Дорога тайн
Часть 21 из 77 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
12
Улица Сарагоса
– Послушайте меня, мистер миссионер: эти двое должны держаться вместе, – говорил Варгас. – Цирк будет покупать им одежду, цирк будет платить за любое лекарство – плюс трехразовое питание, плюс кровать, чтобы спать, и там семья будет присматривать за ними.
– Какая семья? Это цирк! Они спят в палатках! – воскликнул Эдвард Боншоу.
– «La Maravilla» – это своего рода семья, Эдуардо, – сказал брат Пепе айовцу. – Цирковые дети ни в чем не нуждаются, – уже не так уверенно добавил Пепе.
Название маленького цирка Оахаки, как и название «Потерянные дети», не выдерживало никакой критики, – «Circo de La Maravilla». Оно могло запутать кого угодно. Буква «L» в «La» была заглавной, поэтому по правилам испанской грамматики тут подразумевалось одушевленное существительное, то есть артистка цирка. Однако la maravilla со строчной буквой «l» – то есть чудо или диво – можно было отнести и к названию номера, который исполняла артистка. И многие считали, что «Дива-цирк» хвастается тем, чего у него нет. То есть там не было ничего особо дивного – вполне обыкновенные номера, и никаких тебе экзотических животных. И о нем ходили разные слухи.
Как правило, цирк в городе называли просто «La Maravilla». (Как и в случае с «Домом потерянных детей», название цирка обычно укорачивалось; люди говорили, что идут в el circo или в «La Maravilla».) «Дива» всегда была представлена молодой девицей, их там перебывало немало. Они исполняли захватывающий дух номер, не всегда со смертельным исходом, притом что несколько исполнительниц действительно разбились насмерть. Уцелевшие обычно недолго продолжали представлять «Диву». Среди исполнительниц была большая текучесть кадров; вероятно, эти юные девицы из-за своего номера получали нервный срыв. В конце концов, они рисковали жизнью, еще не достигнув совершеннолетия. Возможно, на них действовали большие нагрузки и гормоны. Разве не вызывает удивления тот факт, что эти юные девушки исполняли смертельно опасный номер, когда у них только появлялись первые месячные и начинала расти грудь? Разве их взросление не было настоящей опасностью, настоящим дивом дивным?
Некоторым из детей постарше, которые жили в Герреро, удавалось хитростью пробираться в цирк; они рассказывали Лупе и Хуану Диего о «La Maravilla». Но Ривера не потерпел бы подобных вылазок. В те дни, когда цирк «La Maravilla» был в городе, он начинал свои выступления на Синко-Сеньорес; цирковые площадки на Синко-Сеньорес были ближе к Сокало и центру Оахаки, чем к Герреро.
Что влекло толпу в «Circo de La Maravilla»? Может, вполне вероятная смерть невинной девушки? Однако брат Пепе не ошибался, сказав, что «La Maravilla» или любой другой цирк – это своего рода семья. (А семьи, конечно, бывают хорошие и плохие.)
– Но какой прок «La Maravilla» от калеки? – спросила Эсперанса.
– Пожалуйста! Только не при мальчике! – воскликнул сеньор Эдуардо.
– Да ладно. Я и есть калека, – сказал Хуан Диего.
– «La Maravilla» возьмет тебя, потому что ты необходим, Хуан Диего, – пояснил доктор Варгас. – Сестренку Лупе нужно переводить, – сказал Варгас Эсперансе. – Какой смысл в гадалке, которую вы не понимаете; Лупе нужен переводчик.
– Я не гадалка! – возмутилась Лупе, но Хуан Диего не перевел это.
– Женщину, которая вам нужна, зовут Соледад[16], – сказал Варгас Эдварду Боншоу.
– Какая женщина? Мне не нужна женщина! – воскликнул новый миссионер; как ему показалось, доктор Варгас не понял, что подразумевает обет безбрачия.
