Дом на краю темноты
Часть 16 из 64 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я прислушиваюсь к звукам удаляющихся шагов в лесу, но к этому времени сверчки, лягушки и ночные птицы снова начали оживать, и больше ничего не слышно.
Я остаюсь там еще на несколько минут, задумываясь, действительно ли я заметила тут кого-то. Возможно, это была тень или дерево. Или иллюзия лунного света. Или мое воображение, которое теперь находится в режиме «паранойя» после разговора с шефом Олкотт.
Все это возможно. И маловероятно.
Потому что я знаю, что видела. Человека. Который стоял прямо там, где стою сейчас я.
А это значит, что мне нужно вложиться в систему безопасности и установить прожектор на заднем дворе как сдерживающий фактор. Потому что, несмотря на главные ворота, лес и каменную стену, которая окружает все вокруг, Бейнберри Холл не так изолирован от внешнего мира, как кажется.
И я здесь не настолько одинока, как думала изначально.
28 июня
День 3
После двух дней распаковки и планирования, где будет стоять наша мебель, а где та, что досталась нам вместе с домом, пришло, наконец, время заняться кабинетом на третьем этаже — волнующая перспектива. Мне всегда хотелось иметь личный кабинет. Вся моя писательская карьера проходила в тесных кабинках, за шаткими письменными столами в мотелях, на обеденном столе в квартире в Берлингтоне. Я надеялся, что личное пространство снова заставит меня почувствовать себя серьезным писателем.
Единственная загвоздка заключалась в том, что эта комната также была местом самоубийства Кертиса Карвера, и этот факт не давал мне покоя, пока я поднимался по узким ступенькам на третий этаж. Я боялся, что его смерть все еще будет ощущаться в кабинете. Что его вина, отчаяние и безумие каким-то образом проникли в пространство, кружась в воздухе, как пыль.
Мои страхи рассеялись, как только я вошел в кабинет. Он был таким же чарующим, каким я его и запомнил. Высокие потолки, прочные книжные полки и массивный дубовый письменный стол, который, без сомнения, когда-то принадлежал Уильяму Гарсону. Как и сам Бейнберри Холл, он обладал величием, которое мог вызвать только человек состоятельный и статусный. Такой была вся комната. Вместо Кертиса Карвера в кабинете чувствовалось присутствие мистера Гарсона.
Но я не мог игнорировать тот ужасный факт, что в этих стенах человек покончил с собой. Чтобы сделать это место по-настоящему своим, мне нужно было избавиться от любых следов Кертиса Карвера.
Я начал с первого из двух шкафов, у которых были скошенные дверцы, как в спальне Мэгги. Внутри были полки, уставленные винтажными настольными играми, некоторые из которых датировались тридцатыми годами. Монополия, игра-детектив, змеи и лестницы. Там была даже спиритическая доска, коробка от нее уже побелела по углам. Я вспомнил слова Джейни Джун о том, что здесь останавливались Гейбл и Ломбард, и улыбнулся при мысли о том, как они пользовались спиритической доской в освещенной свечами гостиной.
На полу под играми лежали два квадратных чемодана, поверхность которых была покрыта пылью. Я вытащил оба из шкафа, удивившись их тяжести.
В каждом из них точно что-то лежало.
Первый чемодан вовсе не был чемоданом, что я понял, когда открыл его. Это был старый проигрыватель в кожаном футляре. Как и следовало ожидать, в другом футляре хранились пластинки в оригинальных картонных чехлах. Я перебрал их и с разочарованием обнаружил коллекцию биг-бэндов и саундтреков к фильмам.
«Оклахома», «Юг Тихого океана», «Король и я».
Кто-то был фанатом Роджерса и Хаммерстайна, и я был почти уверен, что это не Кертис Карвер.
Я отнес проигрыватель на стол и включил — мне было интересно проверить, работает ли он. Я схватил первую пластинку — «Звуки музыки» — и поставил. Музыка наполнила комнату.
