Добрая самаритянка

– Могу я попросить вас сделать кое-что, прежде чем… это случится? – спросил Стивен.

– Конечно.

– Готов от стыда провалиться, но не могли бы вы… обнять меня? Не надо ничего говорить, это никак не связано с сексуальными отношениями; просто не могу вспомнить, когда в последний раз меня обнимали.

Мой рот приоткрылся, нижняя челюсть слегка дрогнула.

– Да, – ответила я, пытаясь обрести контроль над своими эмоциями. При этом совершенно точно знала, что он испытывает.





Глава 19




Семь месяцев после Дэвида

Я резко проснулась, ничего не понимая, но будучи твердо уверена: только что кричала «нет!» во сне.

Рывком сев в постели и глядя в темноту спальни, я повернулась к Тони в поисках успокоения, на миг забыв о том, что он больше не спит в нашей постели. Тогда я использовала дыхательные приемы, усвоенные на занятиях йогой, и стала думать о чудесной улыбке Генри, пока снова не ощутила спокойствие.

С тех пор как я согласилась присутствовать при смерти Стивена, мне никак не удавалось проспать больше двух часов кряду без того, чтобы не проснуться с мыслями о нем. Я пыталась изматывать себя с вечера, записавшись на зумбу[7] и на интенсивные силовые тренировки в зале, но от всего этого уровень эндорфинов в моей крови лишь взлетел до небес, и я никак не могла нормально уснуть.

Я начала думать о пяти правилах, согласно которым отбирала кандидатов, и о том, какие поправки сделала конкретно для Стивена. В конце концов, меня в первый раз пригласили непосредственно на место действия, чтобы наблюдать за тем, как человек лишает себя жизни. Хотя я доверяла ему настолько, насколько вообще могла доверять человеку в его положении, мне нужно было обезопасить себя и убедиться, что я знаю, куда и когда собираюсь. Я сказала Стивену, что никто больше не должен присутствовать – даже на краткий миг. Вся обстановка в доме должна быть именно такой, как он описал. Если увижу хотя бы намек на несовпадение, сразу уйду.

Будильник показывал 4:27. Я не могла отделаться от беспокойства; мне нужно было, чтобы муж утешил меня. Поэтому я тихонько выбралась на галерею, прошла мимо комнат девочек – двери были открыты, однако внутри было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Но шторы на окнах в комнате Тони не были задернуты, свет уличных фонарей отбрасывал оранжевые отблески на стены, оклеенные обоями. Я уже собиралась осторожно заползти под одеяло, когда осознала, что его постель была заправлена точно так же, как я оставила ее утром, – четыре декоративных подушки так и лежали в изголовье. Тони не возвращался домой.

Я сложила ладони перед собой, словно для молитвы. Где же он? И, самое главное, с кем?

Добравшись до кухни, я налила себе стакан воды из встроенного в холодильник дозатора и попыталась унять беспокойство. Сняв телефон с зарядки, проверила, не написал ли мне муж что-либо после того, как я легла спать, не оставил ли голосовое сообщение. Ничего.

Я просмотрела форумы самоубийц на планшете, потому что мне часто становилось спокойнее, когда я читала о бедствиях других людей и отвечала на вопросы. Но не сегодня.

В конце концов я сдалась. Признала свое поражение и направилась наверх, чтобы переодеться, прежде чем выйти из дома.





* * *


Ветер ударил в лицо, словно пытаясь надавать отрезвляющих пощечин, а потом стал кружить вокруг головы, мотая собранные в хвост волосы туда-сюда. С прошлого раза я запомнила, как холодно здесь может быть даже в августе, поэтому взяла с собой пару узорчатых перчаток и шарф к ним в комплект. Стояла, крепко держась за ограждение в двухстах футах над автомобильной парковкой.

Отель «Хартли» неприятно выделялся на фоне центра Нортхэмптона, сколько я себя помнила. Уродливое двадцатипятиэтажное здание можно было игнорировать, только идя мимо него с закрытыми глазами. Я незаметно прошла через отделанный красным деревом вестибюль к лязгающему лифту и поднялась на верхний этаж. Потом пришлось подняться по грязной лестнице, освещенной лишь зеленым светом знака «Аварийный выход», и только тогда я оказалась перед дверью на крышу.

Об этой двери рассказала пятая кандидатка, Элинор. На том самом месте, где я стояла сейчас, она вскарабкалась на перила и рухнула вниз. Теперь я время от времени использовала это место, чтобы проверить, нужна ли еще в этом мире. Я навалилась на ржавое ограждение, и если бы металлические прутья прогнулись и лопнули, то сама судьба решила бы, что мое время вышло. Но раз уж я осталась, значит, у бога еще были на меня планы – избавлять мир от тех, кто уже не мог быть счастлив.

