Дневник моего исчезновения

Я обдумываю вопрос.

Я решил не упоминать дневник. Ханне не хотела бы, чтобы Манфред и другие полицейские узнали, как сильно она больна или как грустно ей было, хотя в дневнике и много другой важной информации.

Но теперь Маргарета и Магнус задержаны. Полицейские обнаружили ужасный подвал-темницу и замороженное тело Петера. А автомобиль Петера стоял в сарае Маргареты. Дневник Ханне полиции уже не пригодится. У них есть все улики.

– Так она и сказала, – говорю я.

Манфред кивает и делает пометки в блокноте.

– И она сказала, что Магнус держит женщину в подвале.

Я киваю.

Магнус откладывает ручку и растирает виски. У него огромные ручищи. Папа такие руки называет лопатами.

Манфред кладет руки-лопаты на стол и строго смотрит на меня, отчего я начинаю нервничать. Так смотрит на меня папа перед тем, как устроить выговор.

– Я должен тебя спросить, – говорит он.

Я киваю, зная, что сейчас последует. Всю дорогу из больницы я крутил и вертел этот вопрос в голове, как кубик Рубика.

– Почему ты никому не рассказал? Ты же понимал, что это важно. Что Маргарета и Магнус причастны к серьезному преступлению.

Манфред смотрит на меня.

– Правду, Джейк, – настаивает он. – Ты должен сказать мне правду. Что тут такого сложного?

Я не отвечаю.

Я смотрю на поцарапанный стол. На сотни царапин, оставленных людьми, сидевшими за ним, – мужчинами, женщинами, может, даже детьми.

Но они были не такие, как я.

Не противоестественные.

– Я думал, этот полицейский уже мертв, – говорю я и вожу пальцем по царапине.

Манфред вздыхает.

– Да, он наверняка уже был мертв. Но все равно. Ты не мог этого знать, разве нет?

– Не мог.

– Так почему ты ничего не сказал, Джейк? Почему? Я думаю, ты знаешь больше, чем говоришь. И, думаю, ты рассказал другому человеку. Который вызвал полицию.

Я дрожу, но не от холода, потому что сижу в куртке и потому что меня обдувает теплым воздухом от включенного Манфредом обогревателя.

– Джейк?

Я медленно качаю головой. Хочу ответить, но слова застревают в горле, отказываются выходить наружу. Словно вся моя сила и решимость рухнули вниз со скалы вместе с Маргаретой.

Манфред снова вздыхает. Встает, идет к стене и возвращается с небольшой бумажной коробочкой. Тяжело плюхнувшись обратно, ставит коробочку на стол.

Она коричневая, десять сантиметров длиной и пять сантиметров шириной.

Не отрывая от меня взгляда, он открывает коробку и одной рукой выуживает из нее прозрачный пластиковый пакетик. Кладет перед собой на стол.

Я нагибаюсь, чтобы лучше рассмотреть.

На первый взгляд, пакетик пустой, но, приглядевшись, замечаю ее.

Маленькая золотая пайетка поблескивает внутри.

– Джейк? – в голосе Манфреда нет злости, он звучит умоляюще.

Я зажмуриваюсь, не хочу видеть блестку. Но я не могу остановить картины перед глазами: блестящее платье, помаду, Ханне, всю мокрую и в ссадинах на коленях между кустами. Я словно переместился в прошлое и стою в лесу, вдыхая запах мокрой земли и пожухлой листвы, а дождь капает мне на лицо. Я снова вижу Ханне перед собой. Но теперь она выглядит по-другому, улыбается мне и протягивает руку.

«Я спас ее, – думаю я. – Я на самом деле спас ее».

Я смотрю на Манфреда, на его красивый костюм, на ярко-розовый платок. На круглые красные щеки, на усталые глаза.

Сможет ли он меня понять?


– Джейк? – приподнимает он брови.

И мысли снова делают это – улетают прочь, как птицы или бабочки, шепча, что у всех людей есть странности, если присмотреться. Или что не существует ничего больного или здорового. И что нет ничего такого в том, чтобы примерить платье, даже если тебя зовут Джейк, и живешь ты в такой дыре, как Урмберг, и тебя угораздило родиться мальчиком.

Платье – это просто платье. Лоскут ткани, о котором каждый волен думать, что хочет.

Это совсем не то, что убивать.

Это по-настоящему серьезно, потому что смерть – это навсегда.

– Да, это был я, – отвечаю я. – Мне нравится наряжаться в платья. Вы что-то имеете против?



Манфред высаживает меня перед «Самым роскошным домом Урмберга». Прежде чем я успеваю открыть дверцу, он кладет руку мне на плечо.

– Молодец, Джейк, – говорит он. – Ты молодец.

Только это. Потом он молчит.

Я открываю дверцу и вылезаю из огромного внедорожника. Закидываю рюкзак на плечо, щурюсь от утреннего солнца и иду к дому. Снег скрипит под ботинками, входная дверь распахивается, стоит Манфреду отъехать.

В дверях я вижу папу.

Он делает шаг вниз, в снег, потом еще один, несмотря на босые ноги, и бросается ко мне, хватает меня в охапку и крепко сжимает в объятьях – крепче, чем когда-либо прежде.

– Джейк, черт! Я так за тебя испугался!

– Прости, – извиняюсь я.

Мы так и стоим, обнявшись. Теплое папино дыхание пахнет пивом.

– Ну, что же мы стоим, – говорит он наконец. – Я себе так зад отморожу. И пальцы. Пошли в дом.

Дома все по-прежнему. Не знаю, чего я ждал, но у меня было ощущение, что что-то изменилось.

Очутившись в прихожей, я тут же начинаю бояться встречи с Мелиндой. Что она скажет, когда меня увидит? Я старался не думать о ней все последние часы, но теперь тревога вернулась с рычанием скоростного самолета.

– Мелинда? – спрашиваю я.

– У Маркуса, – отвечает папа. – Есть хочешь?

– Нет, спасибо, мы поели хот-доги по дороге из Катринехольма.

Папа кивает и смотрит на меня, протягивает руку, чтобы коснуться компресса на щеке, но застывает на полпути.

– Черт! До сих пор не могу поверить! Ты спас жизнь той женщине из Стокгольма.

– Да.

– Если честно, я и подумать не мог, что в тебе это есть.

– Что есть?

Папа качает головой.

– Неважно. Но я хочу услышать всю историю. Но позже. Ты, наверно, хочешь отдохнуть? Ты всю ночь не спал.

Я киваю и поднимаюсь к себе, наверх.

В моей комнате тоже все как обычно: мягкое ковровое покрытие щекочет мне ступни, постеры на стенах местами отвисли и трепещут на сквозняке из старых окон. Даже незаправленная кровать и гора грязных носков и трусов такие же, как и прежде.

Я опускаюсь на кровать и чувствую, как сильно я устал. Голова гудит, щека болит, ноги онемели, меня подташнивает.

Я медленно укладываюсь на кровати. Не снимая одежды, натягиваю одеяло и закрываю глаза.

Я так устал, что готов проспать несколько суток.

Поворачиваюсь на бок и чувствую под щекой что-то твердое, вроде лего. Приподнимаюсь на локте и зажигаю лампу, чтобы разглядеть странный предмет.

В свете ночника вижу маленький пакетик размером со спичечный коробок из золотистой бумаги. «Джейку от Мелинды» написано косым размашистым почерком. И рядом Мелинда нарисовала сердечко. Видимо, чернила на этом кончились, потому что частично надпись дорисована ручкой другого цвета.

Я разрываю золотистую бумагу и швыряю на пол.

Внутри коробочка.