– Не для вас женщина, мистер Целибат, – сказал Варгас. – Я имею в виду женщину, с которой вам нужно поговорить по поводу детей. Соледад – женщина, которая присматривает за детьми в цирке, она жена укротителя львов.
– Не самое обнадеживающее имя для жены укротителя львов, – заметил брат Пепе. – Одиночество не сулит ничего хорошего – напрашивается мысль, что быть ей вдовой.
– Ради бога, Пепе, – это просто ее имя, – сказал Варгас.
– Вы антихрист – вам это известно, не так ли? – заявил сеньор Эдуардо, указывая на Варгаса. – Эти ребята могут жить в «Потерянных детях», где они получат иезуитское образование, а вы хотите подвергнуть их опасности! Вы боитесь их образованности, доктор Варгас? Вы, как убежденный атеист, боитесь, что мы вырастим их верующими?
– Этим детям небезопасно в Оахаке! – воскликнул Варгас. – А так мне все равно, во что они верят.
– Он антихрист, – сказал айовец, на сей раз брату Пепе.
– В цирке есть собаки? – спросила Лупе.
Хуан Диего перевел это.
– Да, есть дрессированные собаки. Есть номера с собаками. Соледад готовит новых акробатов, включая воздушных, но у тех, кто работает с собаками, своя отдельная палатка. Ты любишь собак, Лупе? – спросил Варгас.
Девочка пожала плечами. Хуан Диего мог бы сказать, что Лупе, как и ему самому, нравилась идея попасть в «La Maravilla»; ей просто не нравился Варгас.
– Пообещай мне кое-что, – сказала Лупе Хуану Диего, держа его за руку.
– Конечно. Что именно? – спросил Хуан Диего.
– Если я умру, я хочу, чтобы ты сжег меня на basurero – как собак, – сказала Лупе. – Только ты и Ривера – никто больше. Обещай мне.
– О Господи Иисусе! – воскликнул Хуан Диего.
– Никакого Иисуса, – сказала Лупе. – Только ты и Ривера.
– Ладно, – кивнул Хуан Диего. – Обещаю.
– Вы хорошо знаете эту Соледад? – спросил Эдвард Боншоу доктора Варгаса.
– Она моя пациентка, – ответил Варгас. – Соледад – бывшая акробатка, выступала на трапеции. Большая нагрузка на суставы, особенно на руки – запястья и локти. На все, с помощью чего хватаются и крепко держатся, не говоря уже о падениях, – сказал Варгас.
– Разве для воздушных гимнастов нет сетки? – спросил сеньор Эдуардо.
– В большинстве мексиканских цирков – нет, – сказал Варгас.
– Боже милостивый! – воскликнул айовец. – И вы говорите мне, что этим детям небезопасно в Оахаке!
– Я бы не сказал, что гадалки так уж много падают и что у них нагрузка на суставы, – ответил Варгас.
– Я не знаю, что у всех на уме, – мне непонятно, о чем все думают. Я просто знаю, что думают некоторые, – сказала Лупе; Хуан Диего молчал. – А как быть с теми, чьи мысли я не могу прочесть? – спросила Лупе. – Что гадалка говорит таким людям?
– Нам нужно побольше узнать о вставных номерах. Нам нужно подумать об этом. – Именно так Хуан Диего интерпретировал слова своей сестры.
– Это не то, что я сказала, – возразила Лупе.
– Нам нужно подумать об этом, – повторил Хуан Диего.
– А что насчет укротителя львов? – спросил брат Пепе Варгаса.
– Что именно? – спросил Варгас.
– Я слышал, у Соледад с ним проблемы, – сказал Пепе.
– Ну, вероятно, с укротителями львов непросто жить, – полагаю, что у них на львов уходит немало тестостерона, – сказал Варгас, пожимая плечами. Лупе повторила его жест.
– Стало быть, укротитель львов – мачо? – спросил Пепе Варгаса.
– Так я слышал, – ответил Варгас. – Он не мой пациент.
– Не так уж много падений среди укротителей львов – никаких нагрузок на суставы, – прокомментировал Эдвард Боншоу.
