Дневник моего исчезновения
Часть 68 из 71 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И волосы…
Тошнота подступает к горлу, когда я думаю о тонких черных волосах в медальоне, таких шелковистых на ощупь.
Видимо, Азра отрезала локон у новорожденной дочери и положила в медальон, прежде чем ее забрали.
Прежде чем Маргарета меня украла у матери.
Земля уходит у меня из-под ног.
Я проваливаюсь сквозь землю прямо в ад и продолжаю падать, потому что меня больше некому поймать и поддержать.
Слезы текут из глаз, заливают лицо и рот. Я чувствую во рту соленый вкус слез и горький вкус открывшейся правды.
Малин
Неделю спустя
– Прошу тебя, мне нужно это знать. Иначе я этого не перенесу… Я…
Слова застревают в горле, как бы я ни старалась не показывать степени своего горя и отчаяния.
Снаружи идет снег. Мокрые снежные хлопья опускаются на черный асфальт и тут же превращаются в воду.
Дни после смерти Маргареты я провела в полном оцепенении. Таким сильным был шок от того, что мне рассказала мама. Все, о чем я могла думать, – это то, что я дочь Азры Малкоц.
Все, что я думала о себе и своей семье, оказалось ложью. Мне пришлось начать переосмысливать свое существование, и я не знаю, когда этот процесс закончится. Одно я решила точно: мне необходимо узнать, что случилось в ту зиму, когда мои мать и сестра сбежали из приюта.
Я хочу понять.
И принять решение. Рассказать Манфреду всю правду или нет? Разрушить единственную семью, которая у меня есть, и восстановить справедливость или всю жизнь хранить эту страшную тайну?
Я думаю о маме – я не говорила с ней со дня смерти Маргареты, хотя она каждый день пыталась со мной связаться.
Я пыталась заставить себя позвонить ей, но не смогла.
Пыталась убедить себя в том, что она заботилась обо мне, растила меня как свою родную дочь, боготворила меня, хотя я была в их семейном гнезде кукушонком.
Я пыталась заставить себя поверить, что Маргарета убедила их с папой удочерить меня, поверить, что мама и правда понятия не имела, что Магнус держит мою биологическую мать в заточении в подвале.
Что она только хотела помочь.
Я правда пыталась.
Но у меня не получается.
Все, что я чувствую, – это отчаяние и ненависть, такие сильные, что мне становится страшно. Стоит мне подумать о матери, как я вспоминаю окровавленную женщину без лица в снегу у захоронения – женщину, у которой отняли и детей, и жизнь.
Мне бы хотелось иметь кого-то, с кем можно было бы поделиться моим горем, но это невозможно. Все мои близкие или умерли, или заражены немыслимым злом, пропитавшим собой Урмберг.
К Максу я вернуться не могу. А об Андреасе я сейчас думать не в состоянии.
– Прошу тебя! – повторяю я.
Манфред потирает виски ручищами и медленно качает головой.
– Я не могу. Не могу раскрывать тайну следствия, а тебя от расследования отстранили. Мне жаль, я представляю, как тебе сейчас тяжело, но я правда не могу ничего поделать.
Манфред умолкает, прокашливается и продолжает уже более мягким тоном:
– Малин, я знаю, что со мной нелегко работать. Все говорят, что я слишком требователен и скуп на похвалу. И тому подобное. Знаю, это будет слабым утешением, но я хочу сказать, что считаю тебя чертовски хорошим полицейским. И буду рад работать с тобой в будущем.
Я нагибаюсь вперед и повторяю:
– Мне нужно знать.
Манфред со вздохом закатывает глаза.
На полу рядом стоят большой чемодан и портфель.
Видимо, он собирается домой, в Стокгольм, – к жене и маленькой дочери, у которой уже не так часто воспаляются уши. К обычной жизни, которая далека от мрачных тайн Урмберга.
– Пожалуйста! – мой шепот едва слышен из-за шума обогревателя.
Манфред бьет себя руками по коленям.
– Черт!
И потом:
– Знаешь, что мне будет, если кто-нибудь пронюхает?
Я не отвечаю.
Он стучит по клавишам, поворачивает экран ко мне и встречается со мной взглядом. Качает головой и пододвигает ноутбук ближе.
– Мне нужно кое-что сделать. Это займет полчаса. Поняла, что я сказал? Полчаса.
