Дочь лодочника

Уезжайте




Тейя вытащила из мешка мачете и взяла его обеими руками. Замахнулась и с силой обрушила туда, где у констебля шея соединялась с правым плечом. Лезвие удивительно тихо врезалось в плоть. Встретило кость, и ударная волна поднялась от ножа по рукам Тейи. Констебль закричал, больше от изумления, чем от боли, и упал на колени, вцепившись в плечо, будто его туда ужалили. Она вынула мачете обратно – на сей раз с резким шлепком, – отступила назад и подняла над головой. За лезвием тянулась тонкая лента крови. Тогда она ударила снова, на этот раз с таким криком, что мальчик под столом Эйвери суетливо задергал свой наручник. Это был, безусловно, самый безумный момент в ее жизни – когда она в последний раз направила свое лезвие, точно хищный коготь, прямо в голову Чарли Риддлу, и череп констебля раскололся с глухим треском, как орех. Он упал ничком на гравий, в мелкие ростки клевера, выглядывавшие между камней. Тейю, которая все еще сжимала мачете, застрявшее в голове у толстяка, потянуло за ним, пока она не выпустила оружие.

Из Воскресного дома донесся выстрел.

Она услышала его, но на то, чтобы осознать, что это было, потребовалось несколько мгновений.

«Джон».

Имя мужа звоночком раздалось у нее в голове.

Она, спотыкаясь, вышла из оранжереи, стряхнула с себя тьму, грозившую пятном растечься по ее разуму, застлав взор. Пробралась к пасторскому дому через траву, что росла ей по колено. На полпути к крыльцу увидела, как ее муж вышел из-за увитых шиповником колонн. Как он спустился по ступенькам перед ним и встал на краю лужайки. Вид у него был растерянный. Заметив ее, он поднял руку, и на мгновение холодные пальцы, которые еще недавно сжимали ее сердце в оранжерее, расслабились. Но потом Эйвери покачал головой и заговорил – его губы сложились, чтобы произнести одно-единственное слово. При этом у него между губами лопнул кровавый пузырь, но различить это слово все равно было легко:

– Уезжайте.

Сказав это, он рухнул в высокую траву, будто охапка дров.

Тейя подбежала к нему, упала рядом, но не ничком, как Эйвери. «Потому что я не умерла». Она перекатила его на спину, приподняла голову и увидела дыру в джинсовой рубашке чуть ниже груди. Как она сразу этого не заметила? Она что, слепа? Она повторяла его имя снова и снова, сначала тише, потом все громче, но его взгляд уже застыл и остекленел. Его не стало.



Билли Коттон выбрался на крыльцо, нагой, с пистолетом Кука в руке. Уставился на жену Эйвери, рыдающую над трупом карлика. Коттон наблюдал за всем этим, как за драмой, в которой сам принимал участие. На лице его отражалась жалость и печаль. Он двинулся вниз по ступенькам, думая, что мог бы прочитать ей какую-нибудь проповедь. Как-никак она была последней, кто остался из его прихода. Вынесла столько тягот во имя него. Но когда Тейя увидела его с оружием, она отпрянула, будто заставляя себя бросить мужа. Встала на четвереньки и поползла, потом поднялась на ноги и побежала, чтобы в мгновение ока забраться в «Плимут». Коттон представил себе, каким, должно быть, выглядел в ее глазах – голый старик, размахивающий руками, еще и с пистолетом. Неуклюжий, как настоящее чудище.

Колеса машины завращались на траве, взметая землю, и она вырвалась через ворота. Повернула направо, на окружную дорогу и исчезла из виду.

Коттон дошел до оранжереи, где остановился, прислушиваясь к затухающему в пении цикад, сидящих на деревьях, шуму «Плимута». Бензиновый генератор зачихал за оранжереей, запнулся несколько раз и наконец замер. В наступившей тишине Коттон услышал иной звук из оранжереи – всхлипы и металлические лязги.

Почти позабыв о пистолете в руке, Эйвери с любопытством вошел в дверь.





Последний вздох




Ее связь со зрением констебля затухала. Сердце замедлялось в унисон его сердцу. Лицо брата оставалось перед глазами – с вытаращенными глазами, забрызганное кровью. Под столом, в месте, где были тесные стекла и резкий свет. И лес зеленых растений Эйвери. Темнота.

Миранда открыла глаза и увидела перед собой тлеющие останки Искриного дома.

Огонь в печи к тому времени погас.

Ветер пробирался сквозь кости лачуги, раздувал пепел, дым и золу, а Миранда чувствовала, как содрогается дом, и вспоминала сказки, которые рассказывала ей в детстве Искра. Там была ведьма, у которой дом отрастил куриные ножки и бродил по лесу, никогда не останавливаясь дважды в одном и том же месте. Так дом прятал ведьму, говорила Искра. Защищал ее.

Ветер смолк.

Девочка возникла на склоне, будто из воздуха. Она появилась рядом с пнем, где торчал топор.

– Тебе нужно поторопиться, – сказала она.

– Иду, – сказала Миранда.

Ветер встряхнул банки в огородике Малька, развеяв видение.

«Братик, – подумала Миранда, – я иду к тебе».





