Длань Господня
Часть 18 из 75 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Так бы и стоял он, поедаемый своею злостью, не приди к нему Игнасио Роха, по прозвищу Скарафаджо.
Приехал трезвый совсем, хоть вчера и пили, чистый, ну насколько он мог быть таковым. Слез с коня, поздоровался.
— Поговорить с тобой хочу, Фолькоф, — все в той же фамильярной манере начал он, допрыгав до Волкова на своей деревяшке.
— Ну, говори, — сказал Волков, разглядывая его.
— Разговор серьезный будет, — заверил его Скарафаджо.
— Вижу-вижу, — кавалер ухмыльнулся, — ты, кажется, тряпки свои почистил, даже бородищу свою грязную расчесал для разговора.
— Ты заметил, да? — Роха оскалился.
— Заметил, заметил. Ну, говори, что пришел просить.
— Да, пришел просить тебя… — Роха замолчал.
— Ну?
— Я, вроде, у тебя как ротмистром служу.
— Вроде как…
— А у других ротмистров вроде как земелька есть, какая-никакая. У Рене есть, у Бертье есть, а у Брюнхвальда такой выпас хороший, коровы, сыроварня. Опять же этому кавалеру новому ты клок земли дал, может, и я свой клочок заслужи? А?
— Землицу, значит, хочешь? — продолжал ухмыляться кавалер.
— А чего? Хочу! Не хуже других. Я тебе мушкеты сделал, я с тобой в Ференбурге был, а там очень несладко было. Вспоминаю мертвяков чумных, что ходили по городу, так мороз по коже. Было же такое?
— Было, было, — кивал Волков. — Значит землицу тебе надобно? А зачем она тебе, ты с последнего набега на ярмарку кучу серебра получил, пить, вроде, стал меньше, живешь либо у солдатского котла, либо у меня столуешься, чего тебе еще нужно?
— Да-да, так все, так, — кивал Роха, — только вот понимаешь, хочу сюда бабу свою из Ланна перевезти с детьми.
— Бабу? — кавалер удивился. — Так ты, кажется, спьяну при мне ее убить обещал как-то. Говорил, что ведьма из тебя все соки попила. И детей своих иначе, как спиногрызами, не звал, а тут, на тебе, перевезти их сюда из Ланна надумал. С чего бы так?
— Да, говорил, грозился, — Роха стягивает шляпу, разговор ему непросто дается, вытирает лоб, кивает своею кудлатой башкой. — Все так и было, но вот вчера все при женах сидели: и ты, и Брюнхвальд, и Рене… И я подумал, может, и моя так же будет сидеть. А то понимаешь, давным-давно она меня хорошими словами не звала, только дурак да пьяница, дурак да пьяница. А она у меня из хорошей семьи, из идальго[2].
Волков слушал его внимательно. Он уже знал, что даст землю Рохе, Еган ему сказал, когда выделял землю рыцарю Клаузевицу, что на солдатском поле еще есть целина. А южное поле, что в двух часа езды от Эшбахта, там земли пахать — не перепахать. Оно все свободно.
— А тут у меня землица будет, — продолжал Скарафаджо, — дом я уже построил, хоть и плохой, но свой, хозяину за него не платить. И мужика себе куплю, лошадку, буду хоть и маленький, но сеньор. Жена уже звать меня дураком не будет.
— Хорошо, дам я тебе землю, дам тысячу десятин. Только земля вся у меня плохая.
— Да пусть хоть какая будет, — обрадовался Роха и затеребил шляпу, — какой-нибудь прокорм семье даст, и ладно. Твой Еган и с такой худой земли урожай собрал.
— И ты за эту землю у меня еще кровью умоешься, — злорадно обещал ему Волков. — Еще послужишь за нее.
— Я согласен, — без всяких размышлений отвечал Роха. — Согласен.
— Ладно, езжай в Ланн, навести кузнеца нашего, забери у него все мушкеты, что он успел сделать. Так же найди капитана Пруффа, помнишь его? Артиллериста?
— Да, помню, конечно, в Ференбурге с нами был, я тебе его нашел. Как не помнить?
— Да, так вот, пусть своих людей берет и идет сюда, скажи, что деньги его людям платить не буду пока, за стол и кров пусть уговорит их, а ему дам пятнадцать талеров в месяц содержание.