– О’кей, мы подумаем об этом, – сказала Лупе.
– Что она сказала? – спросил Варгас Хуана Диего.
– Мы подумаем об этом, – ответил ему Хуан Диего.
– Ты всегда можешь прийти к «Потерянным детям» – встретиться со мной, – сказал Эдуардо Хуану Диего. – Я посоветую, что читать, мы можем поговорить о книгах, ты покажешь мне, что написал…
– Этот ребенок пишет? – спросил Варгас.
– Да, он хочет писать, он хочет получить образование, Варгас; у него явно талант к языку. Этого мальчика в будущем ждет какое-нибудь высшее учебное заведение, – сказал Эдвард Боншоу.
– Вы всегда можете прийти в цирк, – сказал Хуан Диего сеньору Эдуардо. – Вы можете навестить меня, принести книги…
– Да, конечно, вполне, – согласился Варгас. – Фактически вы можете пешком дойти до Синко-Сеньорес, и «La Maravilla» к тому же устраивает турне. Бывают разовые поездки; дети смогут увидеть город Мехико. Почему бы вам не съездить с ними? Поездки – это своего рода образование, не так ли? – спросил доктор Варгас айовца. Не дожидаясь ответа, Варгас повернулся к niños свалки. – Скучаете по basurero? Что такого вы там потеряли? – спросил он их. (Все, кто был знаком с niños, знали, как сильно Лупе скучала по собакам, и не только по Грязно-Белому и Диабло. Брат Пепе знал, что это далеко – идти пешком от «Потерянных детей» до Синко-Сеньорес.)
Лупе не ответила Варгасу, и Хуан Диего молча перечислил про себя то, по чему он скучал в Герреро и на свалке. По молниеносному геккону на двери лачуги; по бескрайней пустоши; по разным ухищрениям, на которые он пускался, чтобы разбудить Риверу, спящего в кабине своего грузовика; по тому, как Диабло мог заставить замолкнуть других собак; по погребальным кострам, на которых в торжественной церемонии сжигали на basurero собак.
– Лупе скучает по собакам, – сказал Эдвард Боншоу. (Лупе знала: именно Варгас хотел, чтобы айовец произнес эти слова.)
– Знаете что? – внезапно вопросил Варгас, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. – Держу пари, Соледад разрешит этим детям спать в палатке с собаками. Я могу спросить у нее. Не удивлюсь, если Соледад подумает, что собакам это тоже понравится, – тогда все будут счастливы! Порой мир тесен, – сказал Варгас, снова пожав плечами. Лупе снова повторила его жест. – Неужели Лупе думает, будто я не понимаю, что она меня передразнивает? – спросил Варгас Хуана Диего.
В ответ мальчик и его сестра оба пожали плечами.
– Дети в одной палатке с собаками! – воскликнул Эдвард Боншоу.
– Посмотрим, что скажет Соледад, – сказал Варгас сеньору Эдуардо.
– Мне в основном животные нравятся больше, чем люди, – заметила Лупе.
– Дай-ка угадаю: Лупе больше нравятся животные, чем люди, – сказал Варгас Хуану Диего.
– Я сказала – в основном, – поправила его Лупе.
– Я знаю, что Лупе ненавидит меня, – сказал Варгас Хуану Диего.
Слушая, как Лупе и Варгас язвят друг другу или друг о друге, Хуан Диего вспомнил о мариачи[17], музыкальных ансамблях, которые околачивались среди туристов в Сокало. По выходным в Сокало всегда появлялись такие ансамбли – в том числе жалкие группы из средней школы с танцовщицами. Лупе с Хуаном Диего в инвалидном кресле нравилось рассекать толпу. Все уступали им дорогу, даже танцовщицы. «Как будто мы знаменитые», – говорила Лупе Хуану Диего.
Брат и сестра и были знамениты – тем, что постоянно наведывались на улицу Сарагоса; они стали там завсегдатаями. Никаких глупых трюков со стигматами – за вытирания крови никто не дал бы niños ни песо на улице Сарагоса. Слишком много крови обычно проливалось на этой улице; вытирать ее было бы пустой тратой времени.