Иногда бывало так – особенно после того, как отобрали Генри, – когда мне было бы проще всего слишком сильно перегнуться через перила и предоставить гравитации сделать свое дело. Элинор позволила мне услышать ее последний хриплый выдох, прежде чем скончалась от удара о землю. Единственным, что мешало мне сделать то же самое, был мой якорь – и понимание того, что никто не услышит мой последний вздох. Это было бы напрасной потерей.

С самого детства я считала, что самый прекрасный звук в мире – последний вздох человека. Уникальный, неповторимый, отмечающий переход из этой жизни в следующую. Потратить время на работу с кандидатом, подкрепить его решение умереть, придать ему храбрости, а потом в награду услышать последний вздох… это опьяняло меня. Подобное невозможно воспроизвести иным способом. Впервые я услышала такой вздох, когда он слетел с уст моей матери.

Наследственная предрасположенность к раку, едва не убившая меня год назад, лишила мать жизни, когда ей было всего тридцать два, – а мне одиннадцать. В течение долгих дней в ее комнату имел право заходить только отец – да еще медсестры из благотворительной организации Макмиллана, приходившие два раза в день.

Отец хотел как можно дольше скрывать неизбежное от меня и младших сестер, Сары и Карен. Поэтому нас изгнали из родного дома и поместили в гостеприимную семью Мэббатов, жившую чуть дальше по нашей улице. Но время от времени я пробиралась домой, чтобы навестить маму, хотя та почти все время спала. В ее последний день я спряталась в гостиной нашего коттеджа и ждала, пока отец выйдет в туалет, потом пробралась в мамину спальню и заползла под кровать. Так я могла быть близко к ней, не видя истощенного тела и изможденного лица.

Тело едва заметно приминало матрас надо мной, но я проследила очертания этой вмятины пальцами. Мамино дыхание сделалось громким и затрудненным, потом она вдруг издала громкий хрип, словно ее душили, – а потом наступила тишина. Я слышала, как отец спустил воду – как раз в тот момент, когда мама выдохнула в последний раз. Это был долгий, протяжный и тихий выдох, показавшийся мне мягким, точно вата. Я почувствовала его всем существом, словно по позвоночнику пробежала молния, вызвав покалывание во всех нервных окончаниях. Мне казалось, что если я вытяну губы и сделаю вдох, то смогу поймать ее последний выдох и навсегда удержать внутри.

Но момент единства был слишком краток, потому что отец вернулся, обнаружил ее мертвой и упал на колени, зарыдав от чувства вины за то, что позволил ей умереть в одиночестве. Я не созналась в том, что присутствовала, и не шевелилась, пока он не ушел, чтобы вызвать помощь.

Лишившись любимой жены, отец не знал больше, как быть отцом – и вообще человеком. Казалось, само его тело сплющилось под тяжестью скорби. Ему было недостаточно видеть, что образ умершей живет в трех его дочерях. В последующие годы депрессия становилась глубже, и я вместо мамы взяла на себя хлопоты по дому – мыла посуду, стирала одежду, драила сантехнику и читала младшим истории перед сном.

С каждым днем отец все реже мылся, менял одежду и выходил из дома. По ночам я лежала в постели, слушая, как он бесцельно расхаживает по дому или допоздна смотрит телевизор, пока наконец не засыпает.

Иногда, когда в коттедже царила тишина, а я была одна, я закрывала глаза и вспоминала, как звучал мамин последний вздох, – и это делало нас ближе, чем вообще возможно для людей. Как я жаждала снова услышать что-либо подобное!

Постепенно я стала отдаляться от младших сестер, потому что каждый день ходила в школу, а они оставались дома с отцом. На некоторое время начало казаться, будто они добились того, что не удалось мне, и вытащили его из темной ямы своими рассказами о воображаемых чаепитиях и пикниках в саду.

– Что делаешь, папа? – спросила я его как-то днем в субботу. Он стоял у кухонного стола и что-то давил на разделочной доске обратной стороной ложки.


– Не поможешь мне? – он тепло улыбнулся и передал скалку. Никогда не забуду эту улыбку, потому что она сияла и в его глазах. Впервые я видела ее с момента смерти мамы. – Мне нужно, чтобы ты растолкла таблетки в порошок, ссыпала в кувшин и как следует размешала.

Он дал мне пригоршню таблеток. Я была слишком рада тому, что чем-то могу ему помочь, чтобы спросить, для чего мы это делаем. Когда закончила, отец выщелкнул еще несколько таблеток из другого блистера – такие он держал на прикроватном столике, чтобы лучше спать. Мы и их растолкли. Молча работали вместе – он ложкой, я скалкой, – не говоря друг другу ни слова, но я чувствовала, что все в нашем мире вот-вот изменится к лучшему. Я была вознаграждена за свое терпение – папа возвращался ко мне. Когда таблетки закончились, мы ссыпали маленькую горку порошка в кувшин. Папа налил туда же полторы пинты полуобезжиренного молока, несколько ложек сахара и добавил земляничного сиропа для приготовления коктейлей.

