Дом алфавита

Отделение предназначалось для пациентов с расстройствами психики, большинство из них были серьезно больны и, вероятно, не поправятся уже никогда. Эффект от жестких сеансов электрошоковой терапии был непостоянный и сомнительный. Тех пациентов, что выписали с момента ее появления в больнице, ждало туманное будущее: истощенные, они медленно реагировали и не вылечились до конца. Она знала, что врач думает точно так же, но их кровати требовались другим больным — с этим всем приходилось считаться.

А скоро выпишут сразу нескольких ее пациентов.

Некоторые не реагировали на обращения, потеряли речь, — например, Вернер Фрике занимался исключительно своими делами и не интересовался ничем, кроме листочков с датами. Даже знаменитый Арно фон дер Лейен, судя по всему, вообще не понимал, что она говорила, а вот Герхарт Пойкерт понимал все — это она знала, хотя поговорить с ним ей пока не удалось.

Многие симптомы, наблюдавшиеся у Герхарта Пойкерта, нельзя было объяснить одной лишь контузией, от которой он до сих пор не оправился. Наблюдаемые у него симптомы скорее указывали на те заболевания, с которыми она сталкивалась в терапевтическом отделении. По сравнению с остальными он сильно ослаб физически, был хилым, а если судить по необъяснимым симптомам, у него как будто был аллергический шок. Врачи не обращали на это внимания, из-за чего она беспокоилась еще сильнее и чувствовала собственное бессилие.

Человека красивее она не видела. Она поверить не могла, что он и правда такой мерзавец, как написано в досье. Либо это сильное преувеличение, либо его документы перепутали с чужими.

Так она тогда разбиралась в людях.

Но вот зачем Герхарт Пойкерт наносил себе такие тяжелые увечья, она понять не могла. У нее вызвали подозрение следы многочисленных ударов и серьезных кровопотерь. Но самоистязание бывает непредсказуемо. Корни у страха глубокие, и возникает он в тот момент, когда его меньше всего ждешь. Она часто это видела. Уму непостижимо, как человек мог практически перекусить собственный язык, как недавно случилось с Арно фон дер Лейеном. И тем не менее это случилось. Так чем Герхарт хуже? Утешением служило то, что потом ему стало легче, хоть он и был слаб.

Когда он, отозвавшись на ее нежность, впервые попытался произнести несколько слов, она поставила себе цель бороться с его страхом: Герхарту Пойкерту не придется повторить судьбу многих других.

Если бы это зависело от нее, он остался бы в госпитале до конца войны. Мощным бомбардировкам подвергались Мюнхен, Карлсруэ, Мангейм и десятки других немецких городов. Оккупирован Нанси. Налеты делались даже на Фрайбург. Продвигались вперед американцы, на немецкой территории собирались союзники. И когда все это кончится, она хотела, чтобы Герхарт Пойкерт остался жив.

Ради самого себя и ради нее.



— Из Берлина новые директивы пришли. Руководство санитарной службы вермахта наконец-то обобщило выводы августовского собрания.

У Манфрида Тирингера задрались рукава халата, обнажив тонкие запястья.

— Требуют усиленной бдительности на случай симуляции. Резервный госпиталь в Энзене уже отреагировал — выписал на фронт всех, у кого случай неоднозначный.

Тирингер медленно обвел маленькое помещение взглядом. Когда выросла нагрузка на отделение, он сам принял это решение — переделать прежний зал для собраний в палату. Строительство бараков их нужды уже не удовлетворяло. После боев на Восточном фронте и битвы за Ахен хлопот прибавилось. Лишь теперь появится возможность вернуть привычные условия.

Пришедшие из Берлина директивы освободят место.

За толстыми стеклами очков глаза доктора Хольста казались маленькими.

— В резервном госпитале Энзена в основном лечат неврозы. Мы-то здесь при чем?

— Притом, доктор Хольст, что если мы не поступим как они, окажется, что результаты у нас плохие. Потом нас попросят сделать оставшимся пациентам инъекции или дать большую дозу ваших же, доктор Хольст, любимых хлораля, трионала и веронала. Ну а потом можно и нам самим на фронт отправляться, да ведь?