— А пойдет ли он? — сомневался Роха. — Пойдут ли людишки?
— Уговори, — произнес Волков строго. — Скажи, что дело будет — так и серебро будет, а лежать на боку можно за стол и кров.
— Это да, — согласился Скарафаджо и задумался, а потом спросил: — Думаешь, горцы опять придут?
— А ты что, думаешь, что нет?
— Думаю, придут дьяволы, — нехотя согласился Роха.
— Уж не сомневайся, — заверил его Волков, — потому и говорю, что за мою землицу ты еще кровью умоешься.
— Поеду в Ланн прямо сейчас, — сказал ротмистр Роха и нахлобучил шляпу, не прощаясь, пошел к лошади своей.
— Пушки! — вспомнил кавалер. — Потом заедешь на двор ко мне, заберешь пушки. Уговоришь Пруффа, он поможет, купите лошадей и тащите пушки сюда.
— Хорошо, — кивал ротмистр, уже собираясь уходить.
— Роха, чуть не забыл, — окликнул его Волков.
— Чего?
— Набери в Ланне еще человек пятьдесят оборванцев себе в роту, мушкеты новые же будут, — Волков полез в кошель за серебром. — Сейчас на прокорм, на дорогу и на обоз дам тебе денег.
— Так не будет пятьдесят мушкетов у кузнеца, нипочем не будет, — удивился ротмистр. — Не успел бы он столько наделать.
— Ничего, арбалеты раздадим. Собери полсотни, люди нужны будут, — высыпая Рохе в руку три десятка монет, сказал Волков. — Тут на все должно хватить. А приедешь, так пойдешь с Еганом землю себе смотреть.
— Все сделаю, — обещал Роха, садясь на коня. — Только тогда Хилли с собой возьму сержантом, он вроде пообвыкся уже на должности. А Вилли тут за старшего оставлю, он позлее будет, его и без меня побаиваются.
Волков не стал с ним прощаться. Только кивнул и пошел в дом.
Он шел и думал, что и кузнеца-оружейника, что делает ему мушкеты, неплохо бы сюда привезти, да боязно. Все та же боязнь, что придут и сожгут ему тут все горцы. Ладно-ладно, время покажет, может, так все сложится, что и его перевезет он. Бог-то милостив к своим слугам.
До обеда еще приехал сосед с юга Иоахим Гренер с сыном Карлом.
Кавалер встретил их во дворе и уже по их виду, знал, что просить буду о чем-то, он даже догадывался, о чем.
Волков не сказать, что не рад был, просто устал, шея разболелась, потому к обеду их звать не стал, хотя обед уже подали. Вернее, ничего он не устал. Не хотел хозяин Эшбахта, что бы еще и соседи видели, что у него с супругой разлад, что сидит она за обедом и слова не проронит, взгляда в сторону супруга не бросит. Холодна и надменна, словно с чужими и низкими сидит, словно все ей тут не ровня. Не хотел он славы такой на всю округу, на все графство. Хотя и понимал, что все равно слава сия его не минет. Будут люди те, что были за его столом, говорить, что нет мира в доме его. Вот и не звал лишний раз людей к себе за стол, чтобы позора такого не иметь. И говорил с ними во дворе, хотя перед тем соврал:
— Уж простите меня, что не зову вас в дом, у меня переезд, кутерьма, благородных людей и посадить некуда.
— Ничего-ничего. Понимаем. Я с просьбой к вам, сосед драгоценный, — заговорил Гренер старший, как с коня слез и поздоровался.
Волков знал о том. Он поглядел на коней, на которых приехал сосед и его сын. Мерины. На таких мужики землю пашут. Значит, на коней у этих господ денег нет.
— О чем же просьба ваша будет, сосед? — спросил кавалер.
— Дорогой сосед, — начал Гренер, чуть подумав, — старшему сыну оставлю я поместье…
Точно, Волков угадал, сейчас сосед за сына будет просить. За того, что с ним приехал.
— Второй мой сын при графе состоит, третий женился на горожанке. Теперь бюргерствует, у него и лавка, и конюшни, а это мой, — отец указал на сына, — последний сын. Нет, у меня еще есть сынок, но тот еще мал, незаконный он. Так вот, хотел я просить, что бы взяли вы моего Карла к себе в учение, уж больно не хочу я отдавать его Фезенклеверу, чему тот его может научить? Разве что чванству.
