Длинные версты

– Солдаты, сопротивление бесполезно! Сдавайтесь! Если с вашей стороны прозвучит хоть один выстрел, то мы просто расстреляем всех лежащих на дороге! Но нам не нужны ваши жизни! Нам надо, чтобы любой, кто в состоянии стоять на ногах и имеющий офицерское звание, подошел к нам. Время для исполнения приказа – одна минута!

Не прокатило. Не знаю, может, из-за воплей, стонов и ржания его толком не расслышали. А может, кого-то контузило и настолько переклинило, что действительность уже не воспринималась. В общем, какие-то недобитки в ответ стрельнули из нескольких стволов. Пули бесполезно дзинькнули по броне, а наша засада, не дожидаясь дополнительных приказаний, приступила к окончательной зачистке остатков немецкой роты. Тут уж было не до сантиментов. Ведь основные силы немецкой дивизии двигались к Перекопу параллельными дорогами. И до них было около двенадцати километров. А вот батальон, в состав которого скорее всего и входила эта рота, топал сзади, всего километрах в пяти. То есть клювом щелкать было нельзя, поэтому сопротивление давилось безжалостно.

Через несколько минут редкая стрельба с добиванием боевитых неадекватов прекратилась, и в дело вступили группы зачистки с трофейщиками. Обозников, не попавших под взрывы и пытающихся под шумок сбежать, тоже тормознули. Поэтому трофеи были особо впечатляющими. Ну так еще бы – снаряжение и вооружение целой роты. Только пулеметов было аж девять штук. М-да… развернись они, и нам бы мало не показалось. Но MG были в транспортном положении на телегах (аллилуйя уставам и уставникам!), да и взрывы сразу дезориентировали большую часть солдат.

Трофейщики довольно споро собрали то, что нас интересовало. Группа зачистки приволокла пару чудом выживших офицеров, и мы стали в темпе грузиться, оставив толпу солдат сидеть на дороге. Живых там, включая контуженых и легкораненых, было человек сорок. Еще столько же с более тяжелыми ранениями. А остальные оказались «двухсотыми». Причем фрицы до последней секунды не могли понять, что с ними будет дальше, со страхом глядя на броневики. Но пулеметы так и не отработали по пленным. Броники просто развернулись, выпустив клубы сизого дыма, и устремились вслед за остальной колонной.

Немцев не добили сознательно. Даже вязать их, как завещал Семен Михайлович, не стали. Зачем? Там у них в войсках и так разброд и шатания среди личного состава. Война уже поперек горла стоит. А тут, при встрече со своими, выжившие пояснят, что русские на них напали и постреляли тех, кто сопротивлялся. Но остальных даже в плен не стали брать, просто порекомендовав возвращаться домой. Будет это способствовать дальнейшему разложению немчуры? Думаю, что да. Тем более что те полтора-два десятка целых солдат, которых можно сразу в строй поставить, вообще никакой погоды не сделают.





* * *


Отойдя километров на десять в сторону, встали на ночевку. В этот раз все было по-взрослому, поэтому мы не шарились в поисках подходящего места, ориентируясь по плохой карте. Нет. Обо всем позаботились заранее, и батальон обзавелся несколькими зачетными проводниками. Два грека (отец с сыном) сейчас были с нами, а крепенький, цыганистого вида мужик, с бритой наголо головой, водил группу Буденного – Михайловского.

И после боя мы рванули не абы куда в сторону, а целенаправленно прикатили в этот распадок. Тут и вода, и деревья. Технику замаскировали, а комсостав, ближе к вечеру, уселся держать совет. Вначале разобрали детали и нюансы проведения минной засады. Тут все были в полнейшем восторге, единственно, Пташкину не давала спокойно жить мысль относительно МОН[29]. Я как-то позавчера при разговоре ляпнул, что по идее можно сделать такие мины, воздействие которых будет чем-то похоже на работу суперпулемета, который в секунду может выпустить пару лент по врагу. Разумеется, не прицельно, а просто в направлении противника. Но даже это столь глубоко запало в душу пироманьяка, что он реально вынес весь мозг, остро сожалея о невозможности приступить к изготовлению и экспериментам немедленно.