– Девочки, идите выпейте молока, – позвал он. Карен и Сара примчались из сада и присоединились к нам, взгромоздившись на деревянную скамейку возле кухонного стола. Отец разлил молоко по трем стаканам, и я протянула ему свой пустой стакан.

– Ты уже большая, – возразил он. – Возьми лучше «Кока-колы».

– Странный вкус, – пожаловалась Сара, но отец проигнорировал ее слова и улыбнулся мне. Мне нравилось участвовать в этом розыгрыше, хоть я и не понимала, в чем суть.

– Можно мы пойдем играть в сад? – спросила Карен, осушив стакан.

– Почему бы нам всем не прилечь ненадолго поспать? – предложил отец.

– Но я не хочу спать! – возразила Сара.

– Тогда давайте сыграем в игру. Мы все закроем глаза на полчаса, и если за это время не уснем, то пойдем в парк есть мороженое.

Сестры в восторге поскакали к папиной комнате и плюхнулись на кровать. Мы с ним пошли следом. Но когда я уже собиралась войти в комнату, папа вытянул руку, преграждая дорогу.

– Сегодня игра только для нас, солнышко. – Он наклонился и поцеловал меня в лоб. – Ты сильнее нас. Когда найдешь свой якорь, не отпускай его никогда. Ни за что.

Прежде чем я успела спросить, что имеется в виду, отец аккуратно прикрыл дверь и повернул ключ в замке. Я не знала, что случится в этой комнате, но у меня было стойкое ощущение, что я должна это услышать. Поэтому осталась и прижала ухо к двери, пытаясь расслышать приглушенную болтовню. В конце концов сползла на пол спиной к двери, ожидая, пока пройдет полчаса. Я ненавидела запертые двери, потому что они означали секреты, а я терпеть не могла, когда от меня что-то скрывали.

Постепенно разговор сменился молчанием – похоже, все трое уснули. Я догадалась, что в парк мы уже не пойдем, и скрестила руки на груди, обиженная всем этим. Уже собиралась уйти, когда ощутила покалывание во всем теле. Несколько минут спустя это случилось снова. Потом прошло некоторое время – и ощущение накатило вновь. То же самое теплое чувство, которое я испытала, слыша последний вздох мамы.

Только тогда я поняла, какой чудесный подарок сделал мне отец. Он любил меня так сильно, что пожелал, чтобы наша семья осталась жить во мне, самой сильной из всех. Где бы я ни была и что бы ни делала всю оставшуюся жизнь, его поступок позволил им всем быть во мне и не испытывать ни боли, ни страданий.

Я несколько дней бродила по дому, терпеливо ожидая: а вдруг ошиблась и они выйдут из папиной комнаты? Иногда просто наслаждалась тем, что телевизор оказался в моем единоличном распоряжении, и смотрела фильмы и детские передачи по каналу Би-би-си сколько хотелось. Но все это резко закончилось, когда в дверь постучалась учительница английского языка – она пришла узнать, почему я прогуливала школу почти всю неделю.

Позже, когда приехали машины полиции и «Скорой помощи», меня увели в гостиную, и женщина в полицейской форме держала меня за руку и говорила, что все будет в порядке. Она лгала. Она не могла знать.

Я выглянула в окно и увидела, как соседи кучками стоят у своих домов, озадаченные: что же такого ужасного могло случиться на тихой улочке и ради чего сюда съехалось столько машин с мигалками? Некоторые тесно прижались друг к другу, когда из нашего дома вынесли черные пластиковые мешки с моими родными.

– Бедная девочка! – воскликнул кто-то, когда следом вывели меня. И только я не чувствовала скорби.

В последующие недели и месяцы представители власти расспрашивали меня о том, что я чувствую, понимаю ли, что случилось, не хочу ли поговорить об этом, не нужно ли мне что-нибудь. Я никому не сказала о том, что поймала последние вздохи моих родных, потому что никто не понял бы. И никто не сумел бы понять, что благодаря отцу у меня появилась цель: помогать другим заблудшим душам, с которыми я встречусь на жизненном пути, и вбирать их в себя.

Шесть лет в приемных семьях и в приютах – некоторые были хорошими, некоторые не очень – в конечном итоге принесли не так уж много вреда. Сильвия научила меня скрываться на виду у всех, а Олли показал, насколько важно найти якорь, который удержит тебя на месте, какие бы штормы ни бушевали вокруг.

