Дочь палача и король нищих
Часть 41 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Дважды побывав у Сильвио, Магдалена поняла, что ей не место в этом красивом и ярком мире. Между жизнью венецианца и ее жизнью лежала непреодолимая пропасть. На собственной шкуре она не раз уже испытала, каким жестоким может быть город к тем, кто ему не принадлежал. Люди делились на горожан и остальных, отбросы. Нищие, шуты, шлюхи, живодеры, палачи…
Магдалена навсегда останется в отбросах.
С обветшалой лестницы послышались торопливые шаги. Дочь палача вздрогнула и собралась уже затушить светильник, чтобы в темноте ее никто не заметил, но узнала спускавшегося. Это был Симон! Она вскочила и побежала ему навстречу.
– Симон! Мне так жаль, мне не след…
Только тогда Магдалена заметила, как встревожен был лекарь, и нерешительно перед ним остановилась.
– Что случилось?
Симон приложил палец к губам и провел ее в самый дальний угол римского подвала.
– Забудь, что было, – прошептал он. – Сейчас у нас есть заботы поважнее. Нужно уходить отсюда, желательно сегодня же ночью.
– Что ты говоришь такое? – Голос Магдалены эхом разнесся по подземелью, Симон вздрогнул и зажал ей рот ладонью.
– Да бога ради, тише ты! – прошипел он. – У меня уже такое чувство, что против нас весь город сговорился.
Он шепотом рассказал ей о встрече с управляющим Гесснером и его предположении, что Натан сотрудничает с властями. Упомянул и про философский камень. Магдалена слушала и хмурилась.
– Значит, ты думаешь, мой дядя и вправду нашел этот камень? – спросила она недоверчиво. – Я-то считала, алхимики его только выдумали, чтобы к властителям и кредиторам втереться в доверие.
Симон пожал плечами.
– Кто его знает… Этот камень скорее символ, нежели реальный предмет. Про него еще Парацельс писал, и в Ингольштадте я сам как-то побывал на лекции, где про него рассказывали. Некоторые считают его некоей субстанцией, способной превращать дешевые металлы в золото или серебро. Другие утверждают, что это порошок, который, будучи смешан с вином, дарует здоровье и вечную жизнь. Aurum potabile, жидкое золото – вот как его называют.
– То есть лекарство? – Магдалена задумчиво покивала. – Цирюльник вроде Гофмана и вправду мог затеять нечто подобное.
– Помнишь кучу горелой муки в лаборатории? – спросил Симон. – Думаю, там что-то другое было. Может, тот самый порошок, что разыскивает Меммингер. Я прихватил оттуда немного… – Он притянул к себе Магдалену. – В любом случае нужно бежать отсюда. Слишком уж долго Натан за нами увивается. Помнишь, как он хотел непременно сопровождать нас в собор? А потом исчез вместе с Меммингером и убийцей. И в подземельях он нас подслушивал… Гесснер прав! Нельзя допустить, чтобы Натан и дальше за нами следил, а потом, когда решит, что мы близки к цели, позвал стражников.
– И куда мы пойдем? – задумчиво спросила Магдалена. – Не забывай, нас до сих пор за поджог разыскивают. Наверху нам и спрятаться негде.
Симон ухмыльнулся.
– Я знаю место, где стражники до нас не доберутся.
Магдалена вскинула брови.
– И какое же?
– В резиденции епископа, – торжествующе ответил молодой лекарь. – У меня даже приглашение есть.
Он вынул перепачканную записку, написанную отцом Губертом, и помахал ею перед носом Магдалены. Та и ответить ничего не успела, как Симон продолжил:
– Сегодня утром я познакомился с пивоваром епископа. Умный и начитанный монах. Я оставил ему тот порошок, чтобы он его изучил.
– Ты в своем уме? – Магдалена с трудом сдержалась, чтобы не повысить голоса. – Отдать единственное наше доказательство незнакомому монаху! Что же ты его просто по ветру не развеял? Не удивлюсь, если ты и про лабораторию этому епископскому слуге рассказал!
Симон примирительно поднял руку.
– Не беспокойся, он ничего не знает. Я уж молчу о том, что ты там этому пижону-послу выболтала. Ты доверилась своему венецианскому карлику, а я – толстяку-монаху. Идет?
– Вот только про Сильвио не будем?
