Длань Господня

— Нет. Ты мне тут понадобишься.

— Я? — снова удивляется Роха.

— Ты-ты, — говорит кавалер. — Кто у тебя лучшие стрелки?

— Хилли и Вилли, они уже поднаторели. Лучше них никого нет, — сказал ротмистр. — С тридцати шагов в кол две из трех пуль кладут.

— Отлично. И еще четверых возьмешь, на дело одно со мной пойдете.

— За оборотнем, что ли? — с опаской интересуется Роха.

Волков смотрит на него нехорошо, не отвечает.

— Я просто интересуюсь, как одеваться, кирасы, шлемы брать? — поясняет Скарафаджо. — Как на войну идем?

— Да. Все брать, идем, как на войну.

— Целься! — кричит сержант Хилли.

— Значит, нашел ты зверя? — спрашивает Роха.

— Может быть, — уклончиво отвечал Волков.

— Порох пали! — орал молодой сержант.

И снова загрохотали выстрелы в овраге.

Не хотел кавалер брать своих людей из выезда на это дело. Он собирался просто убить Шоуберга, просто взять и убить без лишних церемоний. А всем этим юношам из хороших семей такое ни к чему. Они еще носы воротить будут. Особенно такой, как фон Клаузевиц. Посчитают это убийство унижением своего достоинства, пятном для их чести.

Нет, тут ему был нужен такой, как Роха. Это был простой солдат, хоть и хвастался всем, что он идальго. Но если надо будет, так горло кому угодно перережет без всякой этой глупой чести, и плевать ему на всякое достоинство. А уж приказать пальнуть из мушкета, так это для него как пива выпить полкружки. Да, лучше Рохи на это дело никто не подходил. С ним он и пойдет. С ним, а не с Максимилианом или фон Клаузевицом.

— Хорошо, Фолькоф, — сказал Роха, — что бы ты там ни задумал, я буду с тобой.

Это были как раз те слова, что кавалер и хотел от него слышать.

— А ну, Хилли, Вилли, — заорал Роха, — гоните их копать пули.

— Копать пули? — удивился Волков.

— Да, я велел им выкапывать пули из песка и глины за кольями. Не то мы тебя еще и на пулях разорять будем, — похвастался придумкой Скарафаджо.

— И много пуль вы так откапываете?

— Не очень много, но половину, думаю, откапываем, часть из них еще и не расплющена, еще разок стрельнуть ими можно.

— Жаль, что порох откапать нельзя, — сказал кавалер.

Дорого стоил порох.

— Порох! — Роха засмеялся. — Нет, дорогой мой кавалер. За порох тебе придется платить сполна.

— Мне за все приходится платить сполна, — ответил ему Волков и поехал из оврага.





* * *


— Кавалер, — окликнул его Максимилиан, когда они выехали из оврага и уже направлялись к Эшбахту.

— Что?

— Я слышал, что вы с ротмистром и его людьми собираетесь ехать за зверем?

— И что? — неохотно ответил кавалер.

— А нельзя ли мне с вами?

— Зачем вам? — рассеяно спросил Волков.

— Хочу с ним поквитаться.


— Думаю, что с таким зверем, за которым я поеду, вам квитаться еще рано.

— Рано? — удивился оруженосец, в его голосе звучало непонимание.

Волков посмотрел на него осуждающе, но ничего не ответил, а Максимилиан больше ничего и не спрашивал.





Глава 37




Вечером приехала Бригитт, едва до темноты успела. Карета въехала во двор, еще остановиться не успела, как она уже дверь открывала. Волков по случайности тут же во дворе был и увидал рыжую красавицу. И увидал ее не такой, какой привык видеть. Он ее видел, но она его нет. Дверь кареты она распахнула сама, а прямо перед ней лужа, не сошедшая еще после дождя, а на ней платье, хоть и не любимое — драгоценное, но тоже хорошее и новое, жаль подол пачкать, она и крикнула:

— Увалень, руку-то дайте мне.

Властно крикнула, строго.

А Александр Гроссшвюлле еще только с коня слезал, так госпожа Ланге поморщилась от досады из-за его нерасторопности и мужика дворового, что рядом был, позвала:

— Ну, что пнем встал, не видишь, что ли, сюда ступай, помоги сойти.

А в голосе звон железный, не у каждого мужа такой.