…От резкого ветра, метавшегося над крышей отеля, на глаза навернулись слезы, но я чувствовала лишь воодушевление и сильнее перегнулась через перила, поднявшись на цыпочки. Один-единственный сильный порыв мог бы сбросить меня за край. Но судьба не вмешалась – мое время еще не пришло. У меня еще были дела в этой жизни. Я была нужна Стивену – и могла понадобиться другим.

Этим вечером он позвонит мне в последний раз, и мы окончательно обсудим план. Может быть, некому будет услышать мой последний вздох, но я сделаю все, чтобы его последний вздох услышал человек, неравнодушный к его судьбе.





Глава 20




Семь месяцев и одна неделя после Дэвида

В салоне моего «Мини» было почти тихо, не считая гула мотора и шума проезжающих машин. Я поддерживала скорость чуть ниже установленного предела в 30 миль в час, чтобы дорожные камеры не зафиксировали нарушения.

Время от времени тишину нарушал неживой голос навигатора, но ничто больше не отвлекало меня от того спокойного, собранного состояния, которое мне нужно было поддерживать на протяжении всего пути до дома Стивена.

Прежде чем уйти из дома, я написала девочкам, что задержусь в офисе чуть дольше запланированного, но у них, должно быть, закончились средства на телефонах, потому что они ничего мне не ответили. Для этой поездки я надела пальто с глубокими внутренними и внешними карманами, куда сунула перчатки, фонарик, упаковку влажных салфеток и разделочный нож – ради безопасности. По мере того как я приближалась к месту назначения на очередные полмили, сердце мое билось все чаще и чаще.

В шесть часов я позвонила из офиса на недавно приобретенный одноразовый телефон Стивена, как и было условлено, чтобы узнать адрес. Эти сведения сразу вбила в приложение, показавшее вид на дом с воздуха и с уровня земли. Все было именно так, как он описывал. Потом я посетила сайт недвижимости, чтобы посмотреть фотографии дома, размещенные в сети, когда это жилище было выставлено на продажу. Изначально довольно приятный коттедж сейчас несколько обветшал. Однако Стивен предупреждал меня, что после приобретения дома даже не потрудился привести его в порядок – из-за усугубляющейся депрессии. Я посмотрела поэтажный план – спальня располагалась именно там, где должна была, согласно словам Стивена.

Целую неделю я готовилась к моменту встречи лицом к лицу в первый и последний раз. Будет жутко и захватывающе видеть, как он наденет петлю на шею согласно предложенному методу, потом сделает шаг со стула и позволит поработать гравитации и природе. Его смерть будет лучше, чем все, что я мечтала получить от «Больше некуда».

Я приготовилась к тому, что увижу в процессе смерти Стивена и после нее, изучая в интернете фотографии безжизненных, скорченных тел тех, кто избрал тот же самый путь. Каждое отличалось от всех остальных. Я внимательно изучала борозды, оставленные веревками на горлах; забитые сгустками крови ноздри и рты; вытянутые искривленные шеи; выпученные глаза с расширившимися зрачками; распухшие языки и скрюченные пальцы. Смотрела видеоролики, где иностранные террористы устраивают публичные повешения и удушения различными способами. Но никакие фото, видео или текстовые описания не могли подготовить меня к финальному выражению лица Стивена. И, конечно же, к его последнему вздоху.

Мне казалось, что я еду целую вечность, но провела за рулем не более двадцати минут, когда оказалась на окраине деревни. «ХАРПОУЛ – ПОЖАЛУЙСТА, ВЕДИТЕ ОСТОРОЖНО» – сообщал придорожный знак. По указаниям навигатора я поехала вдоль улицы к скоплению коттеджей, стоящих в некотором отдалении от дороги.

«Вы достигли места назначения», – сообщил навигатор, поэтому я затормозила, выключила двигатель и некоторое время сидела, глядя на дом с номером 11, расположенный чуть впереди и правее. Пальцы невольно сомкнулись на руле; я подавила желание вжаться в спинку кресла с такой силой, что уже никогда не смогла бы выкарабкаться.

Внимательнее пригляделась к дому Стивена. Шиферная черепица на крыше местами лежала криво или нуждалась в замене, а белая краска на оконных рамах потрескалась и облупилась. Сад зарос, деревянные ворота слетели с петель и были прислонены к нестриженой изгороди. Над крыльцом, пристроенным с правой стороны, виднелся покатый навес; саму дверь с дороги не было видно.

Я посмотрела на часы. Без десяти минут восемь вечера – через десять минут нужно быть в доме. Теперь, когда я оказалась здесь и увидела этот дом, мой страх возрос; ноги дрожали, словно пытаясь успеть за лихорадочным биением моего сердца. Как ни пыталась, я не могла прекратить противную дрожь. На деревню спускались сумерки, и от этого задача казалась еще более зловещей.