Дикая война

В голове словно ведро воды переливалось из стороны в сторону, а боль была такая, что из-под век слёзы полились сами собой. Замерев, он дождался, когда боль немного отступит, и попробовал осторожно приоткрыть глаза. Даже приглушённый свет ударил по ним так, что зайчики запрыгали.

«Твою ж маман! Неужели меня снова куда-то перекинуло?»

– Живой. Скоро очнётся. Не переживайте, голубушка, – услышал он рядом негромкий голос и попытался вспомнить, где его уже слышал.

В памяти всплыло лицо доктора, похожего на писателя. Именно он говорил таким спокойным, ровным тоном, обращаясь к тётке.

«Так, если я не ошибся, то я всё ещё тут. Точнее, там. Точнее, в новом теле. Или старом? Да хрен с ним, главное, живой. Надёюсь, мозги он мне не горстями обратно в голову собирал. С них станется. Коновалы».

Аккуратно повернув голову туда, где, по всем воспоминаниям, должна находиться комната, он сделал ещё одну попытку открыть глаза. Почти получилось. Почти, потому что открылся только правый глаз. Да и то не совсем. Левый почему-то был прикрыт.

«Вот только окриветь мне и не хватало, – мелькнула паническая мысль. – Хотя так целиться удобнее. Я так думаю. А раз думаю, значит, где-то даже существую. Блин, куда меня несёт? Что вообще произошло? Так, стоп, Мишка. Как там у китайцев было про муди? Ибо имуди, да дао муди. Вот и не спеши. Хотя совсем не уверен, что они и вправду так говорят. Да хрен с ним. Вспоминай, чего было.

Так. По следу мы до деревни дошли. Деревню блокировали и начали зачистку. Казаки молодцы. Мужиков положили всех, а вот баб с детишками не тронули. Если только по рожице кому из баб дали, чтоб под ногами не путались. Ну да бой дело такое. Зато живы. Потом отходили. Сигнал эти твари подать успели и нас начали догонять. Я в прикрытии остался. Отбились. Начали сами отходить. Нас прикрыли. Я на холм вылез и за кустами встал. Всё. Дальше темнота.

Выходит, если я сейчас дома, то казаки бандитам в очередной раз по зубам дали и меня с собой прихватили. Ну, спасибо им. Теперь осталось понять, что со мной. Твою мать, как же башка болит! И пить хочется. Воды», – последнее слово он попытался произнести вслух.

В губы тут же ткнулась глиняная кружка с водой. Торопясь и захлёбываясь, Мишка буквально впитал живительную влагу, и всем своим существом почувствовал, что оживает.

– Ещё, – нашёл в себе силы прохрипеть он.

Всё повторилось. Отдышавшись, парень осторожно вернул голову в первоначальное положение и снова принялся открывать глаза. Правый открылся гораздо легче, но всё так же, наполовину. На левом веко дёргалось, но картинка не появлялась. Кое-как проморгавшись, Мишка сосредоточил взгляд на фигурах, стоящих рядом с лежанкой, и, рассмотрев знакомые лица, нашёл в себе силы чуть усмехнуться.

– Мне кажется, или так уже было? – спросил он, переведя взгляд на врача.

– Было. И вы снова шутите, – весело кивнул тот. – Признаться, меня это радует, молодой человек. В вашем случае это верный признак, что вы идёте на поправку.

– Мама Глаша, хватит плакать. Не покойник я. И даже не призрак. Лучше молочка налей, – решил озадачить тётку парень, зная её деятельную натуру.

Охнув, Глафира вихрем унеслась куда-то за печку и принялась греметь посудой, попутно ругая себя на все лады. Спустя три минуты такой суеты она стояла рядом с лежанкой, держа в одной руке кружку с молоком, а во второй – изрядный кус свежего хлеба. Попробовав сменить позу, Мишка не сдержал страдальческого стона. В голове словно граната взорвалась. Отдышавшись, он покосился на замершего на табурете доктора и, вздохнув, тихо сказал:

– Прости, мама Глаша, сам пока не могу.

– Сейчас, Мишенька, сейчас, – засуетилась тётка, осторожно присаживаясь на край лежанки и отрывая от краюхи небольшой кусочек.

– Доктор, давно я тут валяюсь? – прожевав, спросил Мишка.