Пока Джули Эндрюс пела о том, что все холмы — живые, я направился ко второму шкафу, проходя мимо пары окон-глаз — таких же, что и на передней части дома. Эти же два выглядывали на задний двор, за которым простирался лес, спускающийся вниз по крутому склону холма. Выглянув наружу, я увидел Мэгги и Джесс, которые стояли за углом дома, держась за руки. Зная, что я здесь, Джесс бросила взгляд в сторону окна и помахала рукой.
Я помахал в ответ, улыбнувшись. Последние дни были тяжелыми. Я очень устал от всех этих переездов, распаковок и беспокойных ночей, и еще я беспокоился о том, что Мэгги с трудом здесь адаптировалась. В то утро за завтраком, когда я спросил, почему она открыла дверцы шкафа посреди ночи, она поклялась, что не делала этого. Но мой стресс постепенно таял, когда я смотрел, как моя жена и дочь наслаждаются нашим новым задним двором. Они обе выглядели счастливыми, пока исследовали опушку леса, и я понял, что покупка этого места была лучшим решением, которое только можно принять.
Я дошел-таки до второго шкафа, который был почти пуст. Внутри были только коробка из-под обуви на верхней полке, а рядом с ней — почти дюжина упаковок бело-зеленой пленки для полароида. Коробка из-под обуви была синей, с характерным значком «Найк» по бокам. В ней и лежала причина для хранения пленки — полароид и стопка снимков.
Сначала я осмотрел квадратную и тяжелую камеру. После нажатия кнопки сбоку поднялся объектив камеры и сработала вспышка. От верхней кнопки щелкнул затвор. На обратной стороне был индикатор, который сообщал мне, что внутри еще хватит пленки на два снимка.
Как и в случае с проигрывателем, я решил протестировать камеру. Я подошел к заднему окну и увидел, что Мэгги и Джесс все еще стоят на улице, направляясь к лесу. Мэгги бежала. Джесс следовала за ней и просила Мэгги бежать медленнее.
Я щелкнул затвором, когда обе вошли в лес. Через секунду сильного жужжания из прорези в передней части камеры медленно появилась квадратная фотография. Само изображение только начало проявляться. Смутные очертания проступали из молочно-белой пелены. Я дал фотографии время проявиться, и вернулся к снимкам, хранящимся в коробке из-под обуви.
Взяв верхнюю, я увидел, что это фотография Кертиса Карвера. Он смотрел прямо в камеру с отсутствующим выражением лица, свет от вспышки делал его кожу болезненно белой. Судя по тому, как он вытягивал руки в нижней части изображения, снимок он сделал сам. Но фотография была неудачная — в кадр попали только две трети его лица и все левое плечо. Позади него находился кабинет, выглядевший почти так же, как сейчас. Пустой. Тусклый. В углу сводчатого потолка собрались тени.
Внизу, на белом ободке у фотографии, маркером была написана дата.
2 июля.
Я снова полез в коробку и взял следующую фотографию. Суть была та же — смещенный от центра автопортрет Кертиса Карвера, снятый в кабинете — но детали были другими. Красная футболка вместо белой, которая была на предыдущей фотографии. Его волосы были растрепаны, а щеки покрыты щетиной.
Нацарапанная под фотографией дата гласила «3 июля».
Я схватил еще три фотографии, подписанные датами 5 июля, 6 июля и 7 июля.
Они были в точности, как остальные. Как и следующие четыре под ними с подписью 8 июля, 9 июля, 10 июля и 11 июля.
Перебирать их было все равно что смотреть замедленное видео. Какое нам показывали еще в начальной школе, где распускаются цветы и распрямлялись листья. Только это была хроника Кертиса Карвера, и вместо того, чтобы расти, он, казалось, увядал. С каждым снимком его лицо худело, борода удлинялась, выражение лица становилось все более изможденным.
Единственной константой были его глаза.
Глядя в них, я не видел ничего. Никаких эмоций. Никакой человечности. На каждой фотографии глаза Кертиса Карвера были темными пустыми пятнами, которые не показывали ничего.
Мне пришла в голову старая цитата: «Пока ты смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя».
Я бросил фотографии обратно в коробку. Хотя внутри были и другие, у меня не хватило духу взглянуть на них. Для одного утра я уже достаточно насмотрелся на бездну.
