Дневник моего исчезновения

Урмберг, 1 декабря

Я проснулась рано. Рядом мирно спал П., не подозревая о моих внутренних метаниях. Я прислушалась к его ровному, спокойному дыханию.

Я попыталась обнять его.

Он проснулся и оттолкнул меня. Пробормотал, что ему жарко.

ЖАРКО?

Но мне НУЖНА его близость!

Без нее я умру!

Но ему, видимо, на это наплевать.

Я встала, прочитала вчерашние записи, вспомнила все – ссору, пощёчину.

Перелистала назад и прочитала весь дневник с первой страницы до последней. Поняла, как сильно ухудшилось мое состояние за последнее время. В Гренландии мы были счастливы и влюблены. А теперь все ужасно.

Так все и закончится? Не взрывом, а всхлипом, как писал Т.С. Элиот.

Мы завтракали в тишине.

П. внимательно изучал газету. Ни одна статья, ни одно объявление не ускользнуло от его внимания.

Я сидела напротив. С бутербродом и черным кофейным пойлом в чашке. Разглядывала его.

Время от времени он поднимал на меня глаза. Видно было, что ему не по себе от моего пристального взгляда.

Мы в Урмберге уже полторы недели.

Они кажутся мне целой вечностью.

Мы объездили тут всю округу, облазили леса, опросили местных жителей. И все равно я никак не могу понять, что не так с этим местом. Такое ощущение, что все тут затянуто пеленой, под которой что-то прячется. Достаточно копнуть поглубже – и наткнешься на это.

На зло, прячущееся за фасадом будничности и скуки.

Я пыталась объяснить все П.

Но он меня не понял. Сказал, что я драматизирую. Что мы «расследуем преступление в захолустье», а не снимаемся в фильме ужасов.

Я ответила, что ИМЕННО ТАК я себя и чувствую: что мы, как два наивных полицейских, расхаживающих по дому, где всю семью порезали на кусочки, и не подозреваем, что это ловушка, расставленная маньяком с бензопилой.

К девяти мы поехали в участок. На улице настоящая буря.

Малин уже была на месте. Манфред с Андреасом еще не вернулись из Стокгольма. Они будут поздно вечером.



Малин ушла обедать с мамой. П. уехал за продуктами.

Буря усилилась, вода капает в ведро с потолка – протекает крыша. На часах двенадцать, но за окном темнота.

Здесь всегда темно.

Синоним Урмберга – мрак. В буквальном и переносном смысле. Я по-прежнему думаю, что здесь происходит что-то плохое, что бы там ни говорил Петер.



П. нашел владельца коричневого фургона в архиве за девяностые годы – фургона, который, возможно, видели сотрудники приюта.

У одного из жителей Урмберга был коричневый «ниссан кинг».

Но П. не хочет говорить, у кого именно. Сказал, что это «щекотливый вопрос».

Я, естественно, возмутилась и расстроилась. У меня, конечно, проблемы с памятью, но это не значит, что я не умею держать рот на замке.

За кого он меня принимает? Я забывчивая, но я не идиотка.

Кажется, ветром снесло что-то перед магазином.

Надо посмотреть.






Малин




Мы на старом заводе. Снег достает мне до колена, но он мягкий и легкий. Я иду назад к Андреасу, и каждый мой шаг поднимает маленький снежный вихрь.

Ветер усилился, я чувствую его даже через пуховик.

Убираю телефон в карман, надеваю варежки, зажигаю фонарик и пытаюсь обдумать слова Макса.

Взять передышку.

Что он, черт его побери, имеет в виду? Мы же собираемся пожениться летом, и мне нужна его помощь с подготовкой к свадьбе. Мы не можем взять передышку.

Не сейчас.

Или он хочет со мной порвать? Но не может сказать это прямо?

Знаю: я должна была позвонить и извиниться за свои слова во время нашего последнего разговора. Я была груба. И не только. Груба и несправедлива. Макс не виноват в том, что его работа такая, какая есть. Что он с утра до вечера занимается тем, что пытается выплатить пострадавшим как можно меньше страховой компенсации.

Или все-таки виноват?

Я гоню прочь эту мысль, но она не торопится уходить, как не торопится непрошеный гость, хотя его уже угостили вином, кофе, коньяком и завернули остатки пирога в дорогу.

Макс мог бы выбрать и другую работу. Он юрист, в Стокгольме дохрена работы для юристов. Никто его не заставляет работать в страховой компании.

Говорит ли его работа что-то о его характере?

В темноте возникают контуры зданий. Я вижу трубы плавильных печей и старый склад для угля. Часть из них разрушилась, но часть, особенно построенная из кирпича, продолжает стоять, напоминая о былом процветании Урмберга.

Рядом беззвучно течет река. Берега затянуты льдом.

Андреас смотрит на меня.

– Я думал, ты знаешь эти места.

Я слышу раздражение в его голосе. Он топчется в снегу и поправляет шапку.

Тут холодно, мы оба замерзли, но это не моя вина.

– В темноте не так легко что-то отыскать, – говорю я.

Манфред, Андреас и я провели тут час в поисках следов Петера и Ханне – любого доказательства того, что они были здесь в ту ненастную ночь неделю назад. Мы проверяли здания, бродили по колено в снегу, но ничего не нашли.

Мы знаем, что Ханне была здесь, потому что у нее на одежде нашли следы продуктов металлообработки, – на задней стороне джинсов, словно она сидела на земле.

Большая фигура косолапой, как у медведя, походкой приближается к нам.

Манфред.

Я опускаю вниз фонарь, чтобы не ослепить его.

– С меня хватит, – заявляет он. – Криминалисты пусть проверят завтра с собакой.

Я задумываюсь.

– Погодите, – говорю я, оглядываясь по сторонам. – Я хочу еще кое-что проверить.

Я иду к старому угольному складу.

– Черт побери, Малин, – восклицает Манфред, которого явно достал мороз. – Я иду к машине.

За спиной раздается учащенное дыхание Андреаса.

– Что ты хочешь проверить?

– Одну вещь.

Перед нами в темноте возникает кирпичный силуэт склада. Высокая башня тянется к небу. Окна забиты и покрыты граффити, но дверь приоткрыта.