Манфрид Тирингер внимательно смотрел на врача-ординатора:

— Вы же понимаете, доктор Хольст, какими преимуществами мы пользуемся? Если бы жена Геббельса не убедила своего мужа, что в госпиталях должны лучше лечить пациентов, то сейчас нашей основной задачей была бы ликвидация сумасшедших. Больше убийств из милосердия, так? «Причина смерти — грипп». Можете себе такое представить? Теперь, по крайней мере, проблемы нам доставляют только крикуны в подвале. — Он покачал головой. — Что ж, сделаем то, чего от нас ждут. Начнем потихоньку выписывать. Иначе, доктор Хольст, конец экспериментам в Доме алфавита. Конец вашим опытам с препаратами хлора и всем таким прочим. Конец изучению воздействия от различных видов электрошоковой терапии. Конец нашей относительной комфортной жизни! — (Доктор Хольст опустил взгляд.) — Ну, нам еще повезло, что фрау Геббельс убедила мужа защитить солдат элитных войск! Благодаря им у нас кое-какая работа есть. Мы можем и дальше поддерживать имеющуюся у немецкого народа иллюзию о несокрушимости войск СС.

Манфрид Тирингер перевел взгляд на Петру и остальных медсестер отделения. До этого момента он не удостоил их и взглядом. Но этот взгляд просил их не обращать внимания на его последние высказывания. Он схватил стопку медкарт:

— Итак, нужно снижать дозировки в палате. С сегодняшнего дня прекращаем инсулиновую терапию. К декабрю полностью снимаем с терапии Вильфрида Крёнера и Дитера Шмидта. Думаю, скоро можно будет Вернера Фрике бросить. Разумнее мы его не сделаем. Он же из богатой семьи, правильно?

Никто не ответил. Врач дальше перебирал карты:

— За Герхартом Пойкертом еще понаблюдаем, но он, кажется, поправляется.

Петра сжала руки.

— А еще ведь Арно фон дер Лейен, — продолжил он. — Нам сообщили, что на Рождество к нему приедут высокопоставленные гости из Берлина. Придется приложить все усилия к тому, чтобы ему стало лучше. До меня дошли слухи, что он пытался покончить жизнь самоубийством. Кто-нибудь может это подтвердить?

Переглянувшись, медсестры помотали головой.

— Рисковать мы ни в коем случае не можем. Мне выделили двух пациентов — их выписывают из терапевтического отделения, а долечивать будут у нас. Они смогут стоять в карауле, чтобы этого не повторилось. Их можно продержать три месяца. Наверное, этого будет достаточно?

— Они будут круглые сутки стоять? — Как обычно, старшая медсестра хотела убедиться, что ее подчиненным не достанутся дополнительные ночные дежурства.

Тирингер покачал головой:

— По ночам Деверс и Лейен спят. Это ваша забота.

— А как там сосед Арно фон дер Лейена? — неуверенно сменил тему доктор Хольст.

— Группенфюрер Деверс вряд ли поправится. Из-за газа у него слишком серьезные повреждения легких и мозга. Нам нужно приложить все усилия, но он и дальше будет получать полную дозу. Друзья у него влиятельные. Ясно?

— А это правильно? Ну, что он лежит в одной палате с Арно фон дер Лейеном. Я просто… — Доктор Хольст плохо понимал, как это сказать, и заерзал на месте под взглядом Тирингера. — Он же просто лежит.

— Да, я считаю, все прекрасно. Также должен подчеркнуть, что ни Хорст Ланкау, ни еще кто-то из палаты три в палате Арно фон дер Лейена и группенфюрера Деверса находиться не должен.

— Но ведь Вильфрид Крёнер выполняет всякие поручения. К нему это тоже относится? — спросила сестра Лили.


— Крёнер? — Манфрид Тирингер выпятил нижнюю губу и замотал головой. — Ну почему же? Дела у него идут хорошо. А вот поведение штандартенфюрера Ланкау, я полагаю, меняется в нелучшую сторону. Он нестабилен. Пока мы его не выпишем, нам лучше позаботиться о том, чтобы он был спокоен и не смущал других пациентов.

Поскольку о Герхарте Пойкерте на собрании уже говорили, Петра хотела получить ответ всего на один вопрос:

— Господин врач, а как нам быть с гостьей группенфюрера Деверса? Мы можем предоставить ей питание, раз она так часто приезжает?

— Насколько часто?

— Несколько раз в неделю. Мне кажется, чуть ли не каждый день.

— Да, можно предложить. Спросите ее. Может, она и Арно фон дер Лейена развлечет.

Он спокойно посмотрел на врача-ординатора:

— Да, это было бы прекрасно. Я с ней поговорю, когда увижу.



Петра завидовала супруге группенфюрера Деверса с первой встречи. Не из-за ее лица и даже не потому, что жизнь, судя по всему, от нее ничего особо не требовала, — только из-за одежды. Когда она прямо и гордо шла мимо, Петра дружелюбно кивала. Замечала она лишь ее чулки и наряд.