– Третий день. Признаться, вам неимоверно повезло. Видел я то орудие, из которого в вас стреляли. Это не ружьё, это, прости господи, ручная мортира. Пуля ударила вас по голове вскользь. От наружного края левой брови по лбу к краю волос справа. Шрам изрядный будет. А пока левый глаз у вас заплыл, впрочем, правый тоже.

– Я заметил, что толком не открываются. А сам левый глаз цел? – быстро уточнил Мишка.

– Внешне всё в порядке. О качестве зрения судить пока рано, – пожал врач плечами. – Да уж не думал, что увижу когда-нибудь человека такой везучести.

– А как я дома-то оказался? – помолчав, уточнил Мишка.

– Вас казаки привезли. И меня тоже, – добавил врач, скривившись.

– Что-то не так? – насторожился парень.

– Ну, если не вспоминать, что меня попросту перекинули через седло, словно барана, и привезли сюда, даже не сообщив, что произошло… – доктор снова скривился. – Хорошо хоть саквояж мой не забыли прихватить.

– Сколько мы вам должны, доктор? – Мишка решил сменить тему на более для него приятную.

– Уже всё оплачено, – отмахнулся врач. – Должен признать, что казаки не поскупились. В общем, поправляйтесь и ни о чём не беспокойтесь. Как себя чувствуете?

– Голова болит так, словно уже на части развалилась, – признался парень.

– Ну, это нормально при таком ранении. Было бы гораздо хуже, если бы уже ничего не болело, – усмехнулся доктор.

– Угу. Если вам за пятьдесят, вы проснулись утром и у вас ничего не болит, проверьте, а живы ли вообще, – ляпнул Мишка раньше, чем успел сообразить, что именно собирается сказать.

– Браво! – расхохотался доктор. – Вот такого я ещё не слышал. Должен признать, в моём деле это можно признать как руководство к действию.

– Пользуйтесь на здоровье, – усмехнулся в ответ Мишка.

– Ну что ж. Главное у нас получилось. Вы очнулись и даже начали шутить. Теперь всё от вас зависит. А я могу только помочь. До завтра, молодой человек, – с улыбкой попрощался врач и, поднявшись, направился к двери.

– Хочешь чего, сыночек? – устало спросила Глафира, когда за ним дверь закрылась.

– Ты мне просто молока налей и рядом на табурет поставь. А сама отдыхать иди. Вижу ведь, ночами не спала, – вздохнул Мишка, стараясь придать своему голосу теплоты.

– Да как же это, Мишенька?! – вскинулась тётка. – Как же я отдыхать стану?


– Просто. Ляжешь и поспишь. Всё равно я отсюда никуда не денусь. Да и мне отдохнуть не помешает. Да уж, повезло.

– Не гневи Бога, сынок. На волосок с костлявой разминулся.

– На то и война, мама Глаша.

– А что тебе до той войны? – вдруг последовал вопрос. – Ты не солдат, не полицейский. Крестьянин. Ну, охотник хороший. И всё. И чего тебе до той войны? Чего полез? – возмутилась Глафира, явно начиная заводиться.

– Мама Глаша. Ты просто вспомни, что с твоей сестрой, матерью моей, случилось, – тихо ответил Мишка, пытаясь посмотреть ей в глаза одним глазом. – Думаешь, такое забыть или простить можно? Нет, мама Глаша. Я эту сволочь давить буду везде, где только найду. Говорят, раньше предки наши за своих убитых виру кровью брали. Это потом уже попы про всякое прощение да вторую щёку рассказывать стали. Ну да это пусть они сами прощают. А я не смогу. Да и не хочу. Не хочу родную кровь забывать.

– Ты мужик. Тебе решать, сынок, – вздохнула Глафира после долгого молчания.

– Иди отдыхай, мама Глаша. Я позову, ежели что. Всё равно без тебя не управиться.

Тётка, поднявшись, осторожно погладила его по распухшему лицу и, пройдя в свой закуток за печкой, немного пошуршав одеждой, затихла. Мишка же, прикрыв глаз, вернулся к своим размышлениям. Если всё, что рассказал врач, правда, то контузило его крепко. Благо всё случилось в самом начале августа. Значит, до начала охотничьего сезона время ещё есть. Главное, чтобы со зрением всё прошло без последствий.

