Долина

– Очень хорошо, – сказала она. – Надо нанести учителю визит. Есть что-нибудь еще?

– Почему рядом с первым трупом нашли только два символа, а рядом со вторым – четыре? – неожиданно громко осведомился молодой жандарм с густой, аккуратно остриженной бородой. – Что нам хотел этим сказать убийца? Может, это зашифрованное послание специально для полиции? Так сказать, вызов? Что-то вроде криптограмм знаков зодиака?

Сервас сразу распознал в этом парне зубастого волчонка, который жаждет признания и славы, мечтает быстро прорваться в высшие эшелоны иерархии и которого мало интересуют неприметные и неблагодарные стороны сыскного ремесла.

– Криптограммы знаков зодиака, говоришь? – саркастически повторила Циглер, смерив всезнайку взглядом, начисто лишенным малейшей теплоты. – А почему не Джека Потрошителя?

Вокруг стола раздались смешки. Сервас увидел, как побледнел парень.

– Но мысль интересная. И в самом деле: что убийца пытается нам сказать этими камешками? Круг, треугольник, квадрат и буква X, то есть косой крест… Написаны красным маркером… Что они означают? Напрягите извилины. Идите в своих гипотезах до конца. Не пропускайте ни малейшей детали. И вы поймете: это дело требует невероятных усилий. С такими расследованиями, как это, вам, может быть, и не придется больше столкнуться за всю карьеру. Оно станет расследованием вашей жизни… И вы еще долго будете о нем помнить и думать, даже когда уйдете на пенсию. Будете рассказывать о нем внукам и друзьям, чтобы они поняли, каким увлекательным делом вы занимались. Ну же, сделайте это усилие. Работайте. Копайте. Не довольствуйтесь первой мыслью, пришедшей в голову. Идите дальше. Через страдание к радости, как говорил Бетховен. Или, как говорят спортивные тренеры: no pain no gain, без боли нет победы.

Сервас медленно обвел взглядом сидящих вокруг стола мужчин и женщин, только что с почти религиозным восторгом выслушавших маленький спич Циглер. Надо обязательно найти способ использовать их знания в поиске Марианны. Его неодолимо тянуло вернуться в лес. Где она? Успела ли уйти из долины до оползня? Или осталась здесь в ловушке, как все?

Она где-то здесь, совсем близко, но я не вижу и не слышу ее… Она мертва? Или выжила? Или все еще у похитителя?

Вопросы не давали ему покоя. У него снова возникло ощущение, что дело это не терпит отлагательств. Что время истекает и надо действовать быстро. Но как действовать? И с чего начать?





24




Он вернулся в лес. Поставил машину на залитой солнцем стоянке и направился в чащу. Надо попытаться рассуждать по-другому. Он внимательно вгляделся в карту, в те квадраты, что были помечены буквой R, выбрал ближайший квадрат, метрах в ста от него, и зашагал дальше. Надо представить, что кругом ночь и нет никаких ориентиров. Он шел наугад, как человек, который заблудился, вглядываясь в края тропинки, в надежде найти хоть какой-нибудь след: кусочек ткани, капельку крови…

Назад он пришел примерно через час, так ничего и не обнаружив. Задыхаясь от июньской жары, он взял курс на второй квадрат с маркировкой R.



– Да? – сказал Жильдас Делайе, обнаружив Ирен и Ангарда на пороге своего дома.

Делайе оказался высоким худым человеком лет пятидесяти. На его костистом носу сидели очки в роговой оправе, длинные седые волосы спускались на шею. Он походил на ощипанную голенастую птицу.

– Капитан Циглер, следственный отдел жандармерии По. Можно войти, господин Делайе?

Крошечный сквер за их спинами загораживали кирпичная стена, витражи и колокольня церкви Эгвива, над которой кругами летали стрижи. Сквер прятался в середине переплетения улочек, куда выходили окна дома, зажатого между двумя другими фасадами.

Жильдас Делайе посторонился, и им пришлось нагнуться, чтобы ступить за порог, не ударившись о плиту перекрытия над головами. Они вошли в тихое и темное нутро дома, в длинный, как пещера, коридор, заставленный старинной мебелью и увешанный фотографиями в рамках. Эта часть дома находилась ниже уровня улицы. Ирен двинулась вперед. В коридоре повис затхлый запах одиночества, затворничества и ухода в себя. Она пробежала взглядом по фотографиям. Везде одно лицо. Светловолосая женщина, запечатленная в разном возрасте, в разных ракурсах, крупным и общим планом. И на всех фото она занимается каким-нибудь домашним делом. Фотограф словно хотел увериться, что время не сможет прервать ее жизненный путь. Циглер заметила, что женщина знала, что ее фотографируют, и иногда смотрела прямо в объектив. Но ни на одном снимке она не улыбалась.