Я тупо киваю.
Он поднимается, поправляет сшитый по фигуре костюм, приглаживает рыжие волосы и выходит из комнаты, не глядя на меня.
Дрожащими руками я придвигаю ноутбук ближе. На видео на экране я вижу Магнуса. Напротив него сидит Сванте, скрестив руки и выгнувшись вперед, отчего борода почти лежит на груди. С потолка свисает микрофон на проводе.
Это видео из кабинета для допросов здесь, в отделении полиции.
Я запускаю видео, и Сванте с Магнусом просыпаются к жизни.
– Где вы впервые увидели Азру и Нермину Малкоц? – спрашивает Сванте.
Магнус раскачивается взад-вперед на стуле.
– В приюте для беженцев. Мы были там с мамой.
– Что вы там делали?
Магнус поднимает глаза к потолку.
– Мама хотела поговорить с директором об уборке снега. Хотела, чтобы директор подписался под прошением. И тогда мы разговорились с Ассой.
– Вы имеете в виду Азру?
– Я называл ее Асса.
– Но у нее было имя. И это имя было Азра, не Асса.
Магнус молчит, опустив взгляд. Потом пожимает плечами.
– Что произошло потом? – спрашивает Сванте.
Магнус выпрямляет спину.
– Мы… мы несколько раз встречались с Ассой. Она рассказала, что, скорее всего, им с Нерминой не позволят остаться в Швеции. Я сказал, что они могут жить в моем подвале.
– А что твоя мама на это сказала?
Магнус капризно выпячивает губы. Все в нем – поза, жесты, манера говорить – напоминает большого ребенка.
– Мама жутко разозлилась.
– Почему?
– Потому что. Сказала, что у нас и других забот хватает. Что нам не нужны иммигранты в подвале. Что нельзя держать иммигрантов в подвале только потому, что у тебя есть подвал. Так она сказала.
– И что вы тогда сделали?
Магнус втягивает нижнюю губу. Выглядит так, словно он ее кусает.
– Сказал, что перееду. В Катринехольм. Как Лиль-Леффе.
Сванте кивает, делает пометки, снова поднимает глаза на Магнуса.
Тошнота подступает к горлу, когда я думаю о тонких черных волосах в медальоне, таких шелковистых на ощупь.
Видимо, Азра отрезала локон у новорожденной дочери и положила в медальон, прежде чем ее забрали.
Прежде чем Маргарета меня украла у матери.
Земля уходит у меня из-под ног.
Я проваливаюсь сквозь землю прямо в ад и продолжаю падать, потому что меня больше некому поймать и поддержать.
Слезы текут из глаз, заливают лицо и рот. Я чувствую во рту соленый вкус слез и горький вкус открывшейся правды.
Малин
Неделю спустя
– Прошу тебя, мне нужно это знать. Иначе я этого не перенесу… Я…
Слова застревают в горле, как бы я ни старалась не показывать степени своего горя и отчаяния.
Снаружи идет снег. Мокрые снежные хлопья опускаются на черный асфальт и тут же превращаются в воду.
Дни после смерти Маргареты я провела в полном оцепенении. Таким сильным был шок от того, что мне рассказала мама. Все, о чем я могла думать, – это то, что я дочь Азры Малкоц.
Все, что я думала о себе и своей семье, оказалось ложью. Мне пришлось начать переосмысливать свое существование, и я не знаю, когда этот процесс закончится. Одно я решила точно: мне необходимо узнать, что случилось в ту зиму, когда мои мать и сестра сбежали из приюта.
Я хочу понять.
И принять решение. Рассказать Манфреду всю правду или нет? Разрушить единственную семью, которая у меня есть, и восстановить справедливость или всю жизнь хранить эту страшную тайну?
Я думаю о маме – я не говорила с ней со дня смерти Маргареты, хотя она каждый день пыталась со мной связаться.
Я пыталась заставить себя позвонить ей, но не смогла.
Пыталась убедить себя в том, что она заботилась обо мне, растила меня как свою родную дочь, боготворила меня, хотя я была в их семейном гнезде кукушонком.
Я пыталась заставить себя поверить, что Маргарета убедила их с папой удочерить меня, поверить, что мама и правда понятия не имела, что Магнус держит мою биологическую мать в заточении в подвале.
