Долина колокольчиков
Часть 22 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Что? — насторожился он.
— Да так, — улыбнулась я.
Там этой его напускной самоуверенности и бравады не было. Вообще. Берти понял, что я это вижу, и тихонько выругался: слетают маски.
Я рассмеялась. Он тоже.
Мы, прижавшись друг к другу, хохотали долго, в полный голос, как два очень опасных психа, сотрясая холмы из шкур, и где-то вдалеке снуи недовольно пищал во сне, бунтуя против столь громких соседей.
Между тем, диковинный процесс внутри продолжился, набирая масштабы.
Кажется, неведомая сила — Эффект Овердила, как мы назвали её потом, — осталась очень довольна первичным осмотром двух искр. И решила сыграть в мастера-алхимика. А именно — ненадолго перемешать их. То есть нас.
— Ох! — опешила я, когда мой мир перевернулся раз эдак двести подряд, будто с горочки мячик пнули. — Так, Голден-Халла, у меня проблема. Я, кажется, потерялась. Я не понимаю, где мои чувства, а где — твои.
— Со мной та же история, — задумчиво отозвался Берти, тогда как кокон золотого сияния вокруг нас разгорелся совсем нестерпимо.
Главное, чтобы йети его за весну не приняли — а то сейчас как ворвутся в шалаш.
— Прахов прах, Тинави! — сглотнул попутчик. — Хотел бы я знать, как всё это возможно.
— Пыльца! — вот тогда я сообразила. — Я испачкала нос в этой грешной пыльце Овердила. И стоило мне дотронуться им до тебя — началось.
— Получается, если ты уберешь нос от моей шеи — путешествие закончится?
— Думаю, да.
Берти помолчал — я увидела это молчание изумрудными всполохами клевера на синем покое предгорья — а потом неожиданно попросил:
— Можешь тогда не убирать пока, пожалуйста? Я так давно ждал чего-то подобного. Хотя бы в таком режиме: пробном. Тестовом. Экспериментальном. Хочу запомнить — на будущее, чтобы было с чем сравнивать.
— Эм. Вот еще! Я что, по-твоему, сумасшедшая — убирать? Да я сейчас этот нос на скотч к тебе примотаю, Голден-Халла! Я никогда в жизни не испытывала ничего более увлекательного!
Берти улыбнулся и обнял меня еще надежней.
— М-да. Знали бы заранее, выбрали бы позу поудобнее, — цокнул он языком.
И мы снова стали смеяться.
Я же говорю — психи.
А этот странный дуальный мир вокруг то ли таял в потоках света и образов, то ли, наоборот, набирал резкости и глубины, которых ему не хватало так долго. Я любовалась палитрами-мирами Голден-Халлы, нежилась в них, как кошка, и экспериментировала, смешивая их со своими, получая новые оттенки, о которых раньше и догадываться не могла.
«Ничего себе, — думала я, — Ничего себе, как бывает».
А потом до меня дошло, что нос — это все-таки не единственная опция, и, стащив перчатку, я положила тыльную сторону ладони на скулу Голден-Халлы. Эксперимент удался, тем самым открыв нам принципиально новые перспективы.
Время будто остановилось. Или наоборот — ускорилось? Скорее: перестало быть центрообразующим элементом, ушло в параллельную ветвь, навсегда сохранив тот опыт в отдельной вселенной, как картинку имаграфа, распахнутое сердце янтаря.
Потребуется — загляни и вспомни, оно теперь твоё навек.
— Какой… познавательный отпуск, — пробормотала я.
А Берти просто улыбался, улыбался, улыбался всю ночь напролет, подсвечивая темноту.
И даже когда я уснула, мне продолжил сниться тот свет.
Глава 27. Туманное утро
Наутро выяснилось, что йети уже ушли.
Хорошо хоть, шалаш вокруг нас не разобрали! Наоборот: добавили к нему санки. И коротенькую записку:
«За укрытие не волнуйтесь, Крышти потом за ним вернется. Сани — подарок. Весна не пришла — очень жаль. Ночь получилась скорбной, но было приятно познакомиться с вами, не-йети-друзья».