– Сильвио, значит, – лекарь насмешливо улыбнулся. – Ну, хоть первые две буквы совпадают. Так, ладно… – Лицо его снова стало серьезным. – Думаю, отец Губерт не станет возражать, если мы у него остановимся. У епископа нас не скоро отыщут.
– И как ты хочешь…
С лестницы снова послышались шаги, и Магдалена резко замолчала. В проходе замерцал факел, и с некоторым запозданием они различили в сумеречном свете лицо Натана. Король нищих улыбался так широко, что передние зубы сверкали, словно королевские бриллианты.
– Вот вы где, голубчики, – прошелестел он.
Магдалена подумала уже, что Натан подслушал их разговор и теперь решил заставить их замолчать. Но тот лишь приветливо протянул к ним руку.
– Я вас повсюду разыскивал, – сказал он чуть укоризненно. – И начал уже беспокоиться, когда вы утром из собора не вернулись.
– Вздор. Мы-то из собора вышли, – с вызовом ответила Магдалена, чтобы скрыть первоначальный испуг. – Если кто и пропал, так это ты.
Натан склонил голову набок.
– Должно быть, это все проклятый туман. Как бы то ни было… – Он собрался уходить. – Наверху мальчишка с сильной лихорадкой и кашляет. Не мог бы господин лекарь его осмотреть?
Симон молча кивнул, и они вместе двинулись по стоптанной лестнице в верхние комнаты. Натан факелом подсвечивал им дорогу и перед каждым низким проходом, делано кланяясь, пропускал Магдалену вперед. Все, что прежде казалось ей странным и забавным, теперь стало вдруг притворным и раболепным.
– Брат Паулюс нашел на улице бесхозный бочонок коньяка, – проговорил Натан, ухмыляясь. – Просто стоял себе перед трактиром «Черный слон». И Паулюс в безграничном своем милосердии бочонок этот прихватил. Если поторопимся, то и вам глоточек перепадет.
Когда король нищих скрылся на мгновение за поворотом, Симон притянул к себе Магдалену.
– Это наш шанс! – шепнул он. – Когда все напьются, собираем вещи и уходим.
Из-за угла вдруг вынырнуло лицо Натана. По глазам его было видно, что он что-то заподозрил.
– Чего вы там шепчетесь? – проворчал он. – Уж не секретничать вздумали?
Магдалена невинно улыбнулась.
– Симон просто сказал, что сегодня ночью хочет остаться наедине со мной. И вправду хочешь знать подробности?
– Молодые влюбленные, – Натан театрально поднял взгляд к потолку. – Об одном только и думают. Но прежде вы мне обязательно расскажете, что произошло в соборе.
– Потом, все потом, – возразил Симон. – Сначала посмотрим мальчика.
Он взял Магдалену за руку, и они заспешили вместе по узким, обрушенным коридорам к просторному общему залу. Подземелья нищих вдруг перестали казаться такими уютными.
После стольких часов, проведенных во тьме, у Куизля возникло такое чувство, словно на него медленно опускался потолок. Комнатка была чуть больше тюремной камеры, и все равно ощущение было такое, будто грудь зажали клещами и постепенно сдавливали.
Якоб привык жить на воле, среди лесов. Еще ребенком он не мог долго высидеть в тесном пространстве. В солнечном свете и зелени мха, в пении птиц и шелесте деревьев он нуждался, как в воздухе. Кроме того, во мраке скрывались тени прошлого. Война снова протянула к нему длинные лапы…
Кровь, словно летний дождь, заливает поля. Крики раненых, отдаленный грохот пушечных залпов, едкий запах пороха… Немцы, хорваты, венгры, итальянцы, французы, испанцы слиты в одну многоголосую, клокочущую громадину. Впереди пикинеры с трехметровыми пиками, позади – мушкетеры и драгуны с саблями наперевес возвышаются верхом на конях над колышущейся массой.
Он – Якоб, сын палача. Человек с двуручником, в рюкзаке у него грамота мастера меча. Он – солдат на двойном жалованье, фельдфебель, их предводитель.
Он один из них.