Волков понимающе кивал, но молчал. Этот Иоахим Гренер ему нравился, кавалер сразу почувствовал в нем старого вояку, еще в первые их встречи. С первого их знакомства немолодой помещик произвел на него хорошее впечатление. Честный и открытый человек. Совсем иной, чем здешние заносчивые бароны.
— Кавалер, я слышал, вы уже взяли молодых людей, может, и мой ко двору придется? — спрашивал Гренер с надеждой.
— Придется, придется, — отвечал Волков, рассматривая юношу.
Невысок, но крепок, как раз все для кавалериста. Плохонькая кираса, шлем тоже убог, подшлемник под ним стар, края торчат, нитки вылезли. Рукавицы из стеганой ткани сверху войлоком обшиты. Тесак у него пехотный, короток такой для кавалериста. Копье в руке неплохое, да и то пехотное, опять для кавалериста коротко.
— Он у меня в седле сидит хорошо, — расхваливал сына Гренер, — сидит как привязанный, и коня не мучает, видите, ростом-то не велик. И храбр, ну это вы в деле сами увидите. Самый храбрый у нас в фамилии. Я ему даже говорю, что бы потише был.
Волков соседа не слушал, он думал, что парень-то, может быть, и не плох, но ему нужно и оружие, и доспех покупать. С тем, что у него есть, он только позорить кавалера будет. Да кормить его и еще его коня — все это деньги. Все это деньги, будь они неладны.
— Хорошо, сосед, хорошо, — говорил кавалер, очень этим радуя старого кавалериста, — возьму я вашего Карла, пусть живет с моими оруженосцами, я посмотрю, на что он способен.
— Он способен, кавалер, способен, — радовался сосед, — уж не сомневайтесь. И раз так, то я пришлю гороха, бобов, сала, постного масла, чтобы он для вас обузой не был. Он привычен у меня к простой еде.
А вот от этого Волков уж точно отказываться не собирался. Этому он был рад. Последнее, что он сделал, так это задал всего один вопрос юноше:
— Так желаете ли вы, Карл Гренер, состоять при мне? Или это мечты вашего батюшки?
— Нет, не мечты это батюшки, это мои мечты, это я его просил, чтобы хлопотал он о том. Нет у меня других мечтаний, кроме как воинское дело знать, а уж других учителей тут в округе нет, что с вами тягались бы в знании воинском. Отец сказал, что таких не знает.
Хороший ответ, вроде, и льстивый, но сказано то было так честно, что тронуло кавалера.
Волков покивал головой, да, ему нравились господа Гренеры, и настолько нравились, что он решил плюнуть на кислое лицо жены, пусть хоть помрет от своей спеси и заносчивости прямо за столом, но он пригласит соседей на обед. Подумал и сказал:
— Пойдемте-ка есть, хоть и переезд у меня, а обед уже готов должен быть.
И жена его не разочаровала, едва кивнула графская дочь, бедным соседям. Только лишь кивнула и все, больше для нее их не существовало, соседи от такого приема оробели, сидели чопорно, лишний раз сказать, что-то боялись. Слава Богу, госпожа Эшбахт вскоре поднялась. Сказала что-то сквозь зубы, когда из-за стола выходила и ушла наверх. Такая вот радушная ему хозяйка досталась. Зато как ушла, так пришел к ним всегда голодный Увалень, и все стало по-другому. Без нее было лучше, и о госпоже больше никто не вспоминал. Говорили мужи о делах военных, и даже Увальня кавалер похвалил прилюдно за дело на реке, отчего тот краснел и важно надувал щеки перед новым юношей и его отцом.
Глава 17
Агнес стояла на коленях на столе, опершись на руки. Колени болели от твердого стола, да еще и юбки все ее были закинуты на спину. Она дышала носом и терпела свое положение. Хотя всякие злые мысли уже лезли ей в голову. Ее уже начинал злить этот старый хирург. Девушке казалось, что он держит ее в таком положении специально, для унижения. Давно уже он мог рассмотреть, как заживает рана на месте ее крестца. Давно он мог ее отпустить, а он все держал ее в таком позоре и держал. Не иначе, как специально. Или, может, нравятся старому развратнику тощие зады юных дев?