Что она только хотела помочь.
Я правда пыталась.
Но у меня не получается.
Все, что я чувствую, – это отчаяние и ненависть, такие сильные, что мне становится страшно. Стоит мне подумать о матери, как я вспоминаю окровавленную женщину без лица в снегу у захоронения – женщину, у которой отняли и детей, и жизнь.
Мне бы хотелось иметь кого-то, с кем можно было бы поделиться моим горем, но это невозможно. Все мои близкие или умерли, или заражены немыслимым злом, пропитавшим собой Урмберг.
К Максу я вернуться не могу. А об Андреасе я сейчас думать не в состоянии.
– Прошу тебя! – повторяю я.
Манфред потирает виски ручищами и медленно качает головой.
– Я не могу. Не могу раскрывать тайну следствия, а тебя от расследования отстранили. Мне жаль, я представляю, как тебе сейчас тяжело, но я правда не могу ничего поделать.
Манфред умолкает, прокашливается и продолжает уже более мягким тоном:
– Малин, я знаю, что со мной нелегко работать. Все говорят, что я слишком требователен и скуп на похвалу. И тому подобное. Знаю, это будет слабым утешением, но я хочу сказать, что считаю тебя чертовски хорошим полицейским. И буду рад работать с тобой в будущем.
Я нагибаюсь вперед и повторяю:
– Мне нужно знать.
Манфред со вздохом закатывает глаза.
На полу рядом стоят большой чемодан и портфель.
Видимо, он собирается домой, в Стокгольм, – к жене и маленькой дочери, у которой уже не так часто воспаляются уши. К обычной жизни, которая далека от мрачных тайн Урмберга.
– Пожалуйста! – мой шепот едва слышен из-за шума обогревателя.
Манфред бьет себя руками по коленям.
– Черт!
И потом:
– Знаешь, что мне будет, если кто-нибудь пронюхает?
Я не отвечаю.
Он стучит по клавишам, поворачивает экран ко мне и встречается со мной взглядом. Качает головой и пододвигает ноутбук ближе.
– Мне нужно кое-что сделать. Это займет полчаса. Поняла, что я сказал? Полчаса.
Я тупо киваю.
Он поднимается, поправляет сшитый по фигуре костюм, приглаживает рыжие волосы и выходит из комнаты, не глядя на меня.
Дрожащими руками я придвигаю ноутбук ближе. На видео на экране я вижу Магнуса. Напротив него сидит Сванте, скрестив руки и выгнувшись вперед, отчего борода почти лежит на груди. С потолка свисает микрофон на проводе.
Это видео из кабинета для допросов здесь, в отделении полиции.
Я запускаю видео, и Сванте с Магнусом просыпаются к жизни.
– Где вы впервые увидели Азру и Нермину Малкоц? – спрашивает Сванте.
Магнус раскачивается взад-вперед на стуле.
– В приюте для беженцев. Мы были там с мамой.
– Что вы там делали?
Магнус поднимает глаза к потолку.
– Мама хотела поговорить с директором об уборке снега. Хотела, чтобы директор подписался под прошением. И тогда мы разговорились с Ассой.
– Вы имеете в виду Азру?
– Я называл ее Асса.
– Но у нее было имя. И это имя было Азра, не Асса.
Магнус молчит, опустив взгляд. Потом пожимает плечами.
– Что произошло потом? – спрашивает Сванте.
Магнус выпрямляет спину.
– Мы… мы несколько раз встречались с Ассой. Она рассказала, что, скорее всего, им с Нерминой не позволят остаться в Швеции. Я сказал, что они могут жить в моем подвале.
– А что твоя мама на это сказала?
Магнус капризно выпячивает губы. Все в нем – поза, жесты, манера говорить – напоминает большого ребенка.
– Мама жутко разозлилась.
– Почему?
– Потому что. Сказала, что у нас и других забот хватает. Что нам не нужны иммигранты в подвале. Что нельзя держать иммигрантов в подвале только потому, что у тебя есть подвал. Так она сказала.
– И что вы тогда сделали?
Магнус втягивает нижнюю губу. Выглядит так, словно он ее кусает.
– Сказал, что перееду. В Катринехольм. Как Лиль-Леффе.
Сванте кивает, делает пометки, снова поднимает глаза на Магнуса.