– Входите, – сказал Жильдас Делайе, указав на дверь справа.

В тесной гостиной, такой же темной, как коридор, были задернуты шторы, и в стенных шкафах ровными рядами стояли книги. Стопки книг громоздились и на низком столе, и на креслах. Хозяину пришлось снять несколько стопок с просиженного дивана, чтобы гости могли сесть. На дворе стоял июнь, а на Жильдасе Делайе был шерстяной коричневый кардиган, и Ирен уловила в комнате запах пота. Гостиную явно надо было проветрить.

– Мы не отнимем у вас много времени, – начала она, усевшись. – Скажите, где вы были в ночь с понедельника на вторник?

– Мое время не так уж и драгоценно, – ответил он. – Когда я не веду уроки, то трачу время на чтение, прогулку или на проверку тетрадей учеников. Бергсон[28] говорил, что время можно удержать двумя способами: с помощью сознания и с помощью техники. Я вдовец. В моем возрасте, поскольку я живу один, субъективное ощущение времени гораздо важнее, чем время на часах. Могу ли я узнать, по каким странным соображениям вы сделали из меня подозреваемого?

Его речь была не лишена изящества. Но ею вся элегантность и исчерпывалась: серый цвет лица, красные глаза, а прежде всего прогорклый сивушный запах изо рта говорили о том, что с гигиеной он не в ладу.

– Вас ни в чем не подозревают, господин Делайе. Мы просто пытаемся воссоздать по возможности полную картину общей ситуации в ту ночь.

– Я понимаю. Как на картине, полной разных персонажей. Брейгель Старший… Веронезе… И каждый из персонажей должен встать на место, правильно?

– В каком-то смысле. Нам известно, что ваш сын наркоман. И я уверена, вы в курсе, что жертва была наркодилером. Следовательно, у вас тоже есть свое место на картине, как и у него.

– Мой сын вот уже две недели проходит курс детоксикации в Шато д’Юссе, – заметил Делайе. – В настоящее время он в той фазе лечения, когда ему полностью отменили наркотик, и он адаптируется к его отсутствию.

Циглер кивнула. Она слышала об этом центре адаптации в Монтобане, где пациенты, которых сняли с наркотиков, находились под постоянным жестким контролем. Однако в районе находились еще больше двадцати центров лечения и поддержки наркоманов. «Общество все больше и больше становится жертвой собственных дурных привычек», – подумала она.

– Об этом мы поговорим, когда придет время. Но вы мне не ответили: что вы делали в ночь на вторник?

Он посмотрел прямо в глаза Ирен своими воспаленными глазами.

– Я был здесь, думаю, читал или спал, в зависимости от времени, о котором идет речь…

Ирен немного помолчала.

– Господин Делайе, верно ли, что вы уже однажды поколотили Тимотэ Хозье так, что его даже пришлось отправить в госпиталь?

Учитель вздрогнул и вздохнул.


– Снова этот вопрос… Я уже отвечал: нет. Это все деревенские сплетни. Когда ты вдовец, преподаешь в коллеже, а сын у тебя наркоман, сплетни обязательно поползут.

Он встал и подошел к камину, окруженному стопками книг. Его высокая худая фигура выделялась на фоне низкого потолка, как статуя святого в церковном полумраке.

– Вы действительно думаете, что я способен кого-нибудь убить? Вы меня видите? Да я самый мягкий и кроткий человек на свете, капитан. Я не способен ни на какое насилие, разве что над самим собой… Вы сейчас задали мне кучу вопросов. Просто потому, что кто-то где-то что-то сказал. Вы вторглись в мое личное пространство… Вы не знаете, кто я, сколько мне пришлось вынести. Вам просто нужны ответы, и вы небо и землю сдвинете с места, только бы их получить. Когда же вы найдете виновного, кто бы он ни был, и уедете отсюда, – все это уйдет для вас в прошлое, а нам придется жить среди тех руин, что вы оставите за собой, со всеми подозрениями и злобой, которую вы разбудите. Что ж, надеюсь, что хоть не зря…

В этом человеке жила какая-то всепоглощающая печаль, непобедимая мука. Он снял с каминной полки фотографию женщины.