Скорбной, ага. Конечно!
Я оглянулась на Берти, уже старательно укладывавшего сундук с колокольчиками на санки. Наш дружок снуи прыгал у сыщика на плече и что-то ворчливо выговаривал ему прямо в ухо — наверняка жаловался на недосып.
Голден-Халла беззлобно передразнил бубнеж феечки, потом метко сдул снуи прочь и, поймав мой взгляд, со смущенной улыбкой спросил:
— Как дела?
— Сногсшибательно! — честно сказала я. У сыщика заметно отлегло. — Как будто всё во мне ложечкой перемешали: очень бодрящее ощущение. Свежее. Раньше я бы сказала: пугающее, но пока во мне всё еще слишком много тебя… А в твоей душе, оказывается, почти нет места страху перемен. Как ты добился этого, Берти? Я тоже так хочу!
— Ты же видела, как я этого добился? — он склонил голову набок.
— Ну да, ты просто затапливаешь всё оптимизмом, доверием и любовью, как прахов пожарный с бездонным ведром, — я вскинула брови и покачала головой, — Я так никогда не смогу.
— Ты уже, госпожа Ловчая.
— Что?
— Ты уже делаешь это — «затапливаешь всё любовью». Давным-давно начала. Только почему-то избегаешь этого слова. Я не понял: то ли стыдишься, то ли боишься, то ли не хочешь быть понятой превратно… В общем, работаешь с любовью плотно, но строго из-под полы, как кошкоглавый дилер крап-грибочков на Сумеречном рынке Саусборна. Что, признаться, по-своему очаровательно. Такая двуличная лесная колдунья: м-м-м, красота! Мне понравилось, — он засмеялся.
И швырнул снежок в мой распахнутый от удивления рот.
— Мне будет очень сложно расстаться с тобой завтра, — отплевавшись, призналась я. — Берти прахов Голден-Халла, ты хоть понимаешь, что мы теперь знаем друг о друге всё? Это не только приятная, но и очень опасная ситуация. Возможно, нам стоит держаться поближе друг к другу? Хотя мой наставник сказал бы наоборот: что теперь я должна тебя убить.
— Он что, богомол, твой наставник?
— Хуже.
— Паук? Блоха? Таракан? Или чего еще ты боишься, помимо высоты и насекомых?
— Времени, Берти.
— Точно. Ну, в любом случае твой изначальный тезис неверен, — сыщик пожал плечами. — Полностью мы с тобой знаем только мироощущения друг друга. А вот по многим фактам, читай, уликам, — стабильный ноль. Например, я понятия не имею, как трактовать то, что у тебя в центре искры есть что-то вроде портала в Вечность.
— Хе-хе! — сказали польщенные теневые блики. — Это он про нас!
— Придем в Колокольчики — расскажу! — пообещала я. — Мне потребуется несколько часов, удобное кресло, леденцы — чтобы голос не сел, и — самое главное — твои восторженные «охи» в нужных местах. Справишься?
— Пф! — отмахнулся Голден-Халла.
Мы взяли по веревочке от саней и потопали к нашей призрачной деревне.
Мир Лилаковых гор тоже изменился за эту ночь.
Теплый и белый туман залил горный цирк, как молоко — пиалу для завтрака. Снег сыпался очень медленно и был похож на воздушный рис. Солнце и небо, скалы и реки — всё это исчезло, скрытое уютной пеленой. Если бы кто-нибудь в небе опустил вниз ложку — нащупал был формы-хлопья. Но если не трогать, а только смотреть — молоко, молоко, молоко… Безмятежная тайная гладь.
Снежный наст поскрипывал под ногами, а у меня внутри все шипуче искрилось и било, как ледяное игристое с брошенном на дно бокала цветком гибискуса.
Снуи порхал впереди, как бабочка. Мы везли наши санки, и я косилась на Берти каждые десять секунд. А он на меня — каждые пять.