— Все из бембергского шелка, — рассказывала она подружкам, придя наверх в комнату.

Такого никто из них даже не мерил.

Петра украдкой прикоснулась к Гизеле Деверс, когда та сидела у постели мужа и читала. Ткань оказалась поразительно гладкой, почти прохладной.

Петра заметила, что Арно фон дер Лейен не сводит глаз с супруги группенфюрера Деверса. Про себя она тихо поблагодарила Создателя за то, что Герхарт такого не видит.

Свежеиспеченные часовые были два бледных юноши, в чьих взглядах, как и у многих других, читалась глубокая горечь. Отглаженная форма роттенфюрера СС сияла новизной, но знаки различия стерлись, значит они повидали немало боев. На значке дивизии — две перекрещенные ручные гранаты. Петра такие раньше видела. Не сказать, что они людям к лицу.

При появлении Гизелы Деверс юные часовые вытягивались и смотрели пристально. Элегантная супруга высокопоставленного офицера СС — единственная из близких, допущенная в отделение.

Но когда она впервые прошла мимо, они, улыбаясь, заговорили. Все остальные, в том числе врачи, оставляли их равнодушными. Свою задачу они знали, выполняли ее четко и не возмущались. Пока они справляются с задачей, они в безопасности. Лучше уж 18-часовая вахта каждый день, чем час на фронте.



Петре пришлось признать правоту главного врача Тирингера. Хорст Ланкау уже не такой, как раньше. Его румяное, обветренное, жизнерадостное широкое лицо больше не улыбалось. Казалось, остальные пациенты его боятся. А еще главный врач прав в том, что он несколько раз заходил в палату к Деверсу и герою отделения Арно фон дер Лейену, хотя делать ему там было нечего.

Когда ему запретили выходить из своей палаты, его ярости не было предела. Что удивительно, протесты стали выразительными и нешуточными, и ему вкололи успокоительное.

Потом к нему отчасти вернулось прежнее обаяние.

Событий было много. Вильфриду Крёнеру становилось значительно лучше, и он свободно бродил по всему Дому алфавита. Ко всеобщему огромному удовольствию, он таскал в подвал грязное белье и возил по всем этажам тележку с едой. Если не брать в расчет хронические судороги, вызывавшие неконтролируемое мочеиспускание, а порой и непроизвольные подергивания — в результате у него замедлялась речь и иногда немела шея, — в целом казалось, что его лечение подходит к концу.

Петер Штих прекратил странно, почти сардонически улыбаться — как и пялиться в струи душа во время мытья; вместо этого он неистово ковырялся в носу, словно надеялся таким способом избавиться от головных болей, которые его, очевидно, преследовали. Во время таких приступов у него порой шла кровь. Петра это терпеть не могла. Он все пачкал, а кроме того, портил настроение медсестрам. А еще во время активного ковыряния в носу раздавалось хлюпание.

Петру от него тошнило.

У часовых появился еще один повод проявлять бдительность. В палату рядом с той, где лежал Арно фон дер Лейен, положили обергруппенфюрера с нервным расстройством. Хотя санитары, которые его принесли, описали его довольно подробно, никто, кроме нескольких сотрудников и самого Манфрида Тирингера, его настоящего имени не знал. Петре было известно лишь, что он приятный мужчина среднего возраста — и, кажется, совсем потерял разум.

Без главного врача входить в его палату никому не разрешалось. Говорили, ему нужен покой, чтобы восстановить силы. Поднимется большой скандал, если станет известно, что там лежит опора Третьего рейха.

Гизела Деверс воспользовалась всей своей хитростью, пытаясь добиться разрешения зайти к нему поздороваться, но безуспешно. Кто-то намекал, что таким образом она добилась и своего нынешнего положения. Петра в этом сомневалась. У посетительницы была сумочка с эмблемой «И. Г. Фарбен». Поговаривали, она состоит в родстве с владельцами — что вполне вероятно, если судить по одежде и мужу. Приемлемое объяснение, почему ее свободно пускали в отделение.





Глава 25




Ланкау вдруг перестал приставать к Брайану.

Снаружи главными были часовые. Зачем их туда поставили, он не знал, но пациент в соседней палате явно лежал непростой.

Два солдата СС, наверное, были моложе его, а взгляды у них — холоднее, чем у покойников.

Пару раз за день они оставляли дверь в палату открытой настежь, чтобы проветрить коридор. В такие минуты мимо часто проходил рябой, беседуя с кем-то.

Брайана излучаемая им доброта обмануть не могла. Внутри прятались настороженность и бесчувственная решимость.

Страшное сочетание.