Приехал трезвый совсем, хоть вчера и пили, чистый, ну насколько он мог быть таковым. Слез с коня, поздоровался.
— Поговорить с тобой хочу, Фолькоф, — все в той же фамильярной манере начал он, допрыгав до Волкова на своей деревяшке.
— Ну, говори, — сказал Волков, разглядывая его.
— Разговор серьезный будет, — заверил его Скарафаджо.
— Вижу-вижу, — кавалер ухмыльнулся, — ты, кажется, тряпки свои почистил, даже бородищу свою грязную расчесал для разговора.
— Ты заметил, да? — Роха оскалился.
— Заметил, заметил. Ну, говори, что пришел просить.
— Да, пришел просить тебя… — Роха замолчал.
— Ну?
— Я, вроде, у тебя как ротмистром служу.
— Вроде как…
— А у других ротмистров вроде как земелька есть, какая-никакая. У Рене есть, у Бертье есть, а у Брюнхвальда такой выпас хороший, коровы, сыроварня. Опять же этому кавалеру новому ты клок земли дал, может, и я свой клочок заслужи? А?
— Землицу, значит, хочешь? — продолжал ухмыляться кавалер.
— А чего? Хочу! Не хуже других. Я тебе мушкеты сделал, я с тобой в Ференбурге был, а там очень несладко было. Вспоминаю мертвяков чумных, что ходили по городу, так мороз по коже. Было же такое?
— Было, было, — кивал Волков. — Значит землицу тебе надобно? А зачем она тебе, ты с последнего набега на ярмарку кучу серебра получил, пить, вроде, стал меньше, живешь либо у солдатского котла, либо у меня столуешься, чего тебе еще нужно?
— Да-да, так все, так, — кивал Роха, — только вот понимаешь, хочу сюда бабу свою из Ланна перевезти с детьми.
— Бабу? — кавалер удивился. — Так ты, кажется, спьяну при мне ее убить обещал как-то. Говорил, что ведьма из тебя все соки попила. И детей своих иначе, как спиногрызами, не звал, а тут, на тебе, перевезти их сюда из Ланна надумал. С чего бы так?
— Да, говорил, грозился, — Роха стягивает шляпу, разговор ему непросто дается, вытирает лоб, кивает своею кудлатой башкой. — Все так и было, но вот вчера все при женах сидели: и ты, и Брюнхвальд, и Рене… И я подумал, может, и моя так же будет сидеть. А то понимаешь, давным-давно она меня хорошими словами не звала, только дурак да пьяница, дурак да пьяница. А она у меня из хорошей семьи, из идальго[2].
Волков слушал его внимательно. Он уже знал, что даст землю Рохе, Еган ему сказал, когда выделял землю рыцарю Клаузевицу, что на солдатском поле еще есть целина. А южное поле, что в двух часа езды от Эшбахта, там земли пахать — не перепахать. Оно все свободно.
— А тут у меня землица будет, — продолжал Скарафаджо, — дом я уже построил, хоть и плохой, но свой, хозяину за него не платить. И мужика себе куплю, лошадку, буду хоть и маленький, но сеньор. Жена уже звать меня дураком не будет.
— Хорошо, дам я тебе землю, дам тысячу десятин. Только земля вся у меня плохая.
— Да пусть хоть какая будет, — обрадовался Роха и затеребил шляпу, — какой-нибудь прокорм семье даст, и ладно. Твой Еган и с такой худой земли урожай собрал.
— И ты за эту землю у меня еще кровью умоешься, — злорадно обещал ему Волков. — Еще послужишь за нее.
— Я согласен, — без всяких размышлений отвечал Роха. — Согласен.
— Ладно, езжай в Ланн, навести кузнеца нашего, забери у него все мушкеты, что он успел сделать. Так же найди капитана Пруффа, помнишь его? Артиллериста?
— Да, помню, конечно, в Ференбурге с нами был, я тебе его нашел. Как не помнить?
— Да, так вот, пусть своих людей берет и идет сюда, скажи, что деньги его людям платить не буду пока, за стол и кров пусть уговорит их, а ему дам пятнадцать талеров в месяц содержание.
— А пойдет ли он? — сомневался Роха. — Пойдут ли людишки?
