мягкое прикосновение действуют лучше, чем причитания или, того хуже, расспросы.
Обхватил уцелевшую переселенку за плечо, вывел на поляну.
– Как ты спаслась-то? – сдуру спросил атаман, и девушка, конечно, сразу вышла из спасительного оцепенения. Завыла, рухнула на колени, стала биться лбом о землю.
– К повозке ее, к повозке! Нельзя тут оставаться, – сердито бросил атаману Ларцев и пошел первым.
Собрал всех около себя. Объяснил, что случилось. Приказал держаться кучно. Рабочим взять в руки колья. Издалека их можно принять за ружья.
Обернулся на камыши. Крикнул:
– Где вы там застряли? Мы возвращаемся в лагерь!
Наконец появились атаман и девушка. Она уже не выла, но упиралась – казак тащил ее за руку.
– Не хочет покойников оставлять, малахольная, – сопя сказал он. – Говорю: после похороним – ни в какую.
– Рассказала она, как спаслась?
– Повезло. На рассвете пошла в камыши по нужде. Тут они и напали. Она всё видела. Говорит, шестеро. Один в белой папахе и белой бурке. Это беспременно Клайнкуй, он всегда в белом. «Клайнкуй» по-ихнему «Белая Шапка».
– Сажайте ее, уходим.
За рощей, в открытом поле, на дальнем конце которого виднелся лагерь, все закричали, замахали руками. В небо поднимался черный дым.
– Склад! Мой склад горит! – охнул «полотняный» подрядчик. Вскочил на лошадь, ударил ее в круглые бока каблуками.
Ларцев, выругавшись, хлестнул плеткой своего заартачившегося иноходца. Некоторое время крутился на месте, прежде чем совладал с каурым болваном. Мимо, привстав в стременах, рысью пронесся станичный атаман. До лагеря было две версты, да оттуда до склада еще полстолько.
Конь был хоть и глупый, но все-таки иноходец. Разогнавшись, обошел и атамана, и подрядчика.
До лагеря Адриан долетел первым. Там, слава богу, все были живы, никто на рабочих не нападал, но царила суматоха. Дежурный полувзвод занял оборону по периметру, выставив винтовки. Рабочие метались, орали. Склад – отсюда было хорошо видно – пылал, словно огромный костер.
– Почему не тушите? – крикнул Ларцев, осаживая коня.
Ему завопили с разных сторон:
– Там абреки! Стреляли! А потом как полыхнет!
– Охрана, за мной цепью! Бегом! – приказал он.
Дал шпоры, поскакал. Сзади догонял атаман.
– Куда вы один? С ума сошли!
Он был прав. Ларцев натянул поводья. Но мимо, не останавливаясь, пронесся подрядчик – шапка слетела, волосы растрепаны, лицо безумное. Рельсы, конечно, не сгорят, но шпалы погибнут, а в степи лес дорог. Бедняге грозило разорение.
– Пропадаю! Беда! – в голос рыдал он.
Не пускать же его одного в пекло? Адриан хлестнул каурого.
По поводу безопасности чуть ли не в первый же день пришлось скрестить копья с главным инженером Микишовым, который привык все решения принимать единовластно. Ларцев был к столкновению готов и даже сам его спровоцировал, зная, что двух петухов в курятнике не бывает. Надо сразу установить иерархию, иначе потом будут постоянные трения. Определяется иерархия не должностью, а деловыми качествами и силой характера.
Путейские начальники в Америке – люди железные, крутого нрава. Микишов же Ларцева при первом знакомстве приятно удивил. Разговор его был обходителен, круглое лицо улыбчиво, голос тих, манеры мягки. Мысленно Адриан сразу окрестил инженера Мякишем. Иллюзии, однако, не поддался. Видал он в Америке и администраторов, которые мягко стелют. Это люди хитрые, природные кукловоды. Берут не мытьем, так катаньем.
Распоряжения подчиненным Харитон Лукьянович отдавал ласково, но в то же время непреклонно. Если ему возражали, говорил: «Вы уж, голубчик, душа моя, потрудитесь сделать, как я велел» – и так веско, что спор тут же прекращался.
На инспектора он обрушил лавину всевозможных сведений: цифр, имен, названий. «Покорнейше осведомился», каковы будут распоряжения по тысяче самых разных технических вопросов. Будет давить компетентностью и незаменимостью, догадался Адриан. И стал на все вопросы обстоятельно отвечать – в дороге он не только кидал уголь в топку, но и готовился.