Вдоль по улице Сарагоса всегда фланировали проститутки и мужчины, которые увязывались за проститутками; во дворе отеля «Сомега» Хуан Диего и Лупе могли наблюдать, как проститутки и их клиенты входят в отель или выходят из него, но ни во дворе отеля, ни на самой этой улице дети никогда не видели свою мать. Не было никаких свидетельств, что Эсперанса работала там, и, возможно, в отеле были и другие гости, не имеющие отношения ни к проституткам, ни к их клиентам. Но Ривера был не единственным, от кого дети слышали, что «Сомега» – это «отель шлюх», и, судя по всем этим бесконечным приходам и уходам, он, безусловно, таким и выглядел.
Однажды ночью, когда Хуан Диего был еще прикован к инвалидному креслу-каталке, дети последовали на улице Сарагоса за проституткой по имени Флор; они знали, что это не их мать, но сзади Флор была чуть похожа на Эсперансу – у Флор была такая же, как у Эсперансы, походка.
Лупе нравилось быстро катить перед собой брата в инвалидном кресле; она догоняла идущих впереди людей и утыкалась в них этим креслом, о каковом они не могли догадаться, пока не оборачивались. Хуан Диего опасался, что при столкновении эти люди упадут к нему на колени, поэтому он всякий раз наклонялся вперед и вытягивал перед собой руку. Именно таким образом он и задел Флор; он хотел тронуть ее ладонь, но Флор при ходьбе так размахивала руками, что, промахнувшись, Хуан Диего нечаянно коснулся ее виляющих ягодиц.
– Иисус-Мария-Иосиф! – воскликнула высокорослая Флор, резко развернувшись. Она уже готова была треснуть наглеца по голове, но увидела перед собой мальчика в инвалидной коляске.
– Это всего лишь я и моя сестра, – съежившись, сказал Хуан Диего. – Мы ищем нашу мать.
Улица Сарагоса
– Послушайте меня, мистер миссионер: эти двое должны держаться вместе, – говорил Варгас. – Цирк будет покупать им одежду, цирк будет платить за любое лекарство – плюс трехразовое питание, плюс кровать, чтобы спать, и там семья будет присматривать за ними.
– Какая семья? Это цирк! Они спят в палатках! – воскликнул Эдвард Боншоу.
– «La Maravilla» – это своего рода семья, Эдуардо, – сказал брат Пепе айовцу. – Цирковые дети ни в чем не нуждаются, – уже не так уверенно добавил Пепе.
Название маленького цирка Оахаки, как и название «Потерянные дети», не выдерживало никакой критики, – «Circo de La Maravilla». Оно могло запутать кого угодно. Буква «L» в «La» была заглавной, поэтому по правилам испанской грамматики тут подразумевалось одушевленное существительное, то есть артистка цирка. Однако la maravilla со строчной буквой «l» – то есть чудо или диво – можно было отнести и к названию номера, который исполняла артистка. И многие считали, что «Дива-цирк» хвастается тем, чего у него нет. То есть там не было ничего особо дивного – вполне обыкновенные номера, и никаких тебе экзотических животных. И о нем ходили разные слухи.
Как правило, цирк в городе называли просто «La Maravilla». (Как и в случае с «Домом потерянных детей», название цирка обычно укорачивалось; люди говорили, что идут в el circo или в «La Maravilla».) «Дива» всегда была представлена молодой девицей, их там перебывало немало. Они исполняли захватывающий дух номер, не всегда со смертельным исходом, притом что несколько исполнительниц действительно разбились насмерть. Уцелевшие обычно недолго продолжали представлять «Диву». Среди исполнительниц была большая текучесть кадров; вероятно, эти юные девицы из-за своего номера получали нервный срыв. В конце концов, они рисковали жизнью, еще не достигнув совершеннолетия. Возможно, на них действовали большие нагрузки и гормоны. Разве не вызывает удивления тот факт, что эти юные девушки исполняли смертельно опасный номер, когда у них только появлялись первые месячные и начинала расти грудь? Разве их взросление не было настоящей опасностью, настоящим дивом дивным?
