Дочь лодочника

Над ней стоял великан, большой и необъятный, от него несло табаком, виски и чем-то еще, чем-то красным.





В хозяйской ванне




Эйвери медленно прошел через скудно обставленную пасторскую спальню, где стояла лишь кровать с балдахином и прикроватная тумбочка с мраморной столешницей, на которой лежала, будто ленивая безмозглая пасть, стариковская Библия, открытая на Евангелии. Пистолет он держал перед собой, больше не обращая внимания на свои короткие пальцы, неуклюже обхватывающие оружие, предназначенное для рук покрупнее, и что оно неизбежно вырвется из его хватки, если выстрелит.

Толкнув дверь ванной, он увидел пастора сгорбившимся в установленной на львиных лапах ванне. Старик тихонько напевал. Рядом с ним на краю сидела девочка – и мылила старику спину большой желтой губкой. На девочке была чрезмерно большая футболка и джинсы, рукава футболки были закатаны до маленьких белых плеч.

Эйвери стоял с пистолетом в руке и не двигался.

Девочка подняла глаза и увидела его первой. Губка замерла на стариковском плече. Губы поджались, глаза скользнули к пистолету.

Коттон перестал напевать. Склонил ухо к плечу, будто прислушиваясь к биению девичьего сердца. А когда повернул голову, то не выказал никакого удивления, будто увидел подтверждение предательства, которого давно ждал. Заглянул Эйвери в глаза, не обращая внимания на оружие.

– Джон, – произнес он.

В ванной хлюпнула вода.

– Вставай, – приказал Эйвери. – Сейчас же.

С величавым достоинством, старый пастор уперся руками в края ванны и поднялся. Он стоял голый, и с него капала вода. Левая икра у него распухла и покраснела от трех грубых проколов. Грудь усеивали страшные порезы, будто кто-то вырезал на ней карту. Руки и ноги пастора дрожали. Вода под ним мутнела от крови.

– Вылезай. – Эйвери взвел курок револьвера.

Коттон, держась за край ванны, ступил на плитку.

Девочка, прижимая губку к груди, попятилась от ванны.

– Где Риддл?

– В последний раз я видел его внизу, – ответил старик.

– Сейчас его там нет.

– Тогда я не знаю, Джон.

Девочка обошла Коттона. Она сжимала губку так крепко, что вода стекала с нее и капала на пол.

– Все хорошо, – заверил ее Эйвери, сам не отрывая глаз от Билли Коттона. – Я тебя отсюда выведу. Меня зовут Джон. А тебя как?

Слезы заблестели у нее в глазах и полились по щекам, будто из нее самой выжимали воду. Девочка покачала головой.

– Не знаю, – ответила она тоненьким голоском.

– Джон, – сказал Коттон.

– Ничего страшного, милая, можешь пойти со мной и без имени. У меня есть жена, ее зовут Тейя. Красиво звучит, правда?

Девочка кивнула.

– Просто дай мне ручку.

Она вытерла глаза. Покачала головой.

– Я не могу, – сказала она.

Теперь Эйвери заливался потом – он катился крупными градинами.

– Можешь, – сказал он. – Конечно можешь, почему нет?

– Я должна быть здесь. Так нужно. Я сказала, что буду здесь.

– Все хорошо, дитя, – сказал вдруг Коттон. – Можешь идти.

Она повернулась к нему:

– Можно?


– Конечно можно, – ответил старый пастор, не отрывая глаз от Джона Эйвери. – Конечно.

– Видишь? – сказал Эйвери, чувствуя, как пистолет выскальзывает из его потных ладоней. Он перехватил его, удержав в одной руке, а вторую вытер о джинсы и вытянул перед собой. – Ну же, дай мне руку.

