Длань Господня

— Дома, говоришь, у тебя нет? А куда ты тогда все деньги свои деваешь?

— Деньги, что за деньги? — не понимал Фриц Ламме.

— Не крути, деньги, говорю, куда деваешь, у тебя денег должно быть чуть меньше, чему офицеров, ты от меня серебра получал кучи, за одно дело на ярмарке гору серебра взял, на них дом можно было поставить не хуже, чем у Брюнхвальда.

— Эк, вы хватили, дом как у Брюнхвальда, — Сыч даже засмеялся, — там такие хоромы, у него жена, что гусыня золотая, деньги носит и носит, а у меня и вовсе нет жены.

— Оно и видно, все деньги на кости, на девок кабацких да на выпивку спустил. Максимилиан говорит, что ты живешь в кабаке. В кости играешь, на местных девках там едва не женился уже.

— Брешет, экселенц, если три раза в неделю там отдыхаю, так и то хорошо, — Сыч явно врал. — Играю совсем по маленькой, а девки… Люблю, конечно… Трачу, оно, конечно, так. Ну, а как не тратиться на них, без них жить невмоготу, жены-то у меня нет.

Волков не хотел и дальше с ним пререкаться, отвернулся, махнул на него рукой, черт с ним. Потом вздохнул и сказал:

— Знаешь, зачем звал?

— Да уже догадался, — невесело сказал Сыч и без приглашения господина, а, когда речь пошла о деле, уже было можно, сел к нему за стол, — на тот берег плыть.

— Да, на тот берег плыть, — произнес Волков. Конечно, больше всего думы его занимали горцы, ни жена с любовником, ни герцог, ни архиепископ с купцами со своими. Он немного медлил, обдумывая слова. — Проверишь людишек своих. Они там зажились за мой счет, спроси, что делали, что узнали.

— Ясно, спрошу, экселенц. И вправду хорошо они устроились, живут, хлеб жуют да пивко попивают за наш счет, ничего не делают, — соглашался Фриц Ламме.

— Должны горцы затевать что-нибудь, не могут они так все оставить, — продолжал Волков.

— Быть того не может, чтобы не затевали, — уверенно говорил Сыч, — я как на них погляжу, сразу вижу, обидчивые сволочи, злопамятные, нипочем они нам не спустят, что мы им на реке резню устроили.

— Вот, и мы должны точно знать… — он замолчал, ожидая от Сыча продолжения.

— Где, когда и сколько их будет, — договорил Сыч.

Пьяница, распутник, игрок в кости, грубиян и грязнуля — все, конечно, так, но при том Фриц Ламме дело свое знал крепко, за то Волков его и держал при себе, не то давно бы погнал.

— Да, еще тебе письмо купчишкам тамошним передать нужно будет.

— А письмишко от вас будет? — сразу насторожился Сыч.

И Волков прекрасно его понимал, попади с таким письмом в руки стражи, не весело Сычу придется.

— От меня, поэтому сам его не носи, не знаю я, как на мое письмо купцы те посмотрят, может быть, и стражу кликнут, — продолжал кавалер задумчиво.

— Ясно, велю кому-нибудь из людей моих письмо отдать, а сам издали посмотрю, что дальше будет.

— Верно, собирайся, сегодня, сержанту Жанзуану скажи, пусть переправит тебя ночью на лодке, чтобы ты в воде не мок, холодно уже на улице.

— Экселенц, — не уходил Фриц Ламме, улыбался, смотрел на господина настолько застенчиво, насколько только мог при всей своей бандитской морде.

Волков знал, чего он ждет, полез в кошель, достал две монеты. Серебра у него уже больше не было, это были гульдены:

— Это на троих. Тебе и людям твоим.

— Вот теперь и на тот берег не страшно, — сказал Сыч, скалясь в подобии улыбки и жадно хватая золото. — Сегодня же переплыву.

— Письма дождись.

— Конечно, господин.





Глава 31




Сыч отъедался на три дня вперед, пока дождался писем от Бруно Дейснера и Михаэля Гренера. Ел все, что Мария ему приносила. С набитым ртом рассказывал кавалеру о дурацких нравах, что царят за рекой у еретиков. Волков слушал его в вполуха, плевать ему было на то, как молятся горцы, какие у них церкви и как они ведут себя в трактирах. Он просто слушал Сыча из уважения, зная, что дело у того будет нелегкое. Опасное дело.

Пришел трактирщик, за которым он посылал, разменял Сычу золото на серебро, пытался жадничать, да кавалер его приструнил.

— Ну, теперь все, — сказал Фриц Ламме, пряча деньги и едва переводя дух после съеденного, — можно собираться в путь.

— Максимилиан, проводите Фридриха Ламме до сержанта Жанзуана, — Волков, чтобы проявить уважение, назвал Сыча полным именем, Сыч это заметил, был горд, — проследите, что бы сержант переправил его на тот берег.

— Да, кавалер, — привычно ответил оруженосец, и уже обращаясь к неспешащему вылезать из-за стола Сычу, сказал:


— Ну, пошли, что ли. Собирайся, только вшей своих не забудь.