Когда они встают лагерем перед каким-нибудь городом, местность вокруг превращается в одну гноящуюся рану. Деревни заброшены или сожжены, крестьяне убиты или попрятались по лесам и болотам. Иногда солдаты ловят какого-нибудь оборванца и вешают беднягу над костром вниз головой. Где скот? Выкладывай! Куда серебро спрятал? Где женщины? Говори! Они вставляют крестьянину трубку в горло и заливают в него навозную жижу, пока тот не захлебывается. Выкладывай! Говори! Сдохни, скотина! Они забирают, что могут, и напоследок поджигают хижину несчастного.
Как часто он наблюдал за этим издалека? Как часто солдаты возвращались в лагерь в забрызганных кровью мундирах, с безумным огнем в глазах? Он ни о чем не спрашивал. Всегда молчал, потому что это война. Потому что люди оголодали и истосковались по женщинам, а долгое ожидание выводило их из себя. Потому что он знал, что его уважают только за силу и отвагу. Потому что он не решается их наказывать… Потому что…
Потому что он боится?
Куизль не мог больше этого вынести, ему необходимо было отсюда выбраться. Он тяжело поднялся и привалился всем весом к бочке, что загораживала низкий проход. В плече, только вчера вправленном, пульсировала боль, раны на руках и ногах горели огнем. Снаружи бочку, видимо, требовалось просто откатить в сторону, но с этой стороны не оставалось ничего иного, кроме как изо всех сил толкать тяжеленный груз вперед. Палач уперся ногами в пол, налег на деревянное днище и прикусил губу, чтобы не закричать от боли.
Послышался тихий скрежет, между бочкой и стеной образовалась наконец щель, и внутрь ворвался тусклый сумеречный свет.
Палач снова налег на бочку; наконец щель стала достаточно широкой, чтобы в нее можно было пролезть. Оказавшись в кладовой, Куизль опустился на пол и тяжело вдохнул, комната вокруг него начала вращаться. Он закрыл глаза и подождал, пока не пройдет головокружение.
Перемещение бочки отняло много сил, которые палач накопил за последние часы. Но теперь он хотя бы мог стоять и ходить без посторонней помощи. Куизль поднялся и оглядел сырой подвал. Чадящий факел, что висел рядом с лестницей, едва разгонял мрак. Кроме бочек с вином, вдоль стены стояли и бочки с соленьями, с низкого потолка свисали копченые колбасы и окорока. В ящиках, присыпанные соломой, хранились засушенные вишни, луковицы и морщинистые яблоки прошлого урожая. Куизль взял одно и впился в него зубами.
Вкус был восхитительный.
Размалывая зубами сладкую мякоть, палач размышлял, как ему теперь быть. Снаружи, должно быть, стояла ночь. Он мог бы подняться по лестнице, выйти за дверь и раствориться во мраке. Хотя трудно было сказать, как далеко он сможет уйти. Если Доротея не ошиблась и Куизля действительно подозревали еще и во втором убийстве, его, вероятно, разыскивал каждый стражник. Ворота наверняка усиленно охраняли. Быть может, удастся сбежать по реке: летом течение было не таким сильным, как в весенние месяцы. А может, он перелезет через стену… Но бежать сразу палач все же не мог.
Из-за Магдалены.
Где она пряталась? Что, если его дочь оказалась в руках этого полоумного и теперь он пытал ее, потому что главный противник от него сбежал? Куизль не сможет покинуть город, пока не удостоверится, что Магдалена в безопасности.
Палач почувствовал, как на штаны закапал теплый сок. Сам того не замечая, он раздавил яблоко в ладони.
С первого этажа вдруг послышался шум. Кто-то громко постучал в дверь, и через пару секунд раздался голос Доротеи:
– Иду-иду, господа! Потерпите же немного! Мои девочки ждут не дождутся, чтобы с вами порезвиться! Никуда они не сбегут!
Куизль вздрогнул. Советники! Он и думать про них забыл… Со скрипом отворилась входная дверь, и до палача донесся громкий смех и гул голосов. Сводня не соврала: за дорогим развлечением, похоже, и вправду явилось полсовета.
– Милости просим, господа! – гремел голос Толстухи Теи. – У меня для каждого кое-что припасено. Эй, куда вниз-то, наверх поднимайтесь!
Палач инстинктивно отпрянул, заслышав шаги на лестнице. Но они вскоре затихли и смолкли где-то наверху. Кто-то, видимо, просто ошибся направлением.