– Взгляните. Это та, что была моей женой… Ее портрет всегда стоял на камине. И всегда напоминал мне, что я любил и был любим… Сын меня ненавидит… Он считает, что это я виноват в смерти матери. И я уже недалек от того, чтобы тоже считать себя виновным. И в его наркомании тоже… Он начал принимать наркотики разу после ее смерти… Марихуану, кокаин, потом героин…

Он с болью смотрел на фото. Циглер узнала блондинку с портретов в коридоре. Ту, что никогда не улыбалась.

– Что до меня, то я стал плохо спать и потерял всякий интерес к своей профессии… Мне снятся кошмары, в которых появляется она… Живая, любящая… Я не могу ничего планировать, живу одним днем. Это длится уже четыре года…

– А что произошло с вашей женой? – мягко спросила Циглер.

– Четыре года назад она внезапно впала в тяжелую атипичную депрессию. Она потеряла всякий вкус к жизни и вынашивала мысли о самоубийстве. Мы консультировались с несколькими психиатрами, и один из них в конце концов настоял на МРТ. У жены обнаружили обширную опухоль в правой височной доле мозга.

Он по очереди оглядел Ирен и Ангарда. Где-то в глубине дома часы роняли зернышки секунд, словно четки перебирали.

– Месяц спустя ее срочно положили в больницу: опухоль спровоцировала кровоизлияние… Через неделю она умерла.

Он поставил фотографию обратно на каминную полку, обогнул диван и уселся напротив них. Снова болезнь… Циглер содрогнулась. Она почувствовала себя в окружении. Ей захотелось встать и бежать отсюда.

– Мне было очень плохо, и я не мог заниматься сыном в той мере, в какой это было необходимо. Прежде всего я отправился к психотерапевту и прошел курс поддерживающей терапии для «смягчения мучительных ощущений и оживления в памяти ощущений позитивных после смерти близкого человека», пользуясь терминологией психиатров… Не помогло… А потом в аббатстве я познакомился с отцом Адриэлем. Он очень мне помог: благодаря ему я обрел Бога. «Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня». Псалом пятидесятый, стих двенадцатый.

– А к какому психотерапевту вы обращались?

Делайе поднял глаза.

– К доктору Драгоман.

Циглер снова вздрогнула. Опять аббат, опять психотерапевт… В этой истории все время натыкаешься на одних и тех же персонажей. Наклонившись вперед, Делайе смотрел на них повлажневшим взглядом, и в полумраке белки его глаз отливали перламутром, как жемчужины в створках раковин.

– Вы намерены допрашивать моего сына? Я уже говорил, что его сняли с наркотиков, но он еще очень уязвим… Он готовится вернуться к нормальной жизни, но на данный момент находится в таких условиях, где он защищен от ужасов и опасностей внешнего мира. Ваш визит и ваши вопросы могут разрушить это хрупкое равновесие… Поэтому я вас умоляю: если в вас осталась хоть капля человечности, пощадите его.

– Мы не варвары, – парировала Циглер.

– Сирил такой же, как его отец, – снова заговорил Делайе, видимо, не отдавая себе отчета, что перебил собеседницу. – Он мягок и не способен ни на какое насилие, он предпочтет скорее сделать зло себе, чем другим. Конечно, в наше время это считается слабостью. Взгляните, ведь повсюду снова в чести сила и грубость: таковы руководители государства, таковы простые граждане, полиция, социальные сети… Прав тот, кто орет громче, кусает больнее и бьет сильнее…

С улицы, со стороны входной двери, донесся шум мотоциклетного мотора. Мотоцикл замедлил ход, немного подождал, а потом уехал. В эти несколько секунд в глазах учителя сверкнул ужас.

– Что с вами, господин Делайе? Вы, по-моему, сильно испугались.

– Нет, нет…

– Что вас так напугало?

– Не говорите глупостей.

Мотор снова зажужжал, на этот раз далеко, но надоедливо, как одуревшая муха, и Циглер снова заметила, как напрягся учитель. Теперь он стал похож на затравленного зверя.

– Жильдас, что с вами? – спросила она, тоже наклоняясь вперед.

Он нервничал все больше и больше.

– Вы знаете… или думаете, что знаете… кто это сделал?

Вопрос заставил его отреагировать. Он поднял глаза.

– Нет! Зачем вы так говорите? Это абсурд!

Он быстро заморгал, и вид у него сделался совершенно перепуганный.

– Но тогда чего вы так испугались?

Учитель сглотнул.

– Ничего! Я вовсе не испугался.

– Неправда.

Жильдас Делайе сморщился.