Он потянул Сыча за локоть.

— Но-но, повежливее, — сказал Сыч с важностью, — ты что, не слышал, как ко мне обращается экселенц?

Беззлобно препираясь, они ушли на конюшню.

Вечером приехала Бригитт. Уже стемнело, уже ужин подала Мария, Волков думал, что госпожа Ланге останется ночевать в городе или в поместье у графа, когда услыхал со двора грубый голос Увальня и стук в ворота:

— А ну, отпирай, говорю, спите что ли, ленивые?

Элеонора Августа, что до сих пор сидела за столом, глаз не подняв за весь ужин, вдруг встрепенулась. Проворно выскочила из-за стола и поспешила на двор, даже не накрыв плечи платком, хотя уже зябко на улице было.

И вскоре приволокла за руку госпожу Ланге, хотела ее дальше наверх увести, но Бригитт остановилась, сдала перед Волковым книксен и поклонилась:

— Господин, все, что велено вами, я исполнила, все, что нужно, купила, хоть и поискать пришлось ваш кофе.

Госпожа Эшбахт, видно, на дворе в темноте не разглядела, а тут увидала и спросила растерянно:

— А вы платье себе купили новое?

Бригитт улыбалась и цвела. То ли от нового, необыкновенно богатого платья зеленых тонов, то ли от того, что Элеонора так растерялась, увидев ее в новом платье, то ли просто от счастья. Госпожа Ланге буквально сияла, как новенький золотой флорин. Волков не отрывал глаз от нее. Может… Может, в это мгновение эта рыжая женщина не уступила бы в красоте даже Брунхильде, и дело тут было вовсе не в платье.

— Так где вы платье взяли? И сколько такое стоит? — вернула госпожу Ланге из счастливого забвения Элеонора Августа. Вернула тоном недобрым, даже, кажется, завистливым. — У вас что, кавалер завелся?

Она смотрела на нее внимательно и недоверчиво, с непониманием, словно та совершила что-то предосудительное.

— Ах, — краснела Бригитт и махала ручкой, — есть у меня поклонник. Достойный человек.

Она это так сказала, будто дальше ничего говорить не хочет. Только покосилась на вошедшего в покои Увальня.

Она еще что-то хотела сказать уже не о платье и поклоннике, а что-то тайное и только Волкову. Но госпожа Эшбахт, тоже поглядев на Увальня, схватила Бригитт за руку и поволокла наверх. Видно, распирало ее любопытство.

— Вы бы хоть дали госпоже Ланге поужинать, — крикнул им вслед Волков.

Но жена не соизволила даже ответить ему.





* * *


Он долго ждал, пока женщины наговорятся. Мария поставила приборы на двоих, но госпожа Ланге сверху в обеденную залу не спускалась, Элеонора ее, видно, не отпускала. Увалень ел один и по возможности рассказывал, где они сегодня были и что делали. Александр Гроссшвюлле был плохим рассказчиком, и кавалер начал уже засыпать, когда, шурша роскошными юбками, на лестнице появилась Бригитт.

— Ах, как я голодна, — говорила она, садясь за стол и многозначительно поглядывая на Волков.

Живая, голодная, кажется, веселая, она стала с удовольствием есть остывшую уже давно жареную кровяную колбасу с луком и рассказывать, как торговалась за рис, как искала кофе, как торопилась и требовала у портного, что бы он тотчас подогнал платье ей по фигуре. И все это делать так, что бы еще заехать в имение к графу и до ночи успеть вернуться домой.

Он любовался ею молча, слушал, почти не задавая вопросов, только уже когда Увалень откланялся и ушел спать, он ей сказал негромко, беря при этом украдкой за руку:

— Кажется, вы даже лучше, чем я думал о вас.

На столе горела лампа, Мария затихла где-то на кухне. Стало тихо в доме. Бригитт залилась краской так, что даже веснушек на лице и шее не видно стало, а потом поднесла его руку к губам, поцеловала и ответила:

— Тогда, ночью, у колодца, я клялась, что буду вам верна и душой, и телом, я свою клятву не забыла.

— Вас Бог мне послал, — сказал он.

— Бог, Бог, — весело согласилась она и отпила пива, поставила стакана и продолжила: — и сегодня я докажу вам это.

— Вы опять переписали письмо… от этого… — он даже не хотел произносить имя любовника жены.

Она кивала, жуя колбасу и хлебом собирая жир с тарелки:

— Леопольд написал письмо, я переписала. Снова сломала сургуч, но Элеонора не обратила на это внимания, волновалась очень.

— Леопольд, — Волков скривился. Ему даже это красивое имя было противно. — Что он ей пишет? Дело уже решенное? Дайте письмо.

Бригитт отодвинула тарелку, настроение у нее, было, кажется, игривым, она опять краснела:

— Дело еще не решенное, бумага у меня спрятана под юбками. Прикажете здесь доставать, или поднимемся в покои мои?