Чуть погодя сверху захихикали и завизжали: девушки встретили гостей, где-то разбился графин. Судя по хлопанью дверей, мужчины разошлись с любовницами по комнатам. Куизль собрался было спрятаться обратно за бочку, как в дверь снова постучали. Кто-то, наверное, опоздал и теперь просился внутрь.
– Секундочку, уж иду!
Магдалена навсегда останется в отбросах.
С обветшалой лестницы послышались торопливые шаги. Дочь палача вздрогнула и собралась уже затушить светильник, чтобы в темноте ее никто не заметил, но узнала спускавшегося. Это был Симон! Она вскочила и побежала ему навстречу.
– Симон! Мне так жаль, мне не след…
Только тогда Магдалена заметила, как встревожен был лекарь, и нерешительно перед ним остановилась.
– Что случилось?
Симон приложил палец к губам и провел ее в самый дальний угол римского подвала.
– Забудь, что было, – прошептал он. – Сейчас у нас есть заботы поважнее. Нужно уходить отсюда, желательно сегодня же ночью.
– Что ты говоришь такое? – Голос Магдалены эхом разнесся по подземелью, Симон вздрогнул и зажал ей рот ладонью.
– Да бога ради, тише ты! – прошипел он. – У меня уже такое чувство, что против нас весь город сговорился.
Он шепотом рассказал ей о встрече с управляющим Гесснером и его предположении, что Натан сотрудничает с властями. Упомянул и про философский камень. Магдалена слушала и хмурилась.
– Значит, ты думаешь, мой дядя и вправду нашел этот камень? – спросила она недоверчиво. – Я-то считала, алхимики его только выдумали, чтобы к властителям и кредиторам втереться в доверие.
Симон пожал плечами.
– Кто его знает… Этот камень скорее символ, нежели реальный предмет. Про него еще Парацельс писал, и в Ингольштадте я сам как-то побывал на лекции, где про него рассказывали. Некоторые считают его некоей субстанцией, способной превращать дешевые металлы в золото или серебро. Другие утверждают, что это порошок, который, будучи смешан с вином, дарует здоровье и вечную жизнь. Aurum potabile, жидкое золото – вот как его называют.
– То есть лекарство? – Магдалена задумчиво покивала. – Цирюльник вроде Гофмана и вправду мог затеять нечто подобное.
– Помнишь кучу горелой муки в лаборатории? – спросил Симон. – Думаю, там что-то другое было. Может, тот самый порошок, что разыскивает Меммингер. Я прихватил оттуда немного… – Он притянул к себе Магдалену. – В любом случае нужно бежать отсюда. Слишком уж долго Натан за нами увивается. Помнишь, как он хотел непременно сопровождать нас в собор? А потом исчез вместе с Меммингером и убийцей. И в подземельях он нас подслушивал… Гесснер прав! Нельзя допустить, чтобы Натан и дальше за нами следил, а потом, когда решит, что мы близки к цели, позвал стражников.
– И куда мы пойдем? – задумчиво спросила Магдалена. – Не забывай, нас до сих пор за поджог разыскивают. Наверху нам и спрятаться негде.
Симон ухмыльнулся.
– Я знаю место, где стражники до нас не доберутся.
Магдалена вскинула брови.
– И какое же?
– В резиденции епископа, – торжествующе ответил молодой лекарь. – У меня даже приглашение есть.
Он вынул перепачканную записку, написанную отцом Губертом, и помахал ею перед носом Магдалены. Та и ответить ничего не успела, как Симон продолжил:
– Сегодня утром я познакомился с пивоваром епископа. Умный и начитанный монах. Я оставил ему тот порошок, чтобы он его изучил.
– Ты в своем уме? – Магдалена с трудом сдержалась, чтобы не повысить голоса. – Отдать единственное наше доказательство незнакомому монаху! Что же ты его просто по ветру не развеял? Не удивлюсь, если ты и про лабораторию этому епископскому слуге рассказал!
Симон примирительно поднял руку.
– Не беспокойся, он ничего не знает. Я уж молчу о том, что ты там этому пижону-послу выболтала. Ты доверилась своему венецианскому карлику, а я – толстяку-монаху. Идет?
– Вот только про Сильвио не будем?
– Сильвио, значит, – лекарь насмешливо улыбнулся. – Ну, хоть первые две буквы совпадают. Так, ладно… – Лицо его снова стало серьезным. – Думаю, отец Губерт не станет возражать, если мы у него остановимся. У епископа нас не скоро отыщут.