Вот и теперь, держа в руке уже затертый (всего за два дня-то!) рисунок МОН-50, бывший мичман возжелал отдачи моей команды зампотеху, для помощи в изготовлении правильно изогнутого корпуса. Остальное, дескать, они сами сделают. Но я этот порыв погасил словами:

– Ша, друзья-товарищи! Игры кончились. Мы допросили немецких офицеров и вот что узнали: к Крыму выдвигаются украинские части корпуса генерала Натиева. Точнее – группа под командованием полковника Сикевича, в которую вошли третий Гайдамацкий полк, а также первый и третий Запорожские полки.

Народ после этого известия озадаченно примолк, а я подумал: странно – Жилин, говоря о Крыме, постоянно вспоминал какого-то Болбочана, только вот сейчас об этом хмыре ничего не слышно. Может, кто-то раньше пристрелил урода? События-то идут с огромными отличиями от нашего времени. С другой стороны, у небратьев уроды, судя по всему, размножаются почкованием, и вместо одного тут же появляется другой. Теперь, вон, какой-то Сикевич[30] вылез…

Ротный-два первым нарушил молчание:

– Чёт я не понял. А за каким хреном они сюда идут?

Я невесело ухмыльнулся:

– Ну уж точно не лобзать нас по-братски. Могу лишь предположить, что эти деятели, посчитав себя самыми хитрожопыми, решили опередить немцев в деле взятия полуострова и наложить лапу на Черноморский флот.

Народ матерно выразил свое отношение к желаниям шароварников, а комиссар сплюнул:

– Предатели!

Ротный удивленно спросил:

– Почему предатели? Это ж вроде… ну даже не знаю, как назвать… Просто враги.

Ощерившись, обычно спокойный Лапин помахал перед носом краскома пальцем:

– Ты, Мартын, не путай. Враги – это немцы. И когда мы их побьем, они уберутся обратно к себе домой. А эти… Ведь почти триста лет назад Гетманщина страстно желала быть принятой в состав России. Ибо Речь Посполитая угнетала тамошний народ, как хотела. С резней, вернее, как говорит в таких случаях товарищ Чур – показательным геноцидом. И вот их приняли в российскую семью. Провоевали из-за них почти тринадцать лет, но отстояли бедолаг. Привечали всячески. Даже Магдебургское право даровали. С тех пор разницу между русским и малороссом никто никогда не делал. Но тепер Россия ослабла малость. Ей тяжело. А что творят эти проститутки? Наиболее шалавистые объявили себя не малороссами, а украинцами[31], и вместе с врагом кинулись рвать тело защитившей их страны. Так что это – именно изменники, предавшие братство, заложенное предками. И если врага можно разбить и выгнать со своей земли, то предателей необходимо уничтожать. Именно поэтому никто никогда ни с УНР, ни с красновцами ни о чем договариваться не станет. Их просто будут давить, словно клопов…

Угу… Слушая комиссара, даже удивился, насколько жилинцы сурово настроены. Сам я в этих делах изначально не очень-то разбирался. Это исторически подкованный Иван просветил. И про политику коренизации (это когда большевики в приказном порядке заставляли всех учить украинский язык и вести на нем документацию), и про присоединение Новороссии к Украине. И про присоединение Крыма. Да и про саму Украину…

А чего бы не заставлять и не присоединять, когда решения по этим вопросам большинством голосов принимали именно украинцы? Плюньте в глаз тем черносотенцам, кто шипит, будто советская власть состояла из евреев. Нет, ребята. Большинство там – выходцы с Украины. Кстати, включая тех же самых евреев, которые тоже вовсе не из несуществующего пока Биробиджана приехали. То есть народец подобрался с соответственным менталитетом. И лишь Сталин, в конце тридцатых, смог хоть как-то эту веселую камарилью приструнить[32].