Вместо этого я схватил фотографию, которую только сделал, и теперь она уже полностью проявилась. Мне понравилось то, что я увидел. Мне удалось поймать Мэгги и Джесс на грани исчезновения в лесу.
Мэгги была едва различима — просто размытое пятно темных волос на заднем плане и сверкающая белая подошва кроссовки, указывающая, что она бежит. Джесс была четче. Повернувшись спиной к камере, наклонив голову и вытянув правую руку, она отталкивала с дороги низко нависшую ветку.
Я так на них сосредоточился, что не сразу заметил кое-что еще на фотографии. Когда я все-таки это заметил, все мое тело дернулось от удивления. Мой локоть врезался в проигрыватель, тем самым обрывая песню — «Шестнадцать, но почти семнадцать» — с визгом, царапающим пластинку.
Я не обратил на это внимания и продолжал смотреть на фотографию.
Там, на самом краю рамки, стояла фигура, окутанная тенью.
Я думал, что это мужчина, хотя и не мог быть уверен. Подробностей было немного. Все, что я мог разглядеть — так это отчетливо различимую человеческую фигуру, стоящую в лесу в нескольких футах от линии деревьев.
Кто — или что — это был, я понятия не имел. Я знал лишь то, что при виде его по моим венам потек ледяной страх.
Я все еще смотрел на фигуру на фотографии, когда по лесу пронесся крик — такой громкий, что эхом отразился от задней стены дома.
Пронзительный и испуганный, я сразу понял, что он принадлежит Джесс.
В одно мгновение я выскочил из кабинета и бросился вниз по лестнице на первый этаж. Выйдя на улицу, я обогнул дом и выбежал на задний двор, где снова послышались крики.
На этот раз Мэгги. Испустив громкий, непрерывный вопль боли.
Я побежал быстрее, когда вошел в лес, пробираясь через подлесок и уклоняясь от деревьев, туда, где находились Джесс и Мэгги. Обе были на земле — Джесс на коленях, а Мэгги лежала лицом вниз рядом с ней, все еще вопя, как сирена.
— Что случилось? — крикнул я, пока бежал к ним.
— Она упала, — ответила Джесс, пытаясь звучать спокойной, но без малейшего успеха. Ее слова вырвались в безумной суматохе. — Она бежала, а потом споткнулась, упала и ударилась о камень или что-то такое. О боже, Юэн, выглядит ужасно.
Подбежав к ним, я увидел небольшую лужицу крови на земле рядом с головой Мэгги. При виде ее — ярко-красной на фоне мшисто-зеленой лесной подстилки — меня охватила паника. Задыхаясь, я осторожно перевернул Мэгги на спину. Она прижимала руку к левой щеке, кровь сочилась между пальцами.
— Не шевелись, малышка, — прошептал я. — Дай посмотреть, как сильно ты поранилась.
Я отдернул руку Мэгги, обнажив глубокую рану под левым глазом. Хотя и не очень длинная, она казалась достаточно глубокой, чтобы потребовались швы. Я снял футболку и прижал ее к порезу, надеясь замедлить кровотечение. Мэгги снова закричала в ответ.
— Надо отвезти ее в травмпункт, — сказал я.
Джесс — ее материнские инстинкты яростно давали о себе знать — не позволила мне нести Мэгги.
— Я сама, — сказала она, оперев нашу дочь на свое плечо, пока кровь капала ей на рубашку. — Встретимся у машины.
И она ушла с все еще хныкающей Мэгги на руках. Я задержался ровно настолько, чтобы осмотреть место, где Мэгги ударилась лицом. Его было легко найти. Мокрое пятно крови блестело на вершине прямоугольного камня, выступавшего примерно на дюйм из земли.
Вот только это был не камень.
Его форма была слишком аккуратной, неестественной.
Это было, к моему величайшему и абсолютному шоку, надгробие.
Я опустился перед ним на колени и смахнул с него многолетнюю грязь. Появилось знакомое имя, почва в вырезанных буквах резко контрастировала с бледным мрамором.