Я всё никак не могла нормально идти: петляла, как долбанный зайчик, подпрыгивала и скакала. На сердце у меня было так легко, будто с него свалился огромный камень. Валун размером с планету, не пойми кем туда установленный обелиск.
Хотя, возможно, никакого камня и не падало: просто там, в сердце, поселился Его Легчайшество Голден-Халла. И теперь сыщик деловито обустраивался в левом предсердии, инициировав страшную неразбериху перестановки, пытаясь втиснуться там с комфортом, наравне с другими хорошими людьми.
И ведь втиснется, не сомневаюсь…
— Перестань на меня смотреть, пожалуйста! — вдруг со смехом попросил Берти.
— Почему? — удивилась я.
— Ты просто неприлично сияешь. А я, джентльмен, не могу отвернуться от прекрасной дамы. И в итоге у меня будет ожог сетчатки. Так себе сувенир из отпуска. Хотя, если очень надо, я готов потерпеть.
— Ага, понятно, значит, сегодня ты Голден-Пахлава: мастер сахарных речей. Но не переслащивай, пожалуйста! Я ж из-под-полы-торговец, не забывай: сурова, беспощадна, немила.
— Да без проблем. Давай тогда заключим строгий официальный договор: ты отворачиваешься, я умолкаю.
Мы попробовали. Уже через пару минут стало скучно, и разговор, а вместе с ним переглядки, начался опять.
До призрачной деревни оставалось каких-то пару километров. Мы весело, взахлеб болтали, то и дело посыпая шутки флиртом на грани провала. Тот редкий случай в моей жизни, когда это казалось прямо очень уместным.
Вокруг было тихо, безмятежно и радостно.
Одним словом — утро.
Думаю, в этом и заключалась внезапность всего, случившегося дальше. Ведь когда ночь уходит, кажется, что всё неизвестное растворилось вместе с ней. Бояться нечего. Утро — умытое и светлое — будто гарантирует тебе безопасность. Я почти не помню историй, где что-то плохое случалось бы утром. Человек расслабляется, видя, что небо сладко жмурится на него.
А жаль.
— Да так, — улыбнулась я.
Там этой его напускной самоуверенности и бравады не было. Вообще. Берти понял, что я это вижу, и тихонько выругался: слетают маски.
Я рассмеялась. Он тоже.
Мы, прижавшись друг к другу, хохотали долго, в полный голос, как два очень опасных психа, сотрясая холмы из шкур, и где-то вдалеке снуи недовольно пищал во сне, бунтуя против столь громких соседей.
Между тем, диковинный процесс внутри продолжился, набирая масштабы.
Кажется, неведомая сила — Эффект Овердила, как мы назвали её потом, — осталась очень довольна первичным осмотром двух искр. И решила сыграть в мастера-алхимика. А именно — ненадолго перемешать их. То есть нас.
— Ох! — опешила я, когда мой мир перевернулся раз эдак двести подряд, будто с горочки мячик пнули. — Так, Голден-Халла, у меня проблема. Я, кажется, потерялась. Я не понимаю, где мои чувства, а где — твои.
— Со мной та же история, — задумчиво отозвался Берти, тогда как кокон золотого сияния вокруг нас разгорелся совсем нестерпимо.
Главное, чтобы йети его за весну не приняли — а то сейчас как ворвутся в шалаш.
— Прахов прах, Тинави! — сглотнул попутчик. — Хотел бы я знать, как всё это возможно.
— Пыльца! — вот тогда я сообразила. — Я испачкала нос в этой грешной пыльце Овердила. И стоило мне дотронуться им до тебя — началось.
— Получается, если ты уберешь нос от моей шеи — путешествие закончится?
— Думаю, да.
Берти помолчал — я увидела это молчание изумрудными всполохами клевера на синем покое предгорья — а потом неожиданно попросил:
— Можешь тогда не убирать пока, пожалуйста? Я так давно ждал чего-то подобного. Хотя бы в таком режиме: пробном. Тестовом. Экспериментальном. Хочу запомнить — на будущее, чтобы было с чем сравнивать.
