Дочь торговца шелком

Часть четвертая

Запах рыбы

Октябрь 1953 года – май 1954 года




Глава 32




Переодевшись в чистое французское платье, Николь надела симпатичные жемчужные серьги. Дождь закончился, на улице посвежело, а жара еще не достигла своего апогея. После недавнего ливня туда-сюда сновали люди, словно все решили поскорее выбежать на воздух. Велосипеды, трехколесные такси и пешеходы едва не сталкивались.

Николь вышла на улицу, желая проверить, можно ли уже вернуться на виллу в их французский квартал за детскими вещами. Сливаясь с толпой, она прошла мимо пагоды и людей, тащивших чемоданы. Когда Николь добралась до перекрестка в конце Шелковой улицы, то увидела, что повсюду расхаживают французские полицейские. Не оглядываясь, она поспешила обратно в магазин.

К вечеру все нормализовалось. Николь стояла на улице возле магазина с большой сумкой из парусины на широких лямках и с кожаными ремешками. Девушка ждала велорикшу, чтобы добраться до дома. Обернувшись, она посмотрела на ряды шелка – пурпурного, желтого, изумрудного, лазурного. Такие яркие, как и весь ее прекрасный магазин. Здесь она повидала много хорошего, но теперь следовало подумать о будущем. В более мирное время она могла воспитать ребенка во вьетнамском квартале, но с приближением Вьетминя и возможным возвращением Чана пришлось осознать всю опасность ситуации. Может, в Хюэ и не лучше, она сама видела, что собой представляют лагеря. Николь опустила сумку на тротуар и надавила на болевые точки поясницы, снимая боль.

Когда небо окрасилось в индиго, она окинула улицу взглядом и приставила ладонь ко лбу, закрываясь от света закатного солнца. В переулке она увидела несколько куривших мужчин. Рядом, на тротуаре, женщина купала ребенка в ванночке, а старуха собирала свои пожитки в большую корзину, прекращая торговлю до завтра. Уже захлопнулись ставни нескольких магазинов, другие только закрывались. Ушел беззубый продавец вареного арахиса. Мимо проследовала девушка, и Николь уловила мускусные нотки ее духов. Из соседнего окна донеслось монотонное пение, которому она несколько секунд вторила. Когда Николь увидела выехавшего из-за деревьев велорикшу, ею овладела тоска. Пришлось признаться себе, что она будет тосковать. И все же Николь таила надежду, что все наладится.

Одурманенная ароматами угля и имбиря, Николь замечталась. Сейчас ее даже не волновало возвращение Сильвии. Лучше сосредоточиться на беременности, подумала девушка и закрыла глаза, впитывая окружающую атмосферу. Марк любил ее, и лишь это имело значение. Николь открыла глаза, велотакси подъехало ближе. Она наклонилась за сумкой, увидела расстегнувшийся ремешок и потратила минуту на то, чтобы его поправить. Из переулка напротив выскользнули двое мужчин, но когда Николь подняла голову, то заметила, что они теперь в метре от нее.

Такси остановилось, и оттуда вышел пассажир. Николь ахнула, когда перед ней во весь рост выпрямился Жиро, уставившись на нее своими водянистыми глазами. Она запаниковала и повернулась, желая убежать, но по обе стороны уже стояли те двое.

Жиро прокашлялся:

– Николь Дюваль. Вы арестованы. Вас проводят в Мезон Сентраль, где вы останетесь до суда.

Она выдержала его взгляд.

– В чем меня обвиняют? Суд по какому поводу?

Жиро засмеялся и выпятил грудь. Ухмылка вышла полной презрения и в то же время усталости.

– Вы сбежали из-под домашнего ареста, а еще предали Францию.

– И долго вы знали, что я тут?

– Скажем, вы были под наблюдением.

Николь заморгала и осмотрелась по сторонам, ища спасения. Никого поблизости не оказалось, и она увидела его самодовольную ухмылку.

– Но почему теперь? Разве вы не видите, что я жду ребенка? Я на пятом месяце беременности.

Жиро оскалился, демонстрируя потемневшие зубы:

– Я всегда знал, что ты вьетнамская шлюха.

– Этот ребенок не имеет отношения к Вьетминю.

– Расскажешь это судье.

Когда у нее на запястьях сомкнулись наручники, Николь расправила плечи. Она не собиралась плакать перед этим ужасным человеком, но ее охватил настоящий страх. Девушка вспомнила все, что слышала о тюрьме Хоа Ло. Забираясь в такси вместе с Жиро, Николь заметно дрожала.