Уильям Гарсон
Любимый отец
1843–1912
Глава шестая
Я остаюсь там еще на несколько минут, задумываясь, действительно ли я заметила тут кого-то. Возможно, это была тень или дерево. Или иллюзия лунного света. Или мое воображение, которое теперь находится в режиме «паранойя» после разговора с шефом Олкотт.
Все это возможно. И маловероятно.
Потому что я знаю, что видела. Человека. Который стоял прямо там, где стою сейчас я.
А это значит, что мне нужно вложиться в систему безопасности и установить прожектор на заднем дворе как сдерживающий фактор. Потому что, несмотря на главные ворота, лес и каменную стену, которая окружает все вокруг, Бейнберри Холл не так изолирован от внешнего мира, как кажется.
И я здесь не настолько одинока, как думала изначально.
28 июня
День 3
После двух дней распаковки и планирования, где будет стоять наша мебель, а где та, что досталась нам вместе с домом, пришло, наконец, время заняться кабинетом на третьем этаже — волнующая перспектива. Мне всегда хотелось иметь личный кабинет. Вся моя писательская карьера проходила в тесных кабинках, за шаткими письменными столами в мотелях, на обеденном столе в квартире в Берлингтоне. Я надеялся, что личное пространство снова заставит меня почувствовать себя серьезным писателем.
Единственная загвоздка заключалась в том, что эта комната также была местом самоубийства Кертиса Карвера, и этот факт не давал мне покоя, пока я поднимался по узким ступенькам на третий этаж. Я боялся, что его смерть все еще будет ощущаться в кабинете. Что его вина, отчаяние и безумие каким-то образом проникли в пространство, кружась в воздухе, как пыль.
Мои страхи рассеялись, как только я вошел в кабинет. Он был таким же чарующим, каким я его и запомнил. Высокие потолки, прочные книжные полки и массивный дубовый письменный стол, который, без сомнения, когда-то принадлежал Уильяму Гарсону. Как и сам Бейнберри Холл, он обладал величием, которое мог вызвать только человек состоятельный и статусный. Такой была вся комната. Вместо Кертиса Карвера в кабинете чувствовалось присутствие мистера Гарсона.
Но я не мог игнорировать тот ужасный факт, что в этих стенах человек покончил с собой. Чтобы сделать это место по-настоящему своим, мне нужно было избавиться от любых следов Кертиса Карвера.
Я начал с первого из двух шкафов, у которых были скошенные дверцы, как в спальне Мэгги. Внутри были полки, уставленные винтажными настольными играми, некоторые из которых датировались тридцатыми годами. Монополия, игра-детектив, змеи и лестницы. Там была даже спиритическая доска, коробка от нее уже побелела по углам. Я вспомнил слова Джейни Джун о том, что здесь останавливались Гейбл и Ломбард, и улыбнулся при мысли о том, как они пользовались спиритической доской в освещенной свечами гостиной.
На полу под играми лежали два квадратных чемодана, поверхность которых была покрыта пылью. Я вытащил оба из шкафа, удивившись их тяжести.
В каждом из них точно что-то лежало.
Первый чемодан вовсе не был чемоданом, что я понял, когда открыл его. Это был старый проигрыватель в кожаном футляре. Как и следовало ожидать, в другом футляре хранились пластинки в оригинальных картонных чехлах. Я перебрал их и с разочарованием обнаружил коллекцию биг-бэндов и саундтреков к фильмам.
«Оклахома», «Юг Тихого океана», «Король и я».
Кто-то был фанатом Роджерса и Хаммерстайна, и я был почти уверен, что это не Кертис Карвер.
Я отнес проигрыватель на стол и включил — мне было интересно проверить, работает ли он. Я схватил первую пластинку — «Звуки музыки» — и поставил. Музыка наполнила комнату.
Пока Джули Эндрюс пела о том, что все холмы — живые, я направился ко второму шкафу, проходя мимо пары окон-глаз — таких же, что и на передней части дома. Эти же два выглядывали на задний двор, за которым простирался лес, спускающийся вниз по крутому склону холма. Выглянув наружу, я увидел Мэгги и Джесс, которые стояли за углом дома, держась за руки. Зная, что я здесь, Джесс бросила взгляд в сторону окна и помахала рукой.