Тогда, слушая Ивана, я несколько охренел от столь неожиданного поворота и с ехидной мордой поинтересовался: дескать, а чего тогда все «мировое сообщество» катило бочку исключительно на русских? Если в основном именно украинцы после революции власть хапнули? Жилин юмор не принял и вполне серьезно ответил, что основная задача этого самого «сообщества» не выяснять, кто именно у нас рулит, а захватить контроль над ресурсами. Коих именно в России просто немерено. В общем, говорили мы с ним тогда долго…

А под конец почему-то вспомнилась современная мне российская оппозиция, в которой «великороссов» днем с огнем не сыщешь. И подумалось – жаль, нет интернета, а то бы я проверил жилинскую теорию, просто посмотрев, откуда в Москву или Питер прикатили в начале прошлого века предки наших неистовых либералов. Было бы приколько получить подтверждение насчет Украины…

Ну а для себя расставил последние точки, просто спросив у Григоращенко о его национальности. Тот, ни секунды не задумываясь, идентифицировался как русский малоросс. В просторечье – хохол. И удивленно глядя на меня, уточнил: а кем еще может быть сын крестьянина, родом из-под Винницы? Тогда я копнул дальше, спросив, кто такие украинцы? Матвей Игнатьевич, ничтоже сумняшеся, пояснил, что в основном это греко-католики. Потом, перейдя на военно-морской язык, причислил к ним также часть малоросской либеральной интеллигенции и тех, до которых эта самая интеллигенция дотянулась, распропагандировав. Ну и попутно припомнил усилия исконного врага – Австро-Венгрии – в раздувании этой темы.

Своего взводного я вполне резонно посчитал экспертом в данном вопросе. Сами посудите – кто еще вот так, без всякой шелухи, определит внутренние взаимоотношения между людьми, проживающими на той территории? И его ответа мне вполне хватило.

Поэтому сейчас, закурив, обвел взглядом придавленных вспышкой Лапина командиров, констатировав:

– Вот так-то, братва… Комиссар, возможно, и прав. Но в любом случае советую четко разделять врагов и предателей. Враг, он ведь даже может стать ситуативным союзником, зато прощенный предатель обязательно предаст вновь.

Зампотех, растерянно почесав затылок, решился задать вопрос:

– А в Польше, получается, тоже предатели?

Я мотнул головой:

– Нет. Эти в своем праве. У них было сильное государство, которое москали в свое время тупо завоевали. Именно поэтому неугомонные поляки постоянно восстания устраивали, невзирая на целую кучу плюшек и послаблений от России. Но в девятьсот семнадцатом им фарт попер, и они неожиданно опять стали суверенными. Так что, считай, просто повезло людям. – После чего, хлопнув себя ладонями по коленям, закруглился: – Ладно, заканчиваем политинформацию. Со всеми дополнительными вопросами – к Кузьме Михайловичу. Он подробно разъяснит, что к чему. А сейчас к делу: докладываю – по метеоданным, из заслуживающего доверия источника, с завтрашнего дня устанавливается хорошая погода.

Неопытный Михаил удивился:

– Это что за метеоданные?


Комиссар, под смешки окружающих, пояснил:

– Самые надежные. От товарища Григоращенко. Вернее, от его когда-то сломанной ноги. Сегодня она ноет особым образом, и это значит, что на ближайшее несколько дней точно ожидается ясное небо.

Взводный, со своей ногой, еще ни разу не ошибался в предсказаниях, и я ему в этом вопросе вполне доверял. Так что, переждав гогот, добавил:

– И поэтому, в связи с полученными разведданными, батальон переключается на новую задачу. У товарища Фрунзеэ должно хватить сил и средств сдерживать фрицев в районе Перекопа. Тем более что мы подорвали два моста, нарушив противнику снабжение. А нам сейчас главное – постоянными ударами с земли и воздуха обескровить подразделения идущих сюда частей УНР. Чует мое сердце, что они, огибая линию соприкосновения с немчурой, рванут через Сиваш и сразу двинут к Севастополю, перерезая фронтовые коммуникации, имея конечной целью захватить корабли флота. Не зря же ЧК, после нашего пинка, столько агитаторов шароварных там отловило. Готовились, значит…

После моих слов, уже ни на что не отвлекаясь, стали обсуждать предстоящее дело. Бить противника решили, пока они движутся поездами да походными колоннами. Но легко сказать – бить. Для начала их надо было найти. И желательно на дальних подступах. С другой стороны, направление, откуда враги идут, известно, а в остальном должны помочь авиаразведка и хорошо организованная серия засад. На немцах получить практику не вышло – непогода помешала. А сейчас фрицы закопались в землю, развернули артиллерию с зенитным прикрытием, так что применять против них «ганшипы» себе дороже. Зато гайдамаки в степи да на проселочных дорогах станут замечательной мишенью для авиации.

