Дорога смерти

Опер замер на полуслове. Бегин преобразился с какой-то пугающей внезапностью. Рябцев привык считать того болезненным и немного сумасшедшим хиляком. Но сейчас в его голосе звучал металл, а от самого Бегина флюидами исходила какая-то мощная сила, заставившая Рябцева оцепенеть. Внезапно он ощутил, что в противниках Бегина лучше не иметь. Подавленный этой метаморфозой и собственной реакцией на нее, Рябцев помедлил и пробормотал:

— Ладно. Я просто офигел малость… Забираю свои слова назад.

— Извинения принимаются.

— Ну? — вздохнул Рябцев. — Так что? То, о чем ты сейчас говорил — с чего ты все это взял?

Бегин ответил не сразу. Он закурил, пододвинул к себе пепельницу. Словно собирался с мыслями перед тем, как начать.

— Давай абстрагируемся от всего и посмотрим со стороны. Итак, четвертый эпизод. Банда расстреляла машину, погибли два пацана. Бандиты впервые прокололись, оставили свидетеля. Но свидетель был никудышный. В итоге все, что у нас есть: усы и бородка, стволы и модель тачки. Негусто, да?

— Вообще негусто.

— Теперь следи за мыслью. Сразу — сразу! — после этого прокола кто-то анонимно сообщает в ФСБ о борделе. Заметь: не говорит, что там бордель, говорит только о стволах. Странность номер один: как так вышло, что об этом сообщили не в местное отделение полиции? Набери 02 и называй адрес борделя. Позвонили в ФСБ, и не в местный городской отдел, а в областное управление. Где в этот момент по счастливой случайности дежурит полковник Расков. Который только за два дня до этого звонка подключился к делу…

— Так.

— …И который сразу, в первый же день, заявил, что они будут проверять только версию экстремистов. И буквально назавтра случается этот анонимный звонок. Как раз в дежурство Раскова. И вот Расков находит стволы, из которых стреляла банда. И не где-то, а в борделе, который держат азиаты. Версия экстремистов подтвердилась через долбанные сутки. Круто?

Рябцев хмурил брови, внимательно слушая. Осторожно кивнул:

— Ну да, звучит как-то… не очень.

— Только это еще не все. Итак, стволы. Те самые, которые ищут все силовики Москвы и Подмосковья почти месяц. Но что мы видим? Во-первых: на стволах ни единого отпечатка пальца. Ты работал опером много лет. Скажи мне — если бандос хранит у себя стволы, он заботится о том, чтобы на них не было ни единого его пальчика?

Рябцев почесал затылок.

— Ну… нет. Задолбаешься ухаживать. Стволы ведь чистить надо, заряжать и все такое. К тому же, если оружие найдут у тебя на хате, один хрен не отмажешься — неважно, есть на нем отпечатки или нет. Твоя крыша — твой ствол, и точка. Это закон.

— Правильно, — кивнул Бегин. — Идем дальше. Во-вторых: допустим, ты бандит и убийца, ты террорист-экстремист. И при этом ты владелец борделя. Скажи мне, где ты будешь хранить стволы в этом борделе? Где-нибудь в укромном уголке? Или в комнате, где клиенты трахаются с девочками? Где любой клиент может открыть ящик и найти эти стволы?

Рябцев вдруг ахнул, когда до него дошел смысл сказанных Бегиным слов. И он повторил то, над чем две минуты назад был готов смеяться.

— Это подстава…!

— Это голимая подстава, — подчеркнул Бегин. — Кто-то пришел в бордель под видом клиента и, пока девочка отвлеклась — не знаю, в ванную бегала или там носик попудрить — скинул стволы в первый же ящик комода. Точка. Так все и было, поверь мне.

Рябцев напряженно думал. Самокрутку делать не было терпения, и он взялся за сигареты Бегина.

— Похоже на то. Очень похоже на то.

— Поехали дальше. Банда немного прокололась: наш свидетель описал одного из них. Описал хреново — усики, бородка — и все. Но бандиты использовали этот свой прокол по полной программе. Кто носит усы и бороду? Многие, но особенно мусульмане, правильно? И что же дальше? А дальше уже через сутки после этого прокола бандиты подставляют исламистов, которые так нравятся ФСБ. И все, с этого момента наши чекисты не видят больше ничего. Но они роют там, где, кроме земли, ничего нет.