Рыхлая физиономия главного инженера постепенно твердела, в узких глазках разгоралась тревога. Доведя собеседника до нужной кондиции, Ларцев потребовал объяснений по смете расходов на охрану строительства Предгорного участка.
– Вы намерены заплатить за этакий пустяк сто сорок тысяч рублей? Это совершенный грабеж.
Нарочно выразился резко – чтоб инженер, и так разозленный, не уклонился от стычки.
– Грабеж будет, если сэкономим, – сердито ответил Микишов. – Там безобразничает шайка Клайнкуя. Это неуловимый, жестокий предводитель абреков. Он не только берет добычу, но еще и убивает рабочих, а всё, что не может увезти, жжет и ломает. Клайнкуй не простой разбойник, он враг России. Раньше был офицером туземной милиции, но зарезал уездного начальника и ушел в горы. Вы, наверное, слышали, что местные племена понуждаются к переселению в Турцию. Некоторые отказываются, подаются в абреки. Приходится платить казачьим станицам за выделение надежной охраны.
– Сто сорок тысяч?
– Считайте сами. Триста казаков на три месяца из расчета по сто рублей в месяц на человека – это девяносто тысяч…
– Да мы сто рублей в месяц даже опытным десятникам не платим!
– Увы, казаки – добровольцы. Сами назначают цену. Пользуются, что больше нам обратиться не к кому.
– А куда нам триста охранников? Велика ль шайка этого… Куя?
– То несколько человек, то несколько десятков. Всё зависит от настроения в аулах. Но поди угадай, откуда они налетят. Приходится держать караулы в десяти разных местах.
– Допустим казакам девяносто тысяч. А остальные пятьдесят?
– Бакшиш станичным атаманам, без разрешения которых никаких добровольцев мы не наберем. Ужасные прохиндеи, и вошли во вкус, разлакомились.
Харитон Лукьянович развел руками, но вид при этом имел предовольный: что, съел? Уверенный, что взял верх, покровительственно прибавил:
– Ничего-с, я умею с ними договариваться. Вам только смету подписать, остальное я устрою.
– Оставьте бумагу, я подумаю, – кончил разговор Ларцев.
И решил дело по-своему.
Из-за милютинской военной реформы и объявленного перехода на воинский призыв в отставку увольняли множество старых солдат. Адриан нанес визит военному начальнику Терской области Лорис-Меликову, побеседовал с ним. Генерал оказался человеком весьма дельным и по-отечески небезразличным к судьбе ветеранов. Многим старослужащим, давно оторвавшимся от корней, было некуда возвращаться и нечем себя кормить. Инспектор сделал генералу взаимовыгодное предложение, которое было сразу же принято и претворено в жизнь.
В результате железная дорога обрела собственную охранную команду, первосортную, отлично дисциплинированную: четыре полувзвода бывших кавалеристов и пластунов. Выгода для «Сев-Кава» вышла тройная. Во-первых, расход вчетверо меньше ста сорока тысяч. Во-вторых, подчинялась стража непосредственно инспектору, а не каким-то трудно управляемым атаманам. В-третьих, отпала необходимость из соображений безопасности искусственно удлинять трассу, а это уже была экономия не на десятки тысяч, а на миллионы.
Почти сразу же у Адриана произошла еще одна стычка с «Мякишем», по вопросу еще более принципиальному.
Акционеры финансировали строительство дороги в горной местности из суммарного расчета пятьдесят пять тысяч рублей за версту. Подряд оплачивался «чохом», поверстно, без разделения на виды работ. Для главного инженера это было очень удобно – меньше мороки, но для компании получалось накладно. Ларцев перестроил дело по-американски. Стал давать отдельные подряды на разбивку, на землекопание, на мосты, на прокладку пути, а дорогостоящее взрывное дело вообще оставил себе – любил возиться с динамитом. Когда подбили итог, вышло в среднем на версту вместо пятидесяти пяти тысяч шестнадцать с половиной.