Я помахал в ответ, улыбнувшись. Последние дни были тяжелыми. Я очень устал от всех этих переездов, распаковок и беспокойных ночей, и еще я беспокоился о том, что Мэгги с трудом здесь адаптировалась. В то утро за завтраком, когда я спросил, почему она открыла дверцы шкафа посреди ночи, она поклялась, что не делала этого. Но мой стресс постепенно таял, когда я смотрел, как моя жена и дочь наслаждаются нашим новым задним двором. Они обе выглядели счастливыми, пока исследовали опушку леса, и я понял, что покупка этого места была лучшим решением, которое только можно принять.
Я дошел-таки до второго шкафа, который был почти пуст. Внутри были только коробка из-под обуви на верхней полке, а рядом с ней — почти дюжина упаковок бело-зеленой пленки для полароида. Коробка из-под обуви была синей, с характерным значком «Найк» по бокам. В ней и лежала причина для хранения пленки — полароид и стопка снимков.
Сначала я осмотрел квадратную и тяжелую камеру. После нажатия кнопки сбоку поднялся объектив камеры и сработала вспышка. От верхней кнопки щелкнул затвор. На обратной стороне был индикатор, который сообщал мне, что внутри еще хватит пленки на два снимка.
Как и в случае с проигрывателем, я решил протестировать камеру. Я подошел к заднему окну и увидел, что Мэгги и Джесс все еще стоят на улице, направляясь к лесу. Мэгги бежала. Джесс следовала за ней и просила Мэгги бежать медленнее.
Я щелкнул затвором, когда обе вошли в лес. Через секунду сильного жужжания из прорези в передней части камеры медленно появилась квадратная фотография. Само изображение только начало проявляться. Смутные очертания проступали из молочно-белой пелены. Я дал фотографии время проявиться, и вернулся к снимкам, хранящимся в коробке из-под обуви.
Взяв верхнюю, я увидел, что это фотография Кертиса Карвера. Он смотрел прямо в камеру с отсутствующим выражением лица, свет от вспышки делал его кожу болезненно белой. Судя по тому, как он вытягивал руки в нижней части изображения, снимок он сделал сам. Но фотография была неудачная — в кадр попали только две трети его лица и все левое плечо. Позади него находился кабинет, выглядевший почти так же, как сейчас. Пустой. Тусклый. В углу сводчатого потолка собрались тени.
Внизу, на белом ободке у фотографии, маркером была написана дата.
2 июля.
Я снова полез в коробку и взял следующую фотографию. Суть была та же — смещенный от центра автопортрет Кертиса Карвера, снятый в кабинете — но детали были другими. Красная футболка вместо белой, которая была на предыдущей фотографии. Его волосы были растрепаны, а щеки покрыты щетиной.
Нацарапанная под фотографией дата гласила «3 июля».
Я схватил еще три фотографии, подписанные датами 5 июля, 6 июля и 7 июля.
Они были в точности, как остальные. Как и следующие четыре под ними с подписью 8 июля, 9 июля, 10 июля и 11 июля.
Перебирать их было все равно что смотреть замедленное видео. Какое нам показывали еще в начальной школе, где распускаются цветы и распрямлялись листья. Только это была хроника Кертиса Карвера, и вместо того, чтобы расти, он, казалось, увядал. С каждым снимком его лицо худело, борода удлинялась, выражение лица становилось все более изможденным.
Единственной константой были его глаза.
Глядя в них, я не видел ничего. Никаких эмоций. Никакой человечности. На каждой фотографии глаза Кертиса Карвера были темными пустыми пятнами, которые не показывали ничего.
Мне пришла в голову старая цитата: «Пока ты смотришь в бездну, бездна смотрит в тебя».
Я бросил фотографии обратно в коробку. Хотя внутри были и другие, у меня не хватило духу взглянуть на них. Для одного утра я уже достаточно насмотрелся на бездну.