Некоторым из детей постарше, которые жили в Герреро, удавалось хитростью пробираться в цирк; они рассказывали Лупе и Хуану Диего о «La Maravilla». Но Ривера не потерпел бы подобных вылазок. В те дни, когда цирк «La Maravilla» был в городе, он начинал свои выступления на Синко-Сеньорес; цирковые площадки на Синко-Сеньорес были ближе к Сокало и центру Оахаки, чем к Герреро.
Что влекло толпу в «Circo de La Maravilla»? Может, вполне вероятная смерть невинной девушки? Однако брат Пепе не ошибался, сказав, что «La Maravilla» или любой другой цирк – это своего рода семья. (А семьи, конечно, бывают хорошие и плохие.)
– Но какой прок «La Maravilla» от калеки? – спросила Эсперанса.
– Пожалуйста! Только не при мальчике! – воскликнул сеньор Эдуардо.
– Да ладно. Я и есть калека, – сказал Хуан Диего.
– «La Maravilla» возьмет тебя, потому что ты необходим, Хуан Диего, – пояснил доктор Варгас. – Сестренку Лупе нужно переводить, – сказал Варгас Эсперансе. – Какой смысл в гадалке, которую вы не понимаете; Лупе нужен переводчик.
– Я не гадалка! – возмутилась Лупе, но Хуан Диего не перевел это.
– Женщину, которая вам нужна, зовут Соледад[16], – сказал Варгас Эдварду Боншоу.
– Какая женщина? Мне не нужна женщина! – воскликнул новый миссионер; как ему показалось, доктор Варгас не понял, что подразумевает обет безбрачия.
– Не для вас женщина, мистер Целибат, – сказал Варгас. – Я имею в виду женщину, с которой вам нужно поговорить по поводу детей. Соледад – женщина, которая присматривает за детьми в цирке, она жена укротителя львов.
– Не самое обнадеживающее имя для жены укротителя львов, – заметил брат Пепе. – Одиночество не сулит ничего хорошего – напрашивается мысль, что быть ей вдовой.
– Ради бога, Пепе, – это просто ее имя, – сказал Варгас.
– Вы антихрист – вам это известно, не так ли? – заявил сеньор Эдуардо, указывая на Варгаса. – Эти ребята могут жить в «Потерянных детях», где они получат иезуитское образование, а вы хотите подвергнуть их опасности! Вы боитесь их образованности, доктор Варгас? Вы, как убежденный атеист, боитесь, что мы вырастим их верующими?
– Этим детям небезопасно в Оахаке! – воскликнул Варгас. – А так мне все равно, во что они верят.
– Он антихрист, – сказал айовец, на сей раз брату Пепе.
– В цирке есть собаки? – спросила Лупе.
Хуан Диего перевел это.
– Да, есть дрессированные собаки. Есть номера с собаками. Соледад готовит новых акробатов, включая воздушных, но у тех, кто работает с собаками, своя отдельная палатка. Ты любишь собак, Лупе? – спросил Варгас.
Девочка пожала плечами. Хуан Диего мог бы сказать, что Лупе, как и ему самому, нравилась идея попасть в «La Maravilla»; ей просто не нравился Варгас.
– Пообещай мне кое-что, – сказала Лупе Хуану Диего, держа его за руку.
– Конечно. Что именно? – спросил Хуан Диего.
– Если я умру, я хочу, чтобы ты сжег меня на basurero – как собак, – сказала Лупе. – Только ты и Ривера – никто больше. Обещай мне.
– О Господи Иисусе! – воскликнул Хуан Диего.
– Никакого Иисуса, – сказала Лупе. – Только ты и Ривера.
– Ладно, – кивнул Хуан Диего. – Обещаю.