Харитон Лукьянович пришел в необычайное волнение. Сыпал цифрами, тряс схемами, пугал скверным качеством и грядущими авариями, но в конце концов понял, что не на того напал. Поник, смирился с неизбежным и потом стал шелковым. В знак согласия устроил инспектору в своей владикавказской конторе примирительный банкет, попросил вместе сфотографироваться на память и после прислал на линию карточку. На ней хмурился уставший от тостов Ларцев, рядом смирно улыбался Микишов, а внизу было начертано: «Primo – Secundus», «Первому – от Второго».
Сотрудничество инспектора и главного инженера отлично выстроилось. Ревнивый соперник превратился в превосходного, грамотного помощника. Микишов сидел в городе, исполняя поручения, которые из рабочего лагеря слал Ларцев, живший в вагоне. Изо дня в день трасса удлинялась, вагон перемещался дальше на восток. Растягивалась и телеграфная линия, обеспечивавшая моментальную связь с Владикавказом.
Всё работало, как часы. Землекопы трудились в две смены. Рельсы укладывали даже ночью, при свете костров. На равнине в иной день проходили полторы, а то и две версты. Потом начались предгорья, постепенно выраставшие в горы. Движение замедлилось, но скорость все равно оставалась образцовой – опять-таки не хуже, чем в Вайоминге.
Так продолжалось до тех пор, пока не приключилась «ситуация». Этим термином Адриан Ларцев обозначал всякое чрезвычайное происшествие, которое останавливало работу.
* * *
Утро началось обычно. Погрузили в телегу теодолит, буссоль, отвес, рулетку, инструменты. Ларцев сам вел пикетаж: вооружившись геодезической таблицей, рассчитывал румбы, выводил кривую, наносил ее на план. Двигались быстро, под стук топоров – это рабочие забивали в землю разметочные вешки. На прокладке, как положено, присутствовали двое подрядчиков – «земляной» и «полотняный». Первый будет делать насыпь, второй класть на нее железнодорожное полотно. У обоих свой интерес, притом разный. Производителю земляных работ платят посаженно, ему чем кривее трасса, тем выгодней, поэтому хитрован все время жаловался – то на каменистость, то на топкость. Уговаривал «поддать радиуса». Второй сердито возражал. У него на склад было завезено рассчитанное количество рельсов и шпал. Если их окажется недостаточно и произойдет остановка, ему платить большой штраф.
Под перебранку подрядчиков, не слушая ни того, ни другого, Ларцев делал свое дело. Настроение, как всегда на разбивке, у него было прекрасное. К тому же Адриана веселило присутствие атамана ближайшей станицы, приехавшего поглядеть, как проляжет трасса. Вислоусый пожилой есаул был хмур и зол. Бесился, что железнодорожники обошлись без казачьей охраны – такой куш прошел мимо рта. Станичник всё выискивал, за что бы выцыганить плату. То нельзя было перерезать выпас, то вырубать рощу, то еще что-нибудь. Ларцев на все претензии хладнокровно предлагал жаловаться генералу Лорис-Меликову.
Расстраивал Адриана только новый конь, неделю назад купленный в предыдущей станице. Выросший в тайге Ларцев потом так и не научился толком разбираться в лошадях. Каурый иноходец, обошедшийся в целых триста рублей, был очень красив, но редкостный дурак. Всего пугался, даже вороньего крика или торчащей из земли коряги, а вчера вчистую сжевал лежавшую на столе карту местности.
Проложив путь прямо через дорогую атаманову сердцу рощу, Ларцев пошел вперед посмотреть на поросшую камышом речку. Надо было понять, что дешевле: ставить мост или насыпать плотину и повернуть течение реки в соседнюю балку.
Раздвинул высокие стебли, прикрывавшие небольшую полянку на берегу, и застыл на месте.
На траве, растопырив оглобли, стояла крестьянская телега. Вокруг было разбросано тряпье, валялись какие-то тюки. Так, во всяком случае, Адриану показалось в первый миг. Потом он увидел, что это тела – два мужских, три женских, четыре детских. Мертвецы лежали в одинаковых позах, раскинув руки крестом. У всех посередине лица что-то черное. Приблизившись, Ларцев понял, что рты забиты землей.
– Атаман, сюда! Остальным собрать инструменты и встать у повозки! – крикнул Адриан, обернувшись.
Мысленно выбранил себя за то, что не взял охрану. Очень уж спокойно всё было последние недели.
– Вы мне не командуйте, я вам не подчиненный… – бурчал сзади казак, продираясь через камыши. Увидел жуткую картину, присвистнул.