Для начала на вечернем сеансе связи в штаб фронта было отправлено сообщение о новом противнике. Туда же ушло и распоряжение для авиаторов. К большой удаче, получилось даже связаться с группой Буденного – Михайловского, назначив им место встречи. Дождавшись от радиста получения подтверждения, я с довольной улыбкой хлопнул парня по плечу. Блин, реально – связь это наше всё! Главное, к ней подойти с умом! Ну и чтобы специалисты грамотные были.

Ведь сейчас от нас до Перекопа более пятидесяти километров. Дальность уверенного приема моих радиостанций чуть меньше двадцати. Вроде положение безвыходное? Ан нет! На хуторе, недалеко от Семилетовки, был размещен радиопост, выполняющий роль ретранслятора. Так же, как и в деревне Малый Пруд. Тройного запаса аккумуляторов (при разовом суточном выходе в эфир) им железно хватит еще дней на десять. Даже если учесть саморазряд банок. С каждым связистом находилось два человека для охраны. Ребята имели приказ – если вдруг (именно «вдруг», так как пеленгаторов пока не изобрели, а стукачей из местных мы не опасались, потому что парни работали под хорошо оплаченной крышей местных контрабандистов) на них выйдет противник, то хватать «маркони» в охапку и быстро уходить.

Приоритетом при этом ставилась целостность связиста, а не аппаратуры. Раций у меня пока в достатке, чего не скажешь о грамотных специалистах. Ну и конечно же сообщения шифровались. Причем хитро. Точнее сказать – гнали без всякого шифра, просто на чеченском языке. С этой стороны у меня был Мага. Промежуточные посты передавали сообщение как есть. А у Фрунзеэ, при штабе, находился младший брат Магомеда. Так что фрицы (без сомнения, слышащие нашу морзянку) мозг себе сломают, пытаясь дешифровать передачу. Ну а с Буденным пришлось поизвращаться. Сделали небольшую таблицу условных сообщений, которых вполне хватало, чтобы понять, где он находится и чего уже натворил.

В общем, получив все подтверждения о доставке сообщений, я, очень довольный собой, пребывал в отличном настроении. Ну а что? К завтрашнему маршу почти все готово (механики еще чего-то подкручивают в технике, но часа через два закончат). Люди сыты и бодры. Больных нет. Трофеи освоены. Их излишки спрятаны во временный схрон.

Общую приятность вечера несколько портила легкая свара сапера с зампотехом, но это так – рабочие моменты. На очередной, особо громкий вопль из-за деревьев я прислушался. Ага – Пташкин, зажав инженера в виртуальный угол, напористо требовал от него помощи в изготовлении корпуса для мины. Причем – немедленно. Но Игнат Анатольевич, несмотря на молодость и гражданское происхождение, весьма успешно оборонялся от настырного морячка. И под занавес выдал такую тираду, что я лишь уважительно покачал головой, а Пташкин, прочувствовав, наконец, несвоевременность своих хотелок, гордо удалился.

Ну да – сапера можно понять, но сейчас, в данном вопросе, я поддерживал инженера. Завтра нам предстоит дальний марш. Причем настолько дальний и быстрый, что весь гужевой транспорт двинет даже не с нами, а в указанную промежуточную точку. Лошадки просто физически не сумеют за день отмахать почти сотню километров. Зато машины смогут. Ведь задумка у меня была какая – разрушить железнодорожные пути по дороге следования гайдамаков. Они ведь наверняка по железке думают проскочить. Может, даже до Геническа. А мы им эту малину обломаем. Если очень повезет, то успеем какую-то часть под откос пустить. Ну а остальных, которые двинут своим ходом, станем кусать в привычном нам стиле.

Но для этого нам надо их встретить как можно дальше. И зампотех весьма проникся словами, что каждый человек будет на счету, а поломка даже одной единицы техники на марше меня весьма огорчит. Инженер уже наслушался страшилок про «огорченного» Чура, поэтому сейчас, без балды, все силы бросил на подготовку машин к завтрашнему дню. А Пташкин просто сдуру влез под горячую руку… В общем, убедившись, что вчерашний гражданский, проявив необходимую волю, отбил лихой наскок моремана, я со спокойной душой пошел дальше, заниматься своими делами.

