Длань Господня

* * *


Как всегда, Удо Люббель был неприятен и дурно пахнул, новые зубы у него не выросли, а те, что еще оставались, не побелели вдруг. Но что тут поделаешь, других людишек на такую работу сыскать было трудно. Не всякий отважится отыскивать такие книги и такие вещи, что были ей нужны. Да и не всякий знает, где такие искать. Вот и терпела она его, морщила нос, смотреть на него не могла, но терпела. Сама она на его фоне гляделась ангелом во плоти. Стала девушка себе стати добавлять. В плечи, в бедра, в зад. Роста прибавила, лицу округлости. Вся чистая была и телом, и одеждой. С кожи все прыщи, все пятна и оспины, все, что портить ее могло, убирала. Лицо чистое, ангел, да и только. И главное — теперь быть такой ей труда не составляло. Да хоть весь день она так проходить могла. До самой ночи не устала бы такую простенькую красоту держать.

— Вы ослепительны, прекрасная госпожа, — шепелявил книготорговец, низко кланяясь.

Нет, не врал ублюдок, не льстил, она щекой чувствовала, как сморит и смотрит он на нее, словно жрет ее погаными глазами своими. Ах, как приятно было красавицей быть. Только платье нужно новое, это для такого ее роста коротко уже было. Еще и старо оно, подол и манжеты уже обтрепались, да и не носят такие уже в Ланне.

— Показывай то, зачем звал, — холодно сказала Агнес.

— Вот, молодая госпожа, вот, что прислал мне один мастер, — он начал из ящика с соломой доставать дерюгу, рассказывал при этом. — То мастер хороший, хороший, госпожа. Его один раз инквизиция брала, так ему бежать пришлось.

Люббель развернул дерюгу и показал девушке шар. Это был небольшой, молочно-белый шар. Это был удивительно красивый шар. На грязной руке книготорговца он выглядел беззащитно. Черные ободки его давно нестриженых ногтей гляделись на молочной поверхности шара кощунством.

Агнес поторопилась взять этот чудесный шар из грязной лапы, так торопилась, словно спасала это волшебное стекло. Вырвав шар, она сразу принялась глядеть в него, приближая стекло к глазам и отдаляя его.

— Это мастер прославлен своим искусством, — продолжал книготорговец вздыхая. — Боюсь, госпожа, даже цену вам сказать, что он просит за шар.

— Да уж не стесняйся, говори, — произнесла девушка, не отрывая глаз от белого стекла.

— Хочет он сто двадцать талеров, — заискивающе произнес Люббель.

— Он хочет или ты хочешь? — уточнила Агнес, все еще не отрываясь от шара.

— Он, госпожа, он, моей корысти тут нету.

Тут девушка, наконец, оторвалась от стекла, размахнулась и ударила шаром о каменную стену. Так ударила, что осколки брызнули в разные стороны, а она сказала:

— Сто двадцать талеров многовато за красивую стекляшку, в которой нет жизни.

— Госпожа моя, — Люббель растерянно осматривал пол, на котором валялись крупные и мелкие белые куски стекла, — госпожа моя, а что же я скажу… мастеру?

— Скажи, что везет ему сильно, не буду я его наказывать за обман его, — она взяла из кошеля талер и кинула его Люббелю. — Собери стекло да отправь ему обратно. И напиши, что если он недоволен будет, так пусть приедет сюда и скажет мне о своем недовольстве. А уж я найду, что ему ответить.

Она повернулась и пошла к двери, но на ходу, головы не оборачивая, спросила:

— Книги интересные ищешь мне?

— Ищу, госпожа, ищу, — невесело отвечал ей книготорговец, глядя на куски стекла на своем полу, — кажется, нашел вам «Манипуляции» Маллера.

Агнес сразу остановилась, развернулась к нему, она знала это слово:

— Манипуляции? Что за книга?

— О! Это знаменитая книга, инквизиция ее воспретила, за одну эту книгу можно попасть в лапы попов, — говорил Люббель. — Там писано, как управлять людьми помимо их воли и желанием своим подчинять себе слабых.

— Хочу эту книгу, — сразу сказала Агнес. Она уже умела кое-что из этого делать, но делала это по женскому наитию, не зная тонкостей.

— За ту книгу отдать придется много денег, — предостерег ее книготорговец.

— Сколько?

— Не знаю, не знаю, госпожа, книга это редкая, за нее могут и пятьдесят монет попросить.

— Соглашайся, — сразу сказала Агнес.

— Госпожа, — Люббель сразу перестал грустить по поводу разбитого шара, его голос стал заискивающим.

— Что?

— Мне тоже нужно на что-то существовать, мои потребности скромны, но они есть…

— Получишь пять монет, — сразу сказала Агнес.

Кажется, эта была не та сумма, на которую Люббель рассчитывал, но спорить он не стал.

— Хорошо, госпожа, книгу я велю везти нам, по почте ее слать неразумно будет, хозяин сам ее привезет.

— Хорошо.

— И еще меня… Меня… — он мялся.

— Что еще?


— Мастер, что делал шар, будет разгневан, боюсь, что… Как бы… Он… Не осерчал и не потребовал…

— Пусть молится, чтобы я не осерчала за то, что обмануть меня хотел, — сказала Агнес. Она снова хотела уже уходить, но опять остановилась. — А знаешь ли ты что-нибудь о епископе Бернарде?

— Настоятеле храма святого Николая Угодника?

— Да, о нем знаешь что?

— Богат, из рода знатного. Карета у него великолепная.

— А еще что? — не отставала Агнес.