— Твою мать, — пробормотал Рябцев, лихорадочно соображая. Он искал в версии Бегина прокол, но… не находил. Все было логично. В отличии от версии официальной, по которой сейчас шло все основное следствие. — Ты говорил с Расковым? Может, к Лопатину подойти? Он не дурак, если ему все объяснить — задумается.

Бегин ответил не сразу. При этом поглядывая на Рябцева так, словно рассуждал, стоит ли озвучивать эту часть своей версии.

— Лопатин — начальник УВД Домодедово. У него еще отец в ГУВД Московской области какой-то большой начальник, ты ведь в курсе?

— Все в курсе, — подтвердил Рябцев. — Как бы еще Лопатин в свои 35 стал полковником и шефом городской полиции?

— Мальцев из областного управления СК с первого дня был включен в головной штаб по банде ДТА, — продолжал вкрадчиво Бегин. — Лопатин-старший наверняка там же. Они обслуживают одну территорию, Московскую область. И само собой, Мальцев хорошо знаком с Лопатиным-старшим. И с Лопатиным-младшим тоже, ведь шеф УВД всегда контролирует громкие дела, а областной СК по ним работает. Итак, Лопатины, Мальцев, Расков…

Вот эта часть Рябцеву определенно не нравилась.

— На что ты намекаешь?

— А ты сам подумай. К делу подключили Раскова. Кто он и откуда? Он не с Лубянки. Он из областного управления. Которое обслуживает ту же территорию, Московскую область. Они с Лопатиным-старшим знакомы хорошо — зуб даю. Совместные заседания, антитеррористические комиссии и штабы, итоговые в прокуратуре…

— И что с того?

— Взвесим, что у нас получается. К делу подключают ФСБ. По делу работает Расков. Он хорошо знаком со следователем Мальцевым и обоими Лопатиными. И все эти знакомые между собой начальники вдруг сходятся в одном деле — банда ДТА на М-4 около Домодедово. Как только Расков вступает в игру, он начинает продвигать тему экстремистов. И тут же ему подносят этих самых экстремистов на блюдечке с голубой, черт побери, каемочкой. Но мы с тобой знаем, что это подстава — задержанные не имеют к банде ДТА никакого отношения. Так?

— Угу. И?

— Но все это высокое начальство — Лопатин, Расков, Мальцев — собирается каждое утро в одном кабинете. И отказывается даже думать об остальных версиях. Они упорно пытаются найти зацепки и поверить в экстремистов из борделя. В которых даже ты сейчас уже не веришь. А опытные профессионалы, которые в органах по 20 лет, не видят в этой версии ничего притянутого за уши. И да, кстати: в первый же день они фактически отстраняют от расследования меня. Я открою тебе один секрет, Володя. В отделе по особо важным делам Следственного Комитета России я единственный следователь, который специализируется именно на особо опасных бандах, орудующих на дороге. Я их поймал достаточно по всей России. Ты можешь, например, в интернете проверить, если мне сейчас не веришь.

— Верю, но…

— Тот, кто хочет, чтобы за банду отдувались пацаны из борделя, точно проверил. И он знал, что я на эту липу с борделем не куплюсь. В тот же день меня отстранили… — Бегин затушил окурок в пепельнице и спросил в лоб: — Еще вопросы есть?

Рябцеву становилось не по себе. Очень даже не по себе.


— И… Ты думаешь, кто-то из них стоит за всем этим? Кто-то из них прикрывает банду ДТА? ФСБшник, следак или… мой шеф?

Бегин покачал головой.

— Честно? Я понятия не имею. На самом деле здесь может быть что угодно. Например, замешан кто-то из них. Или они замешаны все вместе. Хотя это вряд ли — такой мощный заговор из-за кучки отморозков не имеет никакого смысла. Я больше склоняюсь к другому.

— К чему?

— Не замешан вообще никто из них.

— То есть, как? — изумился Рябцев. — Ты же сам только что…?

— А что, если помимо них есть кто-то еще? Кто-то, кто не держится на виду. Какой-то человечек, который сидит в сторонке, совсем рядом. Знаком со всеми: и с Лопатиными, и с Расковым, и с Мальцевым. Знаком со мной. Может быть, он даже присутствует на каждом заседании штаба. Видит все изнутри. Думает. И, как чертов демиург, просчитывает ходы так, что водит за нос всех вокруг. Но если это так, Володя… — Бегин впервые назвал так Рябцева. — Но если так, то этот человечек — настоящий чертов гений.