– И как ты хочешь…
С лестницы снова послышались шаги, и Магдалена резко замолчала. В проходе замерцал факел, и с некоторым запозданием они различили в сумеречном свете лицо Натана. Король нищих улыбался так широко, что передние зубы сверкали, словно королевские бриллианты.
– Вот вы где, голубчики, – прошелестел он.
Магдалена подумала уже, что Натан подслушал их разговор и теперь решил заставить их замолчать. Но тот лишь приветливо протянул к ним руку.
– Я вас повсюду разыскивал, – сказал он чуть укоризненно. – И начал уже беспокоиться, когда вы утром из собора не вернулись.
– Вздор. Мы-то из собора вышли, – с вызовом ответила Магдалена, чтобы скрыть первоначальный испуг. – Если кто и пропал, так это ты.
Натан склонил голову набок.
– Должно быть, это все проклятый туман. Как бы то ни было… – Он собрался уходить. – Наверху мальчишка с сильной лихорадкой и кашляет. Не мог бы господин лекарь его осмотреть?
Симон молча кивнул, и они вместе двинулись по стоптанной лестнице в верхние комнаты. Натан факелом подсвечивал им дорогу и перед каждым низким проходом, делано кланяясь, пропускал Магдалену вперед. Все, что прежде казалось ей странным и забавным, теперь стало вдруг притворным и раболепным.
– Брат Паулюс нашел на улице бесхозный бочонок коньяка, – проговорил Натан, ухмыляясь. – Просто стоял себе перед трактиром «Черный слон». И Паулюс в безграничном своем милосердии бочонок этот прихватил. Если поторопимся, то и вам глоточек перепадет.
Когда король нищих скрылся на мгновение за поворотом, Симон притянул к себе Магдалену.
– Это наш шанс! – шепнул он. – Когда все напьются, собираем вещи и уходим.
Из-за угла вдруг вынырнуло лицо Натана. По глазам его было видно, что он что-то заподозрил.
– Чего вы там шепчетесь? – проворчал он. – Уж не секретничать вздумали?
Магдалена невинно улыбнулась.
– Симон просто сказал, что сегодня ночью хочет остаться наедине со мной. И вправду хочешь знать подробности?
– Молодые влюбленные, – Натан театрально поднял взгляд к потолку. – Об одном только и думают. Но прежде вы мне обязательно расскажете, что произошло в соборе.
– Потом, все потом, – возразил Симон. – Сначала посмотрим мальчика.
Он взял Магдалену за руку, и они заспешили вместе по узким, обрушенным коридорам к просторному общему залу. Подземелья нищих вдруг перестали казаться такими уютными.
После стольких часов, проведенных во тьме, у Куизля возникло такое чувство, словно на него медленно опускался потолок. Комнатка была чуть больше тюремной камеры, и все равно ощущение было такое, будто грудь зажали клещами и постепенно сдавливали.
Якоб привык жить на воле, среди лесов. Еще ребенком он не мог долго высидеть в тесном пространстве. В солнечном свете и зелени мха, в пении птиц и шелесте деревьев он нуждался, как в воздухе. Кроме того, во мраке скрывались тени прошлого. Война снова протянула к нему длинные лапы…
Кровь, словно летний дождь, заливает поля. Крики раненых, отдаленный грохот пушечных залпов, едкий запах пороха… Немцы, хорваты, венгры, итальянцы, французы, испанцы слиты в одну многоголосую, клокочущую громадину. Впереди пикинеры с трехметровыми пиками, позади – мушкетеры и драгуны с саблями наперевес возвышаются верхом на конях над колышущейся массой.
Он – Якоб, сын палача. Человек с двуручником, в рюкзаке у него грамота мастера меча. Он – солдат на двойном жалованье, фельдфебель, их предводитель.
Он один из них.
Когда они встают лагерем перед каким-нибудь городом, местность вокруг превращается в одну гноящуюся рану. Деревни заброшены или сожжены, крестьяне убиты или попрятались по лесам и болотам. Иногда солдаты ловят какого-нибудь оборванца и вешают беднягу над костром вниз головой. Где скот? Выкладывай! Куда серебро спрятал? Где женщины? Говори! Они вставляют крестьянину трубку в горло и заливают в него навозную жижу, пока тот не захлебывается. Выкладывай! Говори! Сдохни, скотина! Они забирают, что могут, и напоследок поджигают хижину несчастного.