— Эм. Вот еще! Я что, по-твоему, сумасшедшая — убирать? Да я сейчас этот нос на скотч к тебе примотаю, Голден-Халла! Я никогда в жизни не испытывала ничего более увлекательного!
Берти улыбнулся и обнял меня еще надежней.
— М-да. Знали бы заранее, выбрали бы позу поудобнее, — цокнул он языком.
И мы снова стали смеяться.
Я же говорю — психи.
А этот странный дуальный мир вокруг то ли таял в потоках света и образов, то ли, наоборот, набирал резкости и глубины, которых ему не хватало так долго. Я любовалась палитрами-мирами Голден-Халлы, нежилась в них, как кошка, и экспериментировала, смешивая их со своими, получая новые оттенки, о которых раньше и догадываться не могла.
«Ничего себе, — думала я, — Ничего себе, как бывает».
А потом до меня дошло, что нос — это все-таки не единственная опция, и, стащив перчатку, я положила тыльную сторону ладони на скулу Голден-Халлы. Эксперимент удался, тем самым открыв нам принципиально новые перспективы.
Время будто остановилось. Или наоборот — ускорилось? Скорее: перестало быть центрообразующим элементом, ушло в параллельную ветвь, навсегда сохранив тот опыт в отдельной вселенной, как картинку имаграфа, распахнутое сердце янтаря.
Потребуется — загляни и вспомни, оно теперь твоё навек.
— Какой… познавательный отпуск, — пробормотала я.
А Берти просто улыбался, улыбался, улыбался всю ночь напролет, подсвечивая темноту.
И даже когда я уснула, мне продолжил сниться тот свет.
Глава 27. Туманное утро
Наутро выяснилось, что йети уже ушли.
Хорошо хоть, шалаш вокруг нас не разобрали! Наоборот: добавили к нему санки. И коротенькую записку:
«За укрытие не волнуйтесь, Крышти потом за ним вернется. Сани — подарок. Весна не пришла — очень жаль. Ночь получилась скорбной, но было приятно познакомиться с вами, не-йети-друзья».
Скорбной, ага. Конечно!
Я оглянулась на Берти, уже старательно укладывавшего сундук с колокольчиками на санки. Наш дружок снуи прыгал у сыщика на плече и что-то ворчливо выговаривал ему прямо в ухо — наверняка жаловался на недосып.
Голден-Халла беззлобно передразнил бубнеж феечки, потом метко сдул снуи прочь и, поймав мой взгляд, со смущенной улыбкой спросил:
— Как дела?
— Сногсшибательно! — честно сказала я. У сыщика заметно отлегло. — Как будто всё во мне ложечкой перемешали: очень бодрящее ощущение. Свежее. Раньше я бы сказала: пугающее, но пока во мне всё еще слишком много тебя… А в твоей душе, оказывается, почти нет места страху перемен. Как ты добился этого, Берти? Я тоже так хочу!
— Ты же видела, как я этого добился? — он склонил голову набок.
— Ну да, ты просто затапливаешь всё оптимизмом, доверием и любовью, как прахов пожарный с бездонным ведром, — я вскинула брови и покачала головой, — Я так никогда не смогу.
— Ты уже, госпожа Ловчая.
— Что?
— Ты уже делаешь это — «затапливаешь всё любовью». Давным-давно начала. Только почему-то избегаешь этого слова. Я не понял: то ли стыдишься, то ли боишься, то ли не хочешь быть понятой превратно… В общем, работаешь с любовью плотно, но строго из-под полы, как кошкоглавый дилер крап-грибочков на Сумеречном рынке Саусборна. Что, признаться, по-своему очаровательно. Такая двуличная лесная колдунья: м-м-м, красота! Мне понравилось, — он засмеялся.
И швырнул снежок в мой распахнутый от удивления рот.
— Мне будет очень сложно расстаться с тобой завтра, — отплевавшись, призналась я. — Берти прахов Голден-Халла, ты хоть понимаешь, что мы теперь знаем друг о друге всё? Это не только приятная, но и очень опасная ситуация. Возможно, нам стоит держаться поближе друг к другу? Хотя мой наставник сказал бы наоборот: что теперь я должна тебя убить.