— Больше ничего, госпожа. Я в тот собор не хожу, далеко, — отвечал Отто Люббель. — Причащаюсь в церкви, что рядом, за углом.

— Ты еще и в церковь ходишь? — усмехнулась девушка, глядя на него.

— А как же, — улыбался книготорговец, — обязательно хожу каждое воскресенье. И по праздникам тоже.

— Зачем, ты же уже душу свою погубил? Ты же детоубийца! Зачем тебе причастие?

— Выделяться нельзя, госпожа, — помрачнел книготорговец. — Никак нельзя выделяться.

Агнес повернулась и пошла из его дома. Она вышла на улицу, шла, рассеянно поглядывая по сторонам и приподнимая подол платья, когда перешагивала через лужи. И в голове девушке так и звучали слова этого ублюдка: «Выделяться нельзя, госпожа. Никак нельзя выделяться».

А ведь он был прав.





Глава 27




Деньги. Вот, что ей сейчас было нужно. И не те жалкие монеты, что выскребала она у мелких купчишек по трактирам. А настоящие, большие деньги. Такие деньги, получив которые, ей долго нуждаться не придется. Чтобы как у господина, чтобы сундуки серебра у нее стояли дома. Сейчас она сварит зелье, продаст его за золото, выгодно продаст попу, что любит в женские платья рядиться. Другому продаст, третьему. Но тогда она будет торговка зельями. Занятие постыдное. Как и зелья, которыми она будет торговать, пока на нее не донесут в инквизицию. Даже если и не донесут, подобных торговок на порог дома и то не всякий пустит, а ей же надо, чтобы лучшие люди ей кланялись, знались с ней, в гости ее звали.

Нет, торговку зельями никто в гости звать не будет. Позовешь такую прилюдно, так потом, случись что, и отравителем прослыть немудрено. Нет, торговать зельями она не будет. Или будет, но очень не часто, только знакомым. Таким, как это епископ, с которым она собиралась вскоре завести знакомство. Но для этого… Опять нужны деньги.

Агнес вернулась домой злая. Ута боялась дышать, помогая ей раздеться. Игнатий спрятался в конюшне, Зельда гремела посудой, стараясь не поворачиваться к девушке, не смотреть на нее.

А она не поспешила как обычно в комнату, где была ее мастерская, не занялась вываркой драгоценной мандрагоры, а разделась донага по своему последнему обыкновению и села за стол, задумалась.

Денег столько, сколько ей надобно было, просто так не найти. Купчишки с сундуками серебра не путешествуют, такие деньги у больших купцов бывают, у нобилей городских, у банкиров. Вот у тех мерзавцев, что дом ей сдают, такие сундуки имеются, обязательно имеются. Жаль, что трогать их нельзя. Нет-нет, тут, в Ланне, никого трогать нельзя, тут она племянница кавалера Фолькофа. Ну, а где тогда сундуки искать?

Были у нее, конечно, мысли на этот случай. Вспоминала она, что один купчишка, перед тем, как в сон удариться, успел перед ней похвастаться, дескать, представляет он дом Бабенбургов по всему северу Фринланда. Тех самых Бабенбургов, что из Кледенца. Говорил, что нет в тех местах дома богаче. Говорил, что и земли у них с мужиками, и пристани в Кледенце, и мастерские, и лавки, и банки. Так они могущественны, что в тяжкий момент могут двести добрых людей выставить при доспехе и железе. Кледенц. Он не так, кажется, далеко. На реке, на каком-то из притоков Эрзэ. Город небольшой, но богат торговлей своей, так как оттуда начинается русло судоходное, к которому все сухопутные дороги ведут. Все это Агнес помнила со слов того купчишки. Что ж, кажется, она готова была поехать и посмотреть, так ли влиятелен и силен этот дом.

— Ута, — сказала девушка, обдумав все как следует, — кликни Игнатия.

Служанка кинулась повеление исполнять, а Агнес продолжала сидеть за столом в своем кресле, сосредоточенно глядя перед собой. Она то ли не захотела, то ли забыла новый свой вид принять, и когда Игнатий пришел, так стал в дверях, взгляд потупив, чтобы ненароком на взглянуть на госпожу свою, которая сидела совсем без одежды.

— Езжай, Игнатий, в город Кледенц, слыхал о таком? — произнесла девушка задумчиво.

— Нет, госпожа, не знаю такого города, но найду, не дурак, — отвечал Игнатий.

— Верхом езжай, он тут недалеко должен быть.

— Как пожелаете, госпожа, а что мне там делать?

— Узнай, где там проживает семья Бабебнургов. Послушай, что о них говорят, посмотри жилище их. Кто в той семье глава, узнай, кто еще в нее входит.

— Про Бабенбургов, значит, узнать? — сказал конюх и повторил, чтобы не позабыть. — Бабенбурги, Бабенбурги. Поспрашиваю.

— Да, узнай да возвращайся, запомнив все. Только так спрашивай, чтобы тебе не запомнили. — Она подняла глаза. — Ута, дай Игнатию талер.

— Да, госпожа, понял я.

— Сейчас езжай, все узнай, все посмотри, — сказал Агнес и, не стесняясь конюха, встала из кресла.

Ей было все равно, увидит он ее голой или нет, сейчас она уже о другом думала. Пошла к себе, только об одном помышляя, как хороший вывар из мандрагоры сделать, чтобы не испортить, как в первый раз. Не потратить драгоценность напрасно.

Да, перед тем, как за деньгами отправиться, нужно было доделать зелье. Негоже начинать новое дело, не закончив начатое. А еще кое-какие зелья ей при деле понадобятся.