* * *


В первые сутки она старалась сохранять спокойствие, хотя слухи о Мезон Сентраль оказались правдивыми. Ночью там стоял жуткий запах прогорклого жира, а днем – гнилой рыбы. Через единственное крохотное оконце в камеру проникал свет, воздух был жарким и влажным, и Николь казалось, что она задыхается. Ее сердце отчаянно стучало. Она пыталась совладать с хаосом в мыслях, но лишь усталость могла притупить панику. Надо было поехать во Францию, когда У Лан впервые это предложила, сокрушалась Николь.

Ее словно держали в клетке. Цепь от наручников крепилась к стене, а ноги удерживала металлическая скоба на полу возле ее бетонного спального места. В начале дня охранники-французы приносили металлическую миску с водой, но часто ее опрокидывали. Остальные женщины в ее крыле были вьетнамками. Николь пыталась поговорить с одной заключенной из соседней камеры – истощенной, со стеклянным взглядом, – но та сплюнула на пол и отвернулась.

Николь не впервые слышала о жестокостях в колониях, но личного опыта у нее не было. На второй день заключения в этой тесной камере у нее разболелась спина. Хотелось подвигаться, чтобы уменьшить боль. Мочевой пузырь уже лопался, но она терпела – с такой частотой мочеиспускания, как у беременных, ей не всегда удавалось добраться до ведра вовремя. Приходилось испражняться под себя. Горло пересохло, и Николь боялась, что недостаток воды скажется на ребенке.

«Почему это произошло теперь, когда Марк уехал?» – думала Николь. Будь он здесь, то непременно нашел бы способ вызволить ее, хотя бы по состоянию здоровья. Вспомнив прикосновения любимого, она чуть успокоилась, но следом пришло ужасное осознание – если он в скором времени не вернется в Ханой, ее будут судить и казнят и ребенок погибнет вместе с ней. С опухшим от слез лицом она взывала к охранникам. Ее бросало в жар, со лба ручьями стекал пот. Один охранник смягчился и принес немного воды, которую Николь тут же выпила. Она боялась лишь, что кошмарные условия пребывания в камере причинят ее малышу вред, и вспоминала лучшие времена, а когда одолевали сомнения, она молилась Богу о спасении.


Мысли о еде вытесняли страхи. Дважды в день пленницам давали по небольшой миске бурого риса. Николь воображала, что ест любимые блюда – яйца-пашот в супе со шпинатом, жареную кукурузу и вкуснейшие пирожные. Но больше всего ей хотелось кофе со сгущенным молоком.

С наступлением ночи дневная жара уступала место прохладе, до раннего утра на улицах с визгом дрались коты. Николь продрогла до костей. Она вертелась на бетонной лежанке, пытаясь найти удобное положение. Наконец устроившись, пусть и на пять минут, она все равно не могла уснуть из-за кошачьих воплей и резкого света фонаря у охранника.

Через пять дней Николь отвели в небольшую затхлую комнату, якобы на допрос. Шли минуты. Скованная наручниками, она ждала. Кожа зудела, особенно на макушке, куда Николь не могла дотянуться. Минуты переросли в часы. Зуд стал нестерпимым. Чтобы отвлечься, Николь подняла голову и посмотрела на небольшой квадрат солнечного света, пытаясь представить, каково сейчас снаружи, но больше всего ей хотелось почесаться. Пребывая на грани истерики, она позвала охранника.

Вместо него в комнату вошел Жиро с мерзкой ухмылкой на лице. Николь, замерев от страха, наблюдала, как он сел на табурет и широко расставил толстые ноги. Говорил он мало, покуривая «Голуаз блю». От сигаретного дыма в столь тесном пространстве ее замутило. Николь наклонила голову, чтобы спрятаться от него за стеной густых волос. Так он не видел отвращения на ее лице, да и она не знала, с каким выражением смотрит он.

– Итак, – наконец произнес Жиро жестким, как наждак, голосом. – Что ты можешь нам рассказать?

– Я ничего не знаю.

Николь подняла голову и посмотрела в окно. Свет угасал, и комната словно бы сузилась, смыкаясь вокруг нее.