– Вы хорошо знаете эту Соледад? – спросил Эдвард Боншоу доктора Варгаса.
– Она моя пациентка, – ответил Варгас. – Соледад – бывшая акробатка, выступала на трапеции. Большая нагрузка на суставы, особенно на руки – запястья и локти. На все, с помощью чего хватаются и крепко держатся, не говоря уже о падениях, – сказал Варгас.
– Разве для воздушных гимнастов нет сетки? – спросил сеньор Эдуардо.
– В большинстве мексиканских цирков – нет, – сказал Варгас.
– Боже милостивый! – воскликнул айовец. – И вы говорите мне, что этим детям небезопасно в Оахаке!
– Я бы не сказал, что гадалки так уж много падают и что у них нагрузка на суставы, – ответил Варгас.
– Я не знаю, что у всех на уме, – мне непонятно, о чем все думают. Я просто знаю, что думают некоторые, – сказала Лупе; Хуан Диего молчал. – А как быть с теми, чьи мысли я не могу прочесть? – спросила Лупе. – Что гадалка говорит таким людям?
– Нам нужно побольше узнать о вставных номерах. Нам нужно подумать об этом. – Именно так Хуан Диего интерпретировал слова своей сестры.
– Это не то, что я сказала, – возразила Лупе.
– Нам нужно подумать об этом, – повторил Хуан Диего.
– А что насчет укротителя львов? – спросил брат Пепе Варгаса.
– Что именно? – спросил Варгас.
– Я слышал, у Соледад с ним проблемы, – сказал Пепе.
– Ну, вероятно, с укротителями львов непросто жить, – полагаю, что у них на львов уходит немало тестостерона, – сказал Варгас, пожимая плечами. Лупе повторила его жест.
– Стало быть, укротитель львов – мачо? – спросил Пепе Варгаса.
– Так я слышал, – ответил Варгас. – Он не мой пациент.
– Не так уж много падений среди укротителей львов – никаких нагрузок на суставы, – прокомментировал Эдвард Боншоу.
– О’кей, мы подумаем об этом, – сказала Лупе.
– Что она сказала? – спросил Варгас Хуана Диего.
– Мы подумаем об этом, – ответил ему Хуан Диего.
– Ты всегда можешь прийти к «Потерянным детям» – встретиться со мной, – сказал Эдуардо Хуану Диего. – Я посоветую, что читать, мы можем поговорить о книгах, ты покажешь мне, что написал…
– Этот ребенок пишет? – спросил Варгас.
– Да, он хочет писать, он хочет получить образование, Варгас; у него явно талант к языку. Этого мальчика в будущем ждет какое-нибудь высшее учебное заведение, – сказал Эдвард Боншоу.
– Вы всегда можете прийти в цирк, – сказал Хуан Диего сеньору Эдуардо. – Вы можете навестить меня, принести книги…
– Да, конечно, вполне, – согласился Варгас. – Фактически вы можете пешком дойти до Синко-Сеньорес, и «La Maravilla» к тому же устраивает турне. Бывают разовые поездки; дети смогут увидеть город Мехико. Почему бы вам не съездить с ними? Поездки – это своего рода образование, не так ли? – спросил доктор Варгас айовца. Не дожидаясь ответа, Варгас повернулся к niños свалки. – Скучаете по basurero? Что такого вы там потеряли? – спросил он их. (Все, кто был знаком с niños, знали, как сильно Лупе скучала по собакам, и не только по Грязно-Белому и Диабло. Брат Пепе знал, что это далеко – идти пешком от «Потерянных детей» до Синко-Сеньорес.)
Лупе не ответила Варгасу, и Хуан Диего молча перечислил про себя то, по чему он скучал в Герреро и на свалке. По молниеносному геккону на двери лачуги; по бескрайней пустоши; по разным ухищрениям, на которые он пускался, чтобы разбудить Риверу, спящего в кабине своего грузовика; по тому, как Диабло мог заставить замолкнуть других собак; по погребальным кострам, на которых в торжественной церемонии сжигали на basurero собак.