Мальчик не один




Когда женщина убежала, Малёк собрал всю свою храбрость, чтобы посмотреть на мертвого мужчину, который лежал на камнях в трех футах от него. Подол его рубашки был наполовину расстегнут, и оттуда вывалилось брюхо, из-за чего мужчина казался мальчику огромной забитой свиньей. Так эта женщина, с лезвием Птицы-Отца, с ним и обошлась – как с существом, которое найдет лучшее применение на другой стороне бытия. Малёк чувствовал какой-то неприятный запах – и это была не его рыбная вонь с примесью мочи и страха.


Умирая, толстяк наложил себе в штаны.

Малёк потянул за наручник, который прижимал его к стене. Кожа вокруг запястья уже была ободрана там, где ее касался металл. Свободной рукой он не мог дотянуться ни до чего, что помогло бы ему освободиться. Рука и нога болели там, где толстяк ударил его бутылкой. Плечо горело. Каждый вдох сопровождался болью.

Он услышал голоса снаружи. Где-то кричала женщина.

И еще шумел двигатель – громче, чем до этого, когда он мерно работал сразу за стеной, к которой был прикован мальчик.

Он закрыл глаза, откинулся и постарался не думать о собственной глупости. Ведь он ушел без Сестры. И гадал теперь, где его подруга – в безопасности она или погибла? И если погибла, то значит ли это, что и он тоже умрет?

Низкий гул прекратился.

Лампы в формочках для пирога замерцали.

Вся оранжерея погрузилась в темноту.

Мальчик быстро дернул за наручник, в последний раз попытавшись освободиться, но сталь лишь сильнее врезалась ему в запястье.

Единственный луч света прорезал темноту.

– Кто здесь? – произнес голос.

Голос, от которого у мальчика почти замерло от ужаса сердце.

Он различил среди растений силуэт голого мужчины. Он видел его только ниже пояса – вид ему преграждала столешница.

– Чарли? – позвал мужчина. Он сел рядом с трупом, положил ладонь на рукоять мачете, всаженного толстяку в череп. В другой руке у мужчины – пистолет. Малёк знал про пистолеты. Сестра наказала ему никогда не трогать дробовик, который Баба держала в шкафу. Мальчик постарался вжаться в стену, насколько мог, чтобы его не было видно, но цепь наручника звякнула о трубу.

Голый мужчина присел и пригнул голову, чтобы заглянуть под стол.

Глаза Птицы-Отца зияли черными пропастями. Он сел на камни, крякнул от боли. Какое-то время разглядывал мальчика. Он потянулся и схватил мачете, торчащее из черепа толстяка. Вытащил его – при этом раздался влажный звук, похожий на треск спелой дыни.

Мальчик услышал шорох гравия, и в длинном луче света возникла девочка, ее фигурка напоминала вырезанную из бумаги куклу. При виде ее он почувствовал, как комок страха развязывается у него в груди, но потом снова сжался, когда Птица-Отец с ней заговорил.

– Посмотри и увидишь, дитя, что нам уготовано.

Девочка наклонилась и уставилась на Малька. Ее глаза расширились от страха за мальчика.

– Нам надо торопиться, – сказала девочка. Она помедлила, а потом взяла старика за руку и попыталась осторожно поднять его на ноги. – Скоро здесь будут плохие люди. Над этим местом нависла черная туча.

Но Птица-Отец сопротивлялся, притягивая ее к себе.

– Это Провидение, – сказал он, мягко, с благоговением.

– Нет, – ответила девочка, отстраняясь. – Он с этим не связан. Он не связан с тем, что я видела.

– Связан, дитя. Он связан со мной.

– Я никогда не видела ничего насчет него. Там были только вы и я. Это наш путь.

Малёк услышал ее слова и понял только одно…

«он связан со мной»

…то, что он давно подозревал, когда просыпался от ужасных кошмаров. Сны, которые снились и ему, и этому чудовищу. И являли правду. Единственную правду, которую он когда-либо боялся узнать, и теперь, когда он узнал, – она словно пробила дыру у него в сердце.

– Пора уходить! – взмолилась девочка.

«Она пытается меня защитить», – подумал мальчик.

– Теперь мы все вместе, – сказал Отец. – Так лучше. Лучше…

Девочка быстро, как щитомордник, прыгнула Птице-Отцу на спину. Занесла руку высоко над головой и резко махнула ею вдоль его щеки. Птица-Отец сбросил с себя девочку и, пошатываясь, отступил в высокие зеленые деревья, где рухнул на землю. Мачете вылетело у него из руки. Девочка тоже упала, у нее перехватило дыхание.

Одно из деревьев издало пронзительный крик:

– ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?

Деревья расступились, и старик вышел вразвалочку, держась за щеку, из-под руки его струилась кровь. Он схватил девочку за руку и рывком потянул к себе, будто непослушную собачонку.

– Кто ты? – спросил он гневно хриплым голосом. Сжал ее запястье – она разомкнула пальцы и выпустила окровавленный наконечник стрелы. Он обхватил девичье горло другой рукой, и от его щеки отвалился лоскут, будто кусок нарезанного рыбьего брюха.

– Я ДУМАЛ, ЧТО ЗНАЮ ТЕБЯ! – проревел он.