Дикая война

Оставалось только поставить под стеной длинный резной сундук, но это дело времени. Сундук ещё предстояло сделать и украсить резьбой, чем Мишка и планировал заняться в свободное время. Увидев парня, офицер легко поднялся и, протягивая ему руку, улыбнулся:

– Ну, Миша, снова сумел удивить. Вот только не говори, что и мамонта сам добыл.

– Да я вроде в таком вранье замечен не был, – удивился парень.

– Шучу, – рассмеялся контрразведчик. – Я к тебе по делу приехал.

– Слушаю вас, Владимир Алексеевич. Может, чаю подать? За чаем и разговор легче пойдёт.

– Некогда, Миша, – устало вздохнул офицер. – У нас опять нападения на посёлки вдоль дороги участились. И мне нужно, чтобы ты с казаками по следам походил. Требуется банды эти окоротить. Приказ казакам скоро придёт. Но ты у нас вольный охотник, так что решил тебя лично о такой услуге попросить.

– Да господь с вами, Владимир Алексеевич. Этих тварей я всегда давить готов. И без просьб, – возмутился Мишка. – Считайте, что уже пошёл. Как только казаки команду получат.

– Вот и ладно. Тогда поеду. Дел ещё много, – устало улыбнулся офицер и, попрощавшись, вышел.

«И что это сейчас было? – думал Мишка, провожая его до калитки. – Проверка или он и вправду так зарапортовался, что не помнит, из-за кого я сиротой стал? Ладно. Будет день, и будет пицца. Надоело голову ломать».

С этой мыслью он вернулся в дом и только теперь понял, что никого из женщин нет. Пройдясь по комнатам, парень убедился, что женскую часть населения куда-то унесло, и, подумав, отправился ставить самовар. Он уже приготовился пить чай в одиночестве, когда весело гомонящая троица ввалилась в дом.

– Ну, и где вас носило? – улыбнулся Мишка, с интересом рассматривая всех троих.

– Тятя Миша, а мы на речку стрелять ходили, – с ходу заложила всех Танюшка, влезая ему на колени.

Только тут парень разглядел, что и тётка, и Настя несли с собой винтовки.

– И как успехи? Кого подстрелили? – усмехнулся парень.

– А мы по мешку твоему стреляли, – озорно улыбнулась Глафира. – Ты лучше покажи, как эту винтовку заряжать правильно да чистить. А то мы все пальцы поломали, патроны по одному засовывая.

– Уговорили. Сделаю вам обоймы, – рассмеялся Мишка. – А чего это вас стрелять потянуло?

– Так весна скоро. За ягодой идти надо будет. А времена такие, что без оружия и не пойдёшь. Страшно, – пояснила Глафира, взглядом указывая ему на Настю.

– Это вы верно решили, – сообразив, кивнул парень. – Времена и вправду странные. Добро. Научу вас, как правильно этими винтовками пользоваться. А как со стрельбой-то, получилось? Или кого отдачей отбрасывает?


– Нормально всё со стрельбой, – отмахнулась тётка. – Настя вон из пяти выстрелов четыре раза в ладонь попадает.

Припомнив, что сам, обучая девушку стрельбе из револьвера, нарисовал на мешке с песком круг диаметром с ладонь, Мишка одобрительно кивнул.

– Ну, раз так, садитесь чай пить. А потом и оружием займёмся.

Но Настя, вдруг чего-то засмущавшись, заторопилась домой. Не понимая, что происходит, Мишка поднялся и, взяв её за плечи, развернул лицом к себе. Приподняв пальцем подбородок девушки, он заглянул в её чёрные как ночь глаза и тихо спросил:

– Я тебя обидел чем, Настя?

– Нет, – растерянно тряхнула она косой.

– Тогда чего убегаешь?

– А того она убегает, что ты ей никак главного не скажешь, – сварливо отозвалась тётка.

– Мама Глаша, не голоси, – осадил её Мишка. – В таком деле торопиться – только людей смешить. Настя, в глаза мне глянь, – приказал он, и девушка, напряжённая словно струна, вскинула голову, дерзко глядя ему в лицо.

– А теперь скажи, если сватов зашлю, пойдёшь за меня?

– Ой! Да! – ахнула Настя и, залившись краской, прикрыла лицо ладошками.

Глафира, отпихнув Мишку, обняла девушку за плечи и, что-то ласково приговаривая, увела её на кухню. Провожая их взглядом, Мишка почесал в затылке и, подхватив дочку на руки, вздохнул:

– Вот и пойми вас, женщин.

– Нас любить надо, – вдруг выдала девчонка, крепко обнимая его за шею.

– Это само собой, – усмехнулся Мишка, прижимая девочку к себе, и вдруг осознал одну вещь. За всеми своими делами он не заметил, как наступил тысяча девятисотый год. «Твою ж мать. Здравствуй, двадцатый век», – мелькнула у него мысль, и Мишка, прикрыв глаза, мысленно пообещал себе, что ни за что не допустит гибели своих близких в будущих катаклизмах.