— Он что, богомол, твой наставник?
— Хуже.
— Паук? Блоха? Таракан? Или чего еще ты боишься, помимо высоты и насекомых?
— Времени, Берти.
— Точно. Ну, в любом случае твой изначальный тезис неверен, — сыщик пожал плечами. — Полностью мы с тобой знаем только мироощущения друг друга. А вот по многим фактам, читай, уликам, — стабильный ноль. Например, я понятия не имею, как трактовать то, что у тебя в центре искры есть что-то вроде портала в Вечность.
— Хе-хе! — сказали польщенные теневые блики. — Это он про нас!
— Придем в Колокольчики — расскажу! — пообещала я. — Мне потребуется несколько часов, удобное кресло, леденцы — чтобы голос не сел, и — самое главное — твои восторженные «охи» в нужных местах. Справишься?
— Пф! — отмахнулся Голден-Халла.
Мы взяли по веревочке от саней и потопали к нашей призрачной деревне.
Мир Лилаковых гор тоже изменился за эту ночь.
Теплый и белый туман залил горный цирк, как молоко — пиалу для завтрака. Снег сыпался очень медленно и был похож на воздушный рис. Солнце и небо, скалы и реки — всё это исчезло, скрытое уютной пеленой. Если бы кто-нибудь в небе опустил вниз ложку — нащупал был формы-хлопья. Но если не трогать, а только смотреть — молоко, молоко, молоко… Безмятежная тайная гладь.
Снежный наст поскрипывал под ногами, а у меня внутри все шипуче искрилось и било, как ледяное игристое с брошенном на дно бокала цветком гибискуса.
Снуи порхал впереди, как бабочка. Мы везли наши санки, и я косилась на Берти каждые десять секунд. А он на меня — каждые пять.
Я всё никак не могла нормально идти: петляла, как долбанный зайчик, подпрыгивала и скакала. На сердце у меня было так легко, будто с него свалился огромный камень. Валун размером с планету, не пойми кем туда установленный обелиск.
Хотя, возможно, никакого камня и не падало: просто там, в сердце, поселился Его Легчайшество Голден-Халла. И теперь сыщик деловито обустраивался в левом предсердии, инициировав страшную неразбериху перестановки, пытаясь втиснуться там с комфортом, наравне с другими хорошими людьми.
И ведь втиснется, не сомневаюсь…
— Перестань на меня смотреть, пожалуйста! — вдруг со смехом попросил Берти.
— Почему? — удивилась я.
— Ты просто неприлично сияешь. А я, джентльмен, не могу отвернуться от прекрасной дамы. И в итоге у меня будет ожог сетчатки. Так себе сувенир из отпуска. Хотя, если очень надо, я готов потерпеть.
— Ага, понятно, значит, сегодня ты Голден-Пахлава: мастер сахарных речей. Но не переслащивай, пожалуйста! Я ж из-под-полы-торговец, не забывай: сурова, беспощадна, немила.
— Да без проблем. Давай тогда заключим строгий официальный договор: ты отворачиваешься, я умолкаю.
Мы попробовали. Уже через пару минут стало скучно, и разговор, а вместе с ним переглядки, начался опять.
До призрачной деревни оставалось каких-то пару километров. Мы весело, взахлеб болтали, то и дело посыпая шутки флиртом на грани провала. Тот редкий случай в моей жизни, когда это казалось прямо очень уместным.
Вокруг было тихо, безмятежно и радостно.
Одним словом — утро.
Думаю, в этом и заключалась внезапность всего, случившегося дальше. Ведь когда ночь уходит, кажется, что всё неизвестное растворилось вместе с ней. Бояться нечего. Утро — умытое и светлое — будто гарантирует тебе безопасность. Я почти не помню историй, где что-то плохое случалось бы утром. Человек расслабляется, видя, что небо сладко жмурится на него.
А жаль.