Жиро пододвинул табурет и подался вперед, потом схватил Николь за подбородок. Она содрогнулась всем телом, но ей пришлось поднять взгляд и увидеть темные волосы, торчащие из его ноздрей, вдохнуть отвратительный запах затхлости с примесью алкоголя. В глазах Жиро застыло самодовольство. Николь снова вздрогнула, и ее охватил страх. Она вспомнила, как пожалела этого человека из-за смерти сына, но сам Жиро был лишен сочувствия.

– Ничего не знаешь? После столь длительного сотрудничества с Вьетминем?

Комиссар склонил голову набок, показывая, что не верит Николь, потом убрал руку с ее подбородка.

– Они мне не доверяли.

– А что, если правильные ответы даруют тебе свободу? – Жиро улыбнулся.

Николь покачала головой:

– Я находилась в исправительном лагере, но даже не знаю его расположения. То же самое и с другими местами, где я побывала.

– И что ты видела, когда ездила туда, не знаю куда? – Жиро снова улыбнулся.

Николь не смогла вынести его тяжелого взгляда и отвернулась к окну. Он считал ее полной дурой.

– Видела, как ужасно обращаются с женщинами и детьми. Примерно как вы со мной.

– Смотри на меня, – приказала он. – Это не просьба.

Николь перевела взгляд на Жиро, вспомнив страшную гримасу на лице комиссара в ту ночь, когда застала его в борделе. Ей стало тошно.

Он не отвел взгляда и злобно усмехнулся.

– Я видела, что вы делали, – тихо сказала Николь.

Жиро ничего не ответил, а страх все больше скручивал внутренности Николь. Она осмотрелась по сторонам. Комната была полна дыма, и она закашлялась.

– Может, тебе стоит немного подышать. – Жиро приоткрыл окошко.

Внутрь ворвался свежий воздух, опьяняя Николь своим сладким ароматом. Нечто столь обыденное, но важное, связь с внешним миром. Девушка прислонилась к стене, пытаясь увидеть настоящего Жиро – жалкого вымотанного мужчину с густыми черными бровями. Однако страх все глубже проникал в ее сердце.

Комиссар взглянул на нее сверху вниз:

– Что бы ты там ни видела, тебе нельзя доверять. Никто не станет тебя слушать. Я об этом позаботился.

– Я видела, что делает Вьетминь с теми, кто отказывается их поддерживать. Видела сгоревшие дотла деревни и горы трупов на земле, видела людей, умирающих с голода. Видела разрушения от французских бомб. Насилие и убийство.

Жиро в три шага оказался возле Николь и навис над ней, отчего по ее позвоночнику побежала дрожь. Девушка смотрела на него с отвращением. Он убрал с ее шеи завиток волос и наклонился.

– Какая милая шейка… – прошептал Жиро.

Николь вздрогнула от его прикосновения.

– Что такое? Высокопоставленный французский чиновник не в твоем вкусе? – Он намотал ее волосы на кулак и запрокинул голову. – Признайся, этот ребенок – плод твоих утех с вьетминским псом?

Жиро делал ей больно, но она смогла ответить:

– Конечно нет. За кого вы меня принимаете!

– Сказать тебе? – саркастично заметил Жиро.

Потом направился к двери и приказал охраннику увести ее.

Весь оставшийся день тело Николь пылало как в огне, и она попросилась на свежий воздух, но все мольбы остались без ответа. День не кончался. Николь хотелось покоя, но когда вечером воздух наполнила мошкара и она до крови расчесала щиколотки и шею, то осталось все меньше веры в то, что она дотянет до суда. От Марка вестей не было, и с растущей тревогой Николь поняла, что он не вернулся в страну. Не зная, чем отвлечься, она окунулась мыслями в прошлое. Подумала об отце, Сильвии, об их отношениях. Николь извинилась перед Марком, но ложь тяжким грузом лежала на ее плечах. Как и все неправильные поступки.

Ко второй неделе заключения она так разболелась, что еле поднимала голову от пола. Никто не знал, что она здесь. Марк уехал. У Лан понятия не имела об аресте Николь, а если и догадывалась, то не могла помочь. Никто не мог ее вызволить. Никто. Лишенная шанса на побег, она погружалась в отчаяние, которое снедало сердце и разум. Она рыдала до тех пор, пока не иссякали слезы. Николь переживала не за собственную жизнь, а за нерожденного ребенка. Когда живот сдавило от спазма, она позвала охранника, испугавшись, что потеряет малыша. Из горла вырвался хрип, но никто ее не услышал. Ночь не принесла облегчения. Наступил рассвет, а с ним бесконечные дневные часы.