Потом был ужин, потом обход батальона, а когда уже почти стемнело, меня отловил комиссар. Причем не один, а с нашим аккордеонистом. Хм… значит, хвастаться будут, и сейчас произойдет очередная демонстрация вокала. В принципе, это началось довольно давно, еще когда мы к ростовскому параду готовились. Тогда у меня появилась идея наладить нормальную музыку в батальоне, а то исторгаемые трубачами звуки заставляли седеть волосы на ногах. Но позже стало не до того.

Зато комиссар ничего не забыл, взяв дело в свои руки. Под его руководством организовался весьма приличный оркестрик, который где-то раз в пару недель выдавал очередной, выдавленный из командира шедевр. Шишку в оркестре держал аккордеонист Всеволод. Так-то он был бывшим студентом, ставшим ныне бойцом морской пехоты. При этом у парня, вкупе с домашним музыкальным образованием, присутствовал шикарный голос. Вот боец и зажигал.

Поэтому сейчас, после некоторых уточнений, мы отошли в сторонку, и Севка, пробежавшись пальцами по клавишам, негромким баритоном запел:

Эх, дороги, пыль да туман,

Холода, тревоги да степной бурьян.

Знать не можешь доли своей.

Может, крылья сложишь Посреди степей.





Дождавшись последнего аккорда, я выставил большой палец:

– Во! То, что надо! Можно запускать в народ!

Лапин согласно кивнул:

– Это да… я вот тоже уже несколько раз слушал, как он репетировал, и все равно постоянно заслушиваюсь… Интересно, кто автор? Ведь будто про нас написано!

Пожав плечами, я честно сознался:

– Не помню.

Кузьма пытливо глянул в глаза:

– Чур, признайся, может, это все-таки твоих рук дело?

Рассмеявшись, ответил:

– Я что – похож на поэта-песенника? Мой максимум – это «Шел Кузьма гулять на речку, перепрыгнул через овечку». Так что не надо на меня наговаривать.

Комиссар лишь хмыкнул. И морда такая хитрая, что сразу видно – мои слова его явно не убедили, и Михалыч по-прежнему подозревает командира в грехе стихоплетства. А Севка, поймав кураж, решил воспользоваться отличным настроением командира, застенчиво поинтересовавшись:

– Чур Пеленович, а вы больше никаких песен не вспомнили?

Опять услыхав про «Пеленовича», я лишь грозно цыкнул зубом. Ну да, осведомители меня уже просветили о внутренних шевелениях в батальоне. Ведь Бурцев, как подвижник с крестом, три недели таскался с тяжелым телом нерабочего пулемета. Правда, постоянно находясь под недремлющим надзором комиссара и Федора, свою антинаучную, языческо-религиозную деятельность прекратил. Но один хрен, упорствовал в отрицании, настойчиво величая меня (выбирая момент, когда я этого точно не услышу) исключительно по имени-отчеству.

Народ в батальоне подобрался хоть и отмороженный, но при этом вполне лояльно относящийся к юродивым. Видно, воспитание, заложенное с детства, сказывалось. Студент с пулеметом подходил под определение «юродивый», как никто другой. Ему сочувствовали (обычные бойцы), подкармливали внепайковыми вкусняшками (повар) и даже давали вещевые ништяки (баталер, оторвавший от собственной души почти новый ремень).

Подвиг ротного баталера стал последней каплей, и, поняв, что все заходит куда-то не туда, я распорядился оружие у мученика изъять, передав ружмастерам на починку, а хорошо подкачавшегося за это время Серегу по уши загрузил писарской работой. Только, как оказалось, было уже поздно.

Мои ребятки вполне справедливо считали себя лучшими из лучших. Да и сам я постоянно их в эту сторону накачивал. Но ведь у лучшего подразделения и командир должен быть самый лучший? Можно даже сказать – легендарный. Я со всех сторон этому соответствовал, кроме одной, независимой от меня, незначительной малости – у командира не было нормального, полноценного имени.