Рябцев молчал. Внезапно он почувствовал неприятный холодок вдоль позвоночника и слабость в теле, которая возникает при первом шоке от неумолимой опасности, совладать с которой ты не в силах. Это было то самое предчувствие, когда человек начинает понимать, что угодил в глубокие неприятности с далеко идущими последствиями.





Часть 2




«Смерть достаточно близка, чтобы можно было не страшиться жизни»

Фридрих Ницше





Глава 1




— Нна, падла! Нна, сука!

Бритая тварь с силой опускает ногу ему на грудь. Распластанный на полу, он видит ботинок с толстой резной подошвой, а через сотую долю секунды в грудной клетке все взрывается дикой болью. Он чувствует, как ломаются его ребра. С воплем бритая тварь прыгает на него двумя ногами. Кости крошатся, трескаются, пронзая легкие, диафрагму, мышцы. Ни вдоха, ни выдоха — грудная клетка от шока отказывается подчиняться. Хватая разбитым ртом воздух, он понимает, что это конец. Все в глазах вспыхивает калейдоскопом, и, кружась в испепеляющей боли, он словно улетает куда-то — где нет верха, низа, право и лево — есть только калейдоскоп вспышек вокруг и сковывающая все его тело пронзительная острая боль. Она цепями утаскивает его куда-то вниз, вон из этого мира, туда где есть только темнота, ужас и холод.

Организм трясется и бьется в конвульсиях, отказываясь подчиняться смерти. Сейчас это комок концентрированной нечеловеческой боли.

Новый удар тяжелым ботинком он уже не чувствует — тело и так уже не является телом. Ударом его тело переворачивает на бок. Новый удар — и истекающий кровью агонизирующий мешок с мясом и костями переворачивает на грудь.

Но это еще не конец.

— Нравится, сука?! Нна!

Он пытается кричать, но словно со стороны, издалека, из того мира, откуда стремительная сила уносит его в одно бесконечное и черное никуда, слышит лишь булькающий хрип. Он успевает заметить, как бритая тварь хватает бейсбольную биту. Замах. Снова попытка кричать — и животный хрип, который, кажется, звенит лишь в его пульсирующих в агонии барабанных перепонках. И мощный удар опускается на его лицо несущимся на полной скорости локомотивом, выбивая зубы, ломая и кроша на десятки мелких безобразных осколков его челюсть и скулы.

Валяющееся на полу агонизирующее существо существует уже отдельно от него. Сознание видит это вдруг со всей отчетливостью, на которое способно. Он понимает, что умирает, купаясь в океане безумной боли. Вот это как — умирать. Мрак все ближе.

Но тело еще сопротивляется. Рука сама тянется к бритой твари, пытаясь ее остановить. Удар, хруст, и бейсбольная бита ломает предплечье. Рука плюхается на пол, разламываясь на двое. Перебитые кисть и запястье болтаются из стороны в сторону.

— Ломай его! Ломай!

Новый удар выбивает коленную чашечку, изувечивая обволакивающий ее сустав.

Боли больше нет. Как может появиться боль от ломающихся костей, если весь ты — и есть Боль?

Его кружит в водовороте, засасывая в эпицентр ослепляюще черного водоворота. За грань этого пространства, где не существует уже ничего. А может быть, существует все. Разум несется навстречу мраку, покидая конвульсирующее тело.

Как щенок, которого хватают родные челюсти за загривок, он готов подчиниться этой силе — и пусть течение несет его туда, где он должен оказаться. Боль, которую невозможно вынести, сделала свое. Он готов. Вечная ночь, я иду к тебе.

Сквозь кружащийся вокруг мрак вдруг возникает образ. Кажется, он может каким-то чудом еще видеть. Животное с золотыми резцами на верхней челюсти, обнажая в оскале фиксы и желтые клыки, что-то кричит бритой твари.

Сейчас это просто кино. Эффект присутствия закончился. Здесь лишь его тело — но его самого здесь уже нет.

Из-за тумбочки видны ноги Лены. Ее трусики и обнаженный живот. Куски разорванного халатика. И что-то черное, что тонкой змейкой выползает из-за проклятой тумбочки. Кровь.

Лена. Нет…!

Его стремительной силой вдруг возвращает назад, сознание каким-то образом выдергивает само себя из водоворота уносящего прочь мрака — и боль снова взрывается в теле. В каждой клетке, от макушки до пяток перебитых бейсбольной битой ног.