Девочка посмотрела на Коттона, будто животное в клетке, и в этот миг Джон Эйвери шагнул вперед и схватил ее. Девочка заверещала и отдернула руку, но Джон Эйвери успел ощутить что-то вроде электростатического разряда. Увидел у себя под ногами длинную траву на лужайке, вдруг проросшую между плиткой в ванной и зашелестевшую, буйно разрастаясь со всех сторон. Он вскрикнул, когда эта трава его поглотила.

Девочка сунула руки себе под футболку и попятилась.

– Простите, – сказала она почти шепотом. – Простите…

Дуло пистолета опустилось к плитке.

Эйвери задыхался, его чувства забились землей и кровью.

Коттон устремился к пистолету.

Девочка закричала.





Посмотри и увидишь




Языки пламени облизывали решетку печи. Вода кипела в горшке. Миранда закончила со словами и, потянувшись в карман рубашки, вынула оттуда глаз констебля. Подняла его над горшком. Заговорила с разрушенной лачугой, с призраками призраков. Заговорила, как понимала.

– Я отправляла дьяволов в ад. Я копала могилы для тел, которые никогда не были похоронены, и не призывала существ, которые выползали прямо из земли. Я приняла яд щитомордника. Я приняла худшее от реки и худшее от людей. Я приняла это все и осталась жива. Покажи мне мальчика. Покажи мне то, что я хочу увидеть.

И бросила глаз в воду.

«Посмотри и увидишь».





Констебль кричит




Риддл сжимал горло Тейи и хотел уже вонзить кончик ножниц ей под челюсть, когда кто-то ткнул ему в пустую глазницу раскаленный добела нож для колки льда. Он закричал и отшатнулся от распростертой Тейи, сорвал с глаза повязку и вместе с ней – завесу тьмы, которая препятствовала его зрению последние девять лет.

Он кричал снова и снова – о, что это были за вопли!

Тейя, тяжело хрипя, привалилась к сараю.

Констебль размахивал руками, будто его обуяло пламя.

– Жжет! Иисусе, как жжет…

Тейя не понимала, что это значило.

Мальчик тоже это видел. Он видел, как у констебля в паху расползалась влага.

Как мужчина распахнул рот и как во все стороны брызгал слюной.

Тейя проползла мимо ссутулившегося и завывающего констебля. Подползла к мешку, который лежал на рабочем столе ее мужа.





Что увидела Миранда




Воздух затрещал, будто подстегнутый кнутом, и Миранда учуяла серу – и увидела тоже. Она висела, как паук, в глазнице Чарли Риддла и видела. Настоящее, прошлое, недавние мгновения и давние воспоминания. Она душила женщину – жену Джона Эйвери, – но лицо у женщины было ее, Миранды. Она ударяла мальчика, своего брата, пустой бутылкой. Била по колену, по икре, по руке. Издевалась, угрожая острыми садовыми ножницами. Он таращил глаза от ужаса. И все это происходило под почерневшими стеклами оранжереи Джона Эйвери, которые разбивались с криком констебля. Она с ужасом наблюдала, как раскрываются все грехи Чарли Риддла. Увидела мужчин и женщин на мотоциклах, с оружием. Кровь и смерть в тусклом пустом здании. Худенькую девушку в плавучем доме, женщину с лицом Миранды, как и у жены Эйвери. Смотрела на себя с подушки, безо всякого выражения, и вдруг ее лицо стало не Мирандиным, а ее матери, Коры Крабтри, искаженным в каком-то ужасном выдуманном исступлении, а потом лицо Коры – «Дейзи, ее зовут Дейзи» – ввалилось внутрь и исчезло. Миранда закричала – почти как Риддл. Она увидела борт его лодки, Чарли Риддл смотрел в темнеющую воду, пока мертвая девушка тонула, уходя ко дну под тяжестью привязанных к ней шлакоблоков. И там, на глубине, она увидела свою мать – та была моложе, чем Миранда когда-либо видела ее на фотографиях, в развевающемся платье, с широко раскрытыми глазами, и вокруг нее были цветы – сорванные кем-то рудбекии, которые выплывали к поверхности.