Мужик кинулся ей помогать, да неловкий был. Побоялся ее ухватить как следует да снять с подножки кареты, госпожа подол в луже и намочила. Бригитт отчитала его, дурака криворукого, чуть по щекам не дала. И лицо ее не было мягким и добрым, было оно, хоть и красивым, но злым. И глаза ее, такие ласковые обычно, стали глазами голодной и хищной кошки. Смотрит с прищуром, у мужика от взгляда такого душа в пятки. Стоит, лопочет оправдания. А она уже не смотрит на мужика, она Волкова увидала. И сразу другая Бригитт, сразу покорная и послушная, господина чтущая, сразу ноги ее в низкий книксен скрестились, голова в долгий поклон опустилась. И ничего, что подол в луже, ничего.

Поднимается — другая женщина. От злой кошки и запаха не осталось. Щеки алые, глаза как у лани, на него смотрят, любуются им, не налюбуются. И говорит она ласково ему голоском своим нежным:

— Господин, все, как велели вы, сделала, вина вам привезла токайского. И всех, кого надобно, видала.

— Пойдемте, — говорит Волков, ему не терпится все знать.

— Человек, из кареты вино возьми, на кухню неси, — говорит госпожа Ланге и спешит за Волковым, поднимая промокшие понизу юбки.

— Ну, отвезли письмо от Элеоноры этому… — спросил кавалер, когда они остались одни в прихожей зале.

— Отвезла, и переписала все для вас. И то, что он ей послал, тоже переписала, все здесь, у меня, — она похлопала себя по животу.

— Говорили вы с ним о поездке в гости?

Этот, именно этот вопрос волновал его больше всего. Отважится ли проклятущий Шоуберг ехать к его жене, как только он отлучится, отважится ли его жена принимать гостей в его отсутствие.

— Наглый он, как сказал ему, что вы дом покинуть думаете, так он сегодня со мною ехать хотел, — радостно сообщила госпожа Ланге. — Едва отговорила наглеца, сказала, что вы только завтра поутру уедете. Так он еще посмел смеяться над вами. Говорил, что вашу постель ему проверить пора.

Вот оно как. Злоба хладная залила сердце кавалера. Значит, постель он его проверить хотел. Ну, теперь по-другому уже никак. Иначе, кроме как убийством подлеца, дело это разрешить ему не удастся. Не получится по-другому, и пусть он хоть трижды будет придворным графа. Он должен сдохнуть.

А как по-другому? Как жену одну оставить, когда вокруг такие мерзавцы рыщут? Ждут его отъезда.

Как на войну ехать? Как воевать, если ты думаешь все время: а не проверяет ли такой подлец твою постель? И не сядет ли ублюдок этого подлеца на твое поместье вместо твоих детей?

Если и были в нем какие-то еще сомнения, если и хотел поначалу он как-то завершить это дело без крови, то теперь-то уже без крови как? Рука его левая на эфес меча легла. Только не стал бы он меча о поганца марать, будь он тут, зарезал бы свинью стилетом. Пять-шесть ударов, но не в сердце, в брюхо, чтобы свалился, но сразу не подыхал. Чтобы бледнел с каждым часом, чтобы дышал все реже, чтобы исходил своею поганой кровью до утра. А впрочем, нет, будет все по-другому. Нечего ему мараться.

Снова мрачен он был: как мысли о жене, так ангелы печали и ненависти одолевали его. Он голову опустил и смотрел на все исподлобья, не видел ничего вокруг, только думал одно и то же: «Что ж, для людей Рохи будет завтра работа».

Каждому за добрый выстрел по талеру даст он. И бросит этого мерзавца в кусты, пусть его поганый труп волки жрут и птицы, иного Шоуберг не заслуживает.

— Спасибо, госпожа Ланге, — наконец сказал он холодно и пошел в обеденную залу.

Может, и не такой малой благодарности ждала красавица. Но о большем просить не стала. Подумала она, что еще подождет свою награду.

За ужином он почти не ел ничего, только пил, так был мрачен, что даже жена это заметила. Но после ужина все равно пошел в спальню с женой. Ненависть, злость, презрение — то все эмоции. Он сколько душе угодно мог презирать эту женщину, но ему нужен был наследник. И он все для того делал, он брал свою жену и думал о том, что завтра устроит засаду ее любовнику. Может, от этого, видя его взгляд, полный холодного презрения, она не причитала и не плакала, а сносила его страсть безропотно в этот раз.





* * *


Еще небо не стало светлым, утро едва пробиралось сквозь осеннюю серость, как на дворе уже был Роха. С ним были сержанты Хельмут и Вильгельм, а с ними еще четыре человека.