Вместо этого я схватил фотографию, которую только сделал, и теперь она уже полностью проявилась. Мне понравилось то, что я увидел. Мне удалось поймать Мэгги и Джесс на грани исчезновения в лесу.
Мэгги была едва различима — просто размытое пятно темных волос на заднем плане и сверкающая белая подошва кроссовки, указывающая, что она бежит. Джесс была четче. Повернувшись спиной к камере, наклонив голову и вытянув правую руку, она отталкивала с дороги низко нависшую ветку.
Я так на них сосредоточился, что не сразу заметил кое-что еще на фотографии. Когда я все-таки это заметил, все мое тело дернулось от удивления. Мой локоть врезался в проигрыватель, тем самым обрывая песню — «Шестнадцать, но почти семнадцать» — с визгом, царапающим пластинку.
Я не обратил на это внимания и продолжал смотреть на фотографию.
Там, на самом краю рамки, стояла фигура, окутанная тенью.
Я думал, что это мужчина, хотя и не мог быть уверен. Подробностей было немного. Все, что я мог разглядеть — так это отчетливо различимую человеческую фигуру, стоящую в лесу в нескольких футах от линии деревьев.
Кто — или что — это был, я понятия не имел. Я знал лишь то, что при виде его по моим венам потек ледяной страх.
Я все еще смотрел на фигуру на фотографии, когда по лесу пронесся крик — такой громкий, что эхом отразился от задней стены дома.
Пронзительный и испуганный, я сразу понял, что он принадлежит Джесс.
В одно мгновение я выскочил из кабинета и бросился вниз по лестнице на первый этаж. Выйдя на улицу, я обогнул дом и выбежал на задний двор, где снова послышались крики.
На этот раз Мэгги. Испустив громкий, непрерывный вопль боли.
Я побежал быстрее, когда вошел в лес, пробираясь через подлесок и уклоняясь от деревьев, туда, где находились Джесс и Мэгги. Обе были на земле — Джесс на коленях, а Мэгги лежала лицом вниз рядом с ней, все еще вопя, как сирена.
— Что случилось? — крикнул я, пока бежал к ним.
— Она упала, — ответила Джесс, пытаясь звучать спокойной, но без малейшего успеха. Ее слова вырвались в безумной суматохе. — Она бежала, а потом споткнулась, упала и ударилась о камень или что-то такое. О боже, Юэн, выглядит ужасно.
Подбежав к ним, я увидел небольшую лужицу крови на земле рядом с головой Мэгги. При виде ее — ярко-красной на фоне мшисто-зеленой лесной подстилки — меня охватила паника. Задыхаясь, я осторожно перевернул Мэгги на спину. Она прижимала руку к левой щеке, кровь сочилась между пальцами.
— Не шевелись, малышка, — прошептал я. — Дай посмотреть, как сильно ты поранилась.
Я отдернул руку Мэгги, обнажив глубокую рану под левым глазом. Хотя и не очень длинная, она казалась достаточно глубокой, чтобы потребовались швы. Я снял футболку и прижал ее к порезу, надеясь замедлить кровотечение. Мэгги снова закричала в ответ.
— Надо отвезти ее в травмпункт, — сказал я.
Джесс — ее материнские инстинкты яростно давали о себе знать — не позволила мне нести Мэгги.
— Я сама, — сказала она, оперев нашу дочь на свое плечо, пока кровь капала ей на рубашку. — Встретимся у машины.
И она ушла с все еще хныкающей Мэгги на руках. Я задержался ровно настолько, чтобы осмотреть место, где Мэгги ударилась лицом. Его было легко найти. Мокрое пятно крови блестело на вершине прямоугольного камня, выступавшего примерно на дюйм из земли.
Вот только это был не камень.
Его форма была слишком аккуратной, неестественной.
Это было, к моему величайшему и абсолютному шоку, надгробие.
Я опустился перед ним на колени и смахнул с него многолетнюю грязь. Появилось знакомое имя, почва в вырезанных буквах резко контрастировала с бледным мрамором.
Уильям Гарсон
Любимый отец
1843–1912
Глава шестая