— Уговори, — произнес Волков строго. — Скажи, что дело будет — так и серебро будет, а лежать на боку можно за стол и кров.
— Это да, — согласился Скарафаджо и задумался, а потом спросил: — Думаешь, горцы опять придут?
— А ты что, думаешь, что нет?
— Думаю, придут дьяволы, — нехотя согласился Роха.
— Уж не сомневайся, — заверил его Волков, — потому и говорю, что за мою землицу ты еще кровью умоешься.
— Поеду в Ланн прямо сейчас, — сказал ротмистр Роха и нахлобучил шляпу, не прощаясь, пошел к лошади своей.
— Пушки! — вспомнил кавалер. — Потом заедешь на двор ко мне, заберешь пушки. Уговоришь Пруффа, он поможет, купите лошадей и тащите пушки сюда.
— Хорошо, — кивал ротмистр, уже собираясь уходить.
— Роха, чуть не забыл, — окликнул его Волков.
— Чего?
— Набери в Ланне еще человек пятьдесят оборванцев себе в роту, мушкеты новые же будут, — Волков полез в кошель за серебром. — Сейчас на прокорм, на дорогу и на обоз дам тебе денег.
— Так не будет пятьдесят мушкетов у кузнеца, нипочем не будет, — удивился ротмистр. — Не успел бы он столько наделать.
— Ничего, арбалеты раздадим. Собери полсотни, люди нужны будут, — высыпая Рохе в руку три десятка монет, сказал Волков. — Тут на все должно хватить. А приедешь, так пойдешь с Еганом землю себе смотреть.
— Все сделаю, — обещал Роха, садясь на коня. — Только тогда Хилли с собой возьму сержантом, он вроде пообвыкся уже на должности. А Вилли тут за старшего оставлю, он позлее будет, его и без меня побаиваются.
Волков не стал с ним прощаться. Только кивнул и пошел в дом.
Он шел и думал, что и кузнеца-оружейника, что делает ему мушкеты, неплохо бы сюда привезти, да боязно. Все та же боязнь, что придут и сожгут ему тут все горцы. Ладно-ладно, время покажет, может, так все сложится, что и его перевезет он. Бог-то милостив к своим слугам.
До обеда еще приехал сосед с юга Иоахим Гренер с сыном Карлом.
Кавалер встретил их во дворе и уже по их виду, знал, что просить буду о чем-то, он даже догадывался, о чем.
Волков не сказать, что не рад был, просто устал, шея разболелась, потому к обеду их звать не стал, хотя обед уже подали. Вернее, ничего он не устал. Не хотел хозяин Эшбахта, что бы еще и соседи видели, что у него с супругой разлад, что сидит она за обедом и слова не проронит, взгляда в сторону супруга не бросит. Холодна и надменна, словно с чужими и низкими сидит, словно все ей тут не ровня. Не хотел он славы такой на всю округу, на все графство. Хотя и понимал, что все равно слава сия его не минет. Будут люди те, что были за его столом, говорить, что нет мира в доме его. Вот и не звал лишний раз людей к себе за стол, чтобы позора такого не иметь. И говорил с ними во дворе, хотя перед тем соврал:
— Уж простите меня, что не зову вас в дом, у меня переезд, кутерьма, благородных людей и посадить некуда.
— Ничего-ничего. Понимаем. Я с просьбой к вам, сосед драгоценный, — заговорил Гренер старший, как с коня слез и поздоровался.
Волков знал о том. Он поглядел на коней, на которых приехал сосед и его сын. Мерины. На таких мужики землю пашут. Значит, на коней у этих господ денег нет.
— О чем же просьба ваша будет, сосед? — спросил кавалер.
— Дорогой сосед, — начал Гренер, чуть подумав, — старшему сыну оставлю я поместье…
Точно, Волков угадал, сейчас сосед за сына будет просить. За того, что с ним приехал.
— Второй мой сын при графе состоит, третий женился на горожанке. Теперь бюргерствует, у него и лавка, и конюшни, а это мой, — отец указал на сына, — последний сын. Нет, у меня еще есть сынок, но тот еще мал, незаконный он. Так вот, хотел я просить, что бы взяли вы моего Карла к себе в учение, уж больно не хочу я отдавать его Фезенклеверу, чему тот его может научить? Разве что чванству.