Впрочем, теперь, когда у него есть аж четыре прицела, это тоже не самое страшное. Шрам на морде тоже ерунда. Не артист какой, чтобы за гладкость кожи переживать. Интересно было бы посмотреть на ту фузею, из которой в него пальнули. Стоп. Как там доктор сказал? Ручная мортира? Это что ж получается, казаки её с собой приволокли? Если да, то нужно будет её выкупить и на стенку повесить. На память.

С этой мыслью парень провалился в сон. Проснулся Мишка от огромного желания посетить свой новый теремок на краю огорода. Сладко зевнув, он аккуратно пошевелил головой и, убедившись, что всё не так страшно, решил сделать попытку сесть. Но едва только ухватился рукой за край лежанки и начал напрягать пресс, чтобы сесть, как голову тут же пронзило болью. Не удержавшись, он в голос застонал, и тут же от печки донеслись быстрые шаги.

– Что сыночек? Больно? Плохо? – засуетилась тётка.

– Нормально, мама Глаша. Вот думаю, как бы до ветру мне… – Мишка смутился, не зная, как быть.

– Ох ты господи, нашёл беду, – усмехнулась женщина с явным облегчением. – Сейчас, – она вынеслась из избы, чтобы через минуту влететь обратно со старым глиняным горшком в руках. – Вот, держи. А как управишься, я и вынесу.

– Прости, мама Глаша, – ещё больше смутился Мишка. – Опять тебе за мной ходить.

– Ой, сынок, то и не беда вовсе, – ласково улыбнулась женщина. – Без тебя куда хуже будет.

Сунув ему в руки горшок, она снова куда-то выскочила. Воспользовавшись моментом, парень быстро справил нужду и, осторожно поставив посудину на пол, перевёл дух.

– Блин, правду говорят, что у человека душа под мочевым пузырём находится. Как облегчишься, так и на душе легче, – с кривой усмешкой проворчал он, осторожно устраиваясь поудобнее. – Ну, и чем займёмся, друг ситный? – спросил он себя, отдышавшись.

Словно в ответ на его слова, в сенях раздались шаги, и вошедшая первой Глафира с коротким поклоном придержала дверь, пригласив неизвестного гостя:

– Милости просим, Сергий Поликарпович.

– Мир дому сему, – громко пожелал атаман, широко крестясь на образа. – Здрав будь, Михаил, – повернулся он к парню.

Глафира успела проскользнуть к лежанке и, подхватив горшок, скрыться с ним за дверью.

– И вам здоровья, господин атаман, – отозвался Мишка.

– Как сам? – осторожно уточнил казак.

– Жив и слава богу, – ответил парень с кривой усмешкой. – Присаживайтесь, Сергий Поликарпович. В ногах правды нет.

– Благодарствую, Михаил, – кивнул казак, устраиваясь так, чтобы видеть лицо парня. – По делу я к тебе.

– Да какие теперь у меня дела? – развёл Мишка руками. – Дай бог до сезона в себя прийти.

– Это да. Но и дело к тебе есть. В общем, после возвращения казаков собрали мы снова круг и решили. За помощь твою да за храбрость из всей казны, что с добычи взяли, долю выделить. Ну, и живностью всякой тоже. Значит, так. Корову одну из тех, что взяли, тебе пригнал. И коня. Не смотри, что конь с виду неказистый. Жеребец молодой, здоровый, крепкий. Сам выбирал. Полукровка монгольских кровей. Скотина во дворе у тебя, а доля вот. Изволь. Семнадцать рублей на ассигнации.

Атаман выложил на одеяло деньги. Удивлённо хмыкнув, Мишка вспомнил рассказ врача и, вздохнув, осторожно сказал:

– Тут доктор наш сказал, что вы и за лечение моё ему заплатили. Так ли?

– За то не беспокойся, – отмахнулся казак. – С вами сын мой младший ходил. Он и рассказал, как ты хунхузам сбоку зашёл и разом половину выбил. А он как раз с ними и перестреливался. В общем, спас ты его.

– Не помню такого, – качнул Мишка головой. – Там все стреляли.

– Сам сказал, да и казаки подтвердили. В общем, сделал я как сам решил. А ты уж не обижай отказом. От души ведь, – смущённо добавил атаман.

– Благодарствую, Сергий Поликарпович, – улыбнулся Мишка, вспоминая, что ему ответила тётка на предложение купить корову.

– Поправляйся. Я потом ещё загляну, – многообещающе закончил атаман и, поднявшись, направился к дверям.





* * *