– Никак сызнова Клайнкуй объявился. Его манера – русским переселенцам рты черноземом забивать. Хотели, мол, нашу землю – жрите. Эхе-хе, давненько его, собаку, к нам не заносило…
Прошелся по полянке, соображая вслух.
– Это они тут у воды переночевать встали. Два мужика – братья что ли. Две бабы, должно, ихние жены. Старуха – мать. И детки, царствие небесное… Абреки ночью налетели или на рассвете. И вчистую, всю семью. Младшему, гляньте, годков шесть всего. Вот ироды!
Ларцев вдруг проворно повернулся, очень быстро выхватив револьвер. Без кобуры он из вагона никогда не выходил – американская привычка.
Кинулся в камыши, готовый стрелять – ему послышался там шорох.
На земле, сжавшись, закрыв голову руками, кто-то сидел, трясся.
– Не вчистую, – сказал Адриан казаку. – Тут баба живая.
Осторожно взял за плечи, успокаивающе поцокал, поставил на ноги. Оказалась не баба, а девка, совсем молодая. Широко расставленные голубые глаза смотрели бессмысленно, губы шевелились, силясь что-то сказать, но не получалось.
– Не надо ничего рассказывать. И так ясно, – как мог ласково прошептал Ларцев и погладил девушку по щеке. В таких случаях – он знал – тихое слово и мягкое прикосновение действуют лучше, чем причитания или, того хуже, расспросы.
Обхватил уцелевшую переселенку за плечо, вывел на поляну.
– Как ты спаслась-то? – сдуру спросил атаман, и девушка, конечно, сразу вышла из спасительного оцепенения. Завыла, рухнула на колени, стала биться лбом о землю.
– К повозке ее, к повозке! Нельзя тут оставаться, – сердито бросил атаману Ларцев и пошел первым.
Собрал всех около себя. Объяснил, что случилось. Приказал держаться кучно. Рабочим взять в руки колья. Издалека их можно принять за ружья.
Обернулся на камыши. Крикнул:
– Где вы там застряли? Мы возвращаемся в лагерь!
Наконец появились атаман и девушка. Она уже не выла, но упиралась – казак тащил ее за руку.
– Не хочет покойников оставлять, малахольная, – сопя сказал он. – Говорю: после похороним – ни в какую.
– Рассказала она, как спаслась?
– Повезло. На рассвете пошла в камыши по нужде. Тут они и напали. Она всё видела. Говорит, шестеро. Один в белой папахе и белой бурке. Это беспременно Клайнкуй, он всегда в белом. «Клайнкуй» по-ихнему «Белая Шапка».
– Сажайте ее, уходим.
За рощей, в открытом поле, на дальнем конце которого виднелся лагерь, все закричали, замахали руками. В небо поднимался черный дым.
– Склад! Мой склад горит! – охнул «полотняный» подрядчик. Вскочил на лошадь, ударил ее в круглые бока каблуками.
Ларцев, выругавшись, хлестнул плеткой своего заартачившегося иноходца. Некоторое время крутился на месте, прежде чем совладал с каурым болваном. Мимо, привстав в стременах, рысью пронесся станичный атаман. До лагеря было две версты, да оттуда до склада еще полстолько.
Конь был хоть и глупый, но все-таки иноходец. Разогнавшись, обошел и атамана, и подрядчика.
До лагеря Адриан долетел первым. Там, слава богу, все были живы, никто на рабочих не нападал, но царила суматоха. Дежурный полувзвод занял оборону по периметру, выставив винтовки. Рабочие метались, орали. Склад – отсюда было хорошо видно – пылал, словно огромный костер.
– Почему не тушите? – крикнул Ларцев, осаживая коня.
Ему завопили с разных сторон:
– Там абреки! Стреляли! А потом как полыхнет!
– Охрана, за мной цепью! Бегом! – приказал он.
Дал шпоры, поскакал. Сзади догонял атаман.
– Куда вы один? С ума сошли!
Он был прав. Ларцев натянул поводья. Но мимо, не останавливаясь, пронесся подрядчик – шапка слетела, волосы растрепаны, лицо безумное. Рельсы, конечно, не сгорят, но шпалы погибнут, а в степи лес дорог. Бедняге грозило разорение.
– Пропадаю! Беда! – в голос рыдал он.
Не пускать же его одного в пекло? Адриан хлестнул каурого.