Волков понимающе кивал, но молчал. Этот Иоахим Гренер ему нравился, кавалер сразу почувствовал в нем старого вояку, еще в первые их встречи. С первого их знакомства немолодой помещик произвел на него хорошее впечатление. Честный и открытый человек. Совсем иной, чем здешние заносчивые бароны.
— Кавалер, я слышал, вы уже взяли молодых людей, может, и мой ко двору придется? — спрашивал Гренер с надеждой.
— Придется, придется, — отвечал Волков, рассматривая юношу.
Невысок, но крепок, как раз все для кавалериста. Плохонькая кираса, шлем тоже убог, подшлемник под ним стар, края торчат, нитки вылезли. Рукавицы из стеганой ткани сверху войлоком обшиты. Тесак у него пехотный, короток такой для кавалериста. Копье в руке неплохое, да и то пехотное, опять для кавалериста коротко.
— Он у меня в седле сидит хорошо, — расхваливал сына Гренер, — сидит как привязанный, и коня не мучает, видите, ростом-то не велик. И храбр, ну это вы в деле сами увидите. Самый храбрый у нас в фамилии. Я ему даже говорю, что бы потише был.
Волков соседа не слушал, он думал, что парень-то, может быть, и не плох, но ему нужно и оружие, и доспех покупать. С тем, что у него есть, он только позорить кавалера будет. Да кормить его и еще его коня — все это деньги. Все это деньги, будь они неладны.
— Хорошо, сосед, хорошо, — говорил кавалер, очень этим радуя старого кавалериста, — возьму я вашего Карла, пусть живет с моими оруженосцами, я посмотрю, на что он способен.
— Он способен, кавалер, способен, — радовался сосед, — уж не сомневайтесь. И раз так, то я пришлю гороха, бобов, сала, постного масла, чтобы он для вас обузой не был. Он привычен у меня к простой еде.
А вот от этого Волков уж точно отказываться не собирался. Этому он был рад. Последнее, что он сделал, так это задал всего один вопрос юноше:
— Так желаете ли вы, Карл Гренер, состоять при мне? Или это мечты вашего батюшки?
— Нет, не мечты это батюшки, это мои мечты, это я его просил, чтобы хлопотал он о том. Нет у меня других мечтаний, кроме как воинское дело знать, а уж других учителей тут в округе нет, что с вами тягались бы в знании воинском. Отец сказал, что таких не знает.
Хороший ответ, вроде, и льстивый, но сказано то было так честно, что тронуло кавалера.
Волков покивал головой, да, ему нравились господа Гренеры, и настолько нравились, что он решил плюнуть на кислое лицо жены, пусть хоть помрет от своей спеси и заносчивости прямо за столом, но он пригласит соседей на обед. Подумал и сказал:
— Пойдемте-ка есть, хоть и переезд у меня, а обед уже готов должен быть.
И жена его не разочаровала, едва кивнула графская дочь, бедным соседям. Только лишь кивнула и все, больше для нее их не существовало, соседи от такого приема оробели, сидели чопорно, лишний раз сказать, что-то боялись. Слава Богу, госпожа Эшбахт вскоре поднялась. Сказала что-то сквозь зубы, когда из-за стола выходила и ушла наверх. Такая вот радушная ему хозяйка досталась. Зато как ушла, так пришел к ним всегда голодный Увалень, и все стало по-другому. Без нее было лучше, и о госпоже больше никто не вспоминал. Говорили мужи о делах военных, и даже Увальня кавалер похвалил прилюдно за дело на реке, отчего тот краснел и важно надувал щеки перед новым юношей и его отцом.
Глава 17
Агнес стояла на коленях на столе, опершись на руки. Колени болели от твердого стола, да еще и юбки все ее были закинуты на спину. Она дышала носом и терпела свое положение. Хотя всякие злые мысли уже лезли ей в голову. Ее уже начинал злить этот старый хирург. Девушке казалось, что он держит ее в таком положении специально, для унижения. Давно уже он мог рассмотреть, как заживает рана на месте ее крестца. Давно он мог ее отпустить, а он все держал ее в таком позоре и держал. Не иначе, как специально. Или, может, нравятся старому развратнику тощие зады юных дев?