– Лупе скучает по собакам, – сказал Эдвард Боншоу. (Лупе знала: именно Варгас хотел, чтобы айовец произнес эти слова.)
– Знаете что? – внезапно вопросил Варгас, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. – Держу пари, Соледад разрешит этим детям спать в палатке с собаками. Я могу спросить у нее. Не удивлюсь, если Соледад подумает, что собакам это тоже понравится, – тогда все будут счастливы! Порой мир тесен, – сказал Варгас, снова пожав плечами. Лупе снова повторила его жест. – Неужели Лупе думает, будто я не понимаю, что она меня передразнивает? – спросил Варгас Хуана Диего.
В ответ мальчик и его сестра оба пожали плечами.
– Дети в одной палатке с собаками! – воскликнул Эдвард Боншоу.
– Посмотрим, что скажет Соледад, – сказал Варгас сеньору Эдуардо.
– Мне в основном животные нравятся больше, чем люди, – заметила Лупе.
– Дай-ка угадаю: Лупе больше нравятся животные, чем люди, – сказал Варгас Хуану Диего.
– Я сказала – в основном, – поправила его Лупе.
– Я знаю, что Лупе ненавидит меня, – сказал Варгас Хуану Диего.
Слушая, как Лупе и Варгас язвят друг другу или друг о друге, Хуан Диего вспомнил о мариачи[17], музыкальных ансамблях, которые околачивались среди туристов в Сокало. По выходным в Сокало всегда появлялись такие ансамбли – в том числе жалкие группы из средней школы с танцовщицами. Лупе с Хуаном Диего в инвалидном кресле нравилось рассекать толпу. Все уступали им дорогу, даже танцовщицы. «Как будто мы знаменитые», – говорила Лупе Хуану Диего.
Брат и сестра и были знамениты – тем, что постоянно наведывались на улицу Сарагоса; они стали там завсегдатаями. Никаких глупых трюков со стигматами – за вытирания крови никто не дал бы niños ни песо на улице Сарагоса. Слишком много крови обычно проливалось на этой улице; вытирать ее было бы пустой тратой времени.
Вдоль по улице Сарагоса всегда фланировали проститутки и мужчины, которые увязывались за проститутками; во дворе отеля «Сомега» Хуан Диего и Лупе могли наблюдать, как проститутки и их клиенты входят в отель или выходят из него, но ни во дворе отеля, ни на самой этой улице дети никогда не видели свою мать. Не было никаких свидетельств, что Эсперанса работала там, и, возможно, в отеле были и другие гости, не имеющие отношения ни к проституткам, ни к их клиентам. Но Ривера был не единственным, от кого дети слышали, что «Сомега» – это «отель шлюх», и, судя по всем этим бесконечным приходам и уходам, он, безусловно, таким и выглядел.
Однажды ночью, когда Хуан Диего был еще прикован к инвалидному креслу-каталке, дети последовали на улице Сарагоса за проституткой по имени Флор; они знали, что это не их мать, но сзади Флор была чуть похожа на Эсперансу – у Флор была такая же, как у Эсперансы, походка.
Лупе нравилось быстро катить перед собой брата в инвалидном кресле; она догоняла идущих впереди людей и утыкалась в них этим креслом, о каковом они не могли догадаться, пока не оборачивались. Хуан Диего опасался, что при столкновении эти люди упадут к нему на колени, поэтому он всякий раз наклонялся вперед и вытягивал перед собой руку. Именно таким образом он и задел Флор; он хотел тронуть ее ладонь, но Флор при ходьбе так размахивала руками, что, промахнувшись, Хуан Диего нечаянно коснулся ее виляющих ягодиц.
– Иисус-Мария-Иосиф! – воскликнула высокорослая Флор, резко развернувшись. Она уже готова была треснуть наглеца по голове, но увидела перед собой мальчика в инвалидной коляске.
– Это всего лишь я и моя сестра, – съежившись, сказал Хуан Диего. – Мы ищем нашу мать.