Как часто он наблюдал за этим издалека? Как часто солдаты возвращались в лагерь в забрызганных кровью мундирах, с безумным огнем в глазах? Он ни о чем не спрашивал. Всегда молчал, потому что это война. Потому что люди оголодали и истосковались по женщинам, а долгое ожидание выводило их из себя. Потому что он знал, что его уважают только за силу и отвагу. Потому что он не решается их наказывать… Потому что…
Потому что он боится?
Куизль не мог больше этого вынести, ему необходимо было отсюда выбраться. Он тяжело поднялся и привалился всем весом к бочке, что загораживала низкий проход. В плече, только вчера вправленном, пульсировала боль, раны на руках и ногах горели огнем. Снаружи бочку, видимо, требовалось просто откатить в сторону, но с этой стороны не оставалось ничего иного, кроме как изо всех сил толкать тяжеленный груз вперед. Палач уперся ногами в пол, налег на деревянное днище и прикусил губу, чтобы не закричать от боли.
Послышался тихий скрежет, между бочкой и стеной образовалась наконец щель, и внутрь ворвался тусклый сумеречный свет.
Палач снова налег на бочку; наконец щель стала достаточно широкой, чтобы в нее можно было пролезть. Оказавшись в кладовой, Куизль опустился на пол и тяжело вдохнул, комната вокруг него начала вращаться. Он закрыл глаза и подождал, пока не пройдет головокружение.
Перемещение бочки отняло много сил, которые палач накопил за последние часы. Но теперь он хотя бы мог стоять и ходить без посторонней помощи. Куизль поднялся и оглядел сырой подвал. Чадящий факел, что висел рядом с лестницей, едва разгонял мрак. Кроме бочек с вином, вдоль стены стояли и бочки с соленьями, с низкого потолка свисали копченые колбасы и окорока. В ящиках, присыпанные соломой, хранились засушенные вишни, луковицы и морщинистые яблоки прошлого урожая. Куизль взял одно и впился в него зубами.
Вкус был восхитительный.
Размалывая зубами сладкую мякоть, палач размышлял, как ему теперь быть. Снаружи, должно быть, стояла ночь. Он мог бы подняться по лестнице, выйти за дверь и раствориться во мраке. Хотя трудно было сказать, как далеко он сможет уйти. Если Доротея не ошиблась и Куизля действительно подозревали еще и во втором убийстве, его, вероятно, разыскивал каждый стражник. Ворота наверняка усиленно охраняли. Быть может, удастся сбежать по реке: летом течение было не таким сильным, как в весенние месяцы. А может, он перелезет через стену… Но бежать сразу палач все же не мог.
Из-за Магдалены.
Где она пряталась? Что, если его дочь оказалась в руках этого полоумного и теперь он пытал ее, потому что главный противник от него сбежал? Куизль не сможет покинуть город, пока не удостоверится, что Магдалена в безопасности.
Палач почувствовал, как на штаны закапал теплый сок. Сам того не замечая, он раздавил яблоко в ладони.
С первого этажа вдруг послышался шум. Кто-то громко постучал в дверь, и через пару секунд раздался голос Доротеи:
– Иду-иду, господа! Потерпите же немного! Мои девочки ждут не дождутся, чтобы с вами порезвиться! Никуда они не сбегут!
Куизль вздрогнул. Советники! Он и думать про них забыл… Со скрипом отворилась входная дверь, и до палача донесся громкий смех и гул голосов. Сводня не соврала: за дорогим развлечением, похоже, и вправду явилось полсовета.
– Милости просим, господа! – гремел голос Толстухи Теи. – У меня для каждого кое-что припасено. Эй, куда вниз-то, наверх поднимайтесь!
Палач инстинктивно отпрянул, заслышав шаги на лестнице. Но они вскоре затихли и смолкли где-то наверху. Кто-то, видимо, просто ошибся направлением.
Чуть погодя сверху захихикали и завизжали: девушки встретили гостей, где-то разбился графин. Судя по хлопанью дверей, мужчины разошлись с любовницами по комнатам. Куизль собрался было спрятаться обратно за бочку, как в дверь снова постучали. Кто-то, наверное, опоздал и теперь просился внутрь.
– Секундочку, уж иду!