Дикая кровь

Иренек велел сопровождавшим его всадникам остановиться и устроить привал. Воины стали расседлывать и пускать на траву коней. А сам начальный князь, спрыгнув с седла, заспешил к сыновьям Иженея.

— Хорошо, что вы живы. Но почему разуты? Почему у вас нет коней? — обнимая их, спрашивал он.

Атаях с ненавистью смотрел на Дага-батора, все еще сидевшего на скакуне и наблюдавшего за встречей киргизских князцов. Дага-батор терялся в догадках, что могло произойти с сыновьями Иженея, почему у них такой нищий вид и кто в том виноват.

— Убей его, князь! — показывая на монгола, сказал Атаях.

— У тополя листья горькие, у тебя слова обидные, — сдержанно ответил Дага-батор, лицо его при этом не выражало ни страха, ни злобы, скорее он смотрел на Атаяха с любопытством.

— Что случилось, Атаях? — спросил Иренек, не отрывая взгляда от босых, израненных травой ног Иженеевых сыновей.

— Покорми нас, князь, — растрескавшимися губами зашевелил Шорло.

Всадники достали из торсуков кровяную колбасу, сушеный сыр, баранину. Братья ели жадно, чавкая и облизывая пальцы. Иренек подождал, когда они насытятся, и приказал:

— Говори, Атаях.

— Ты обещал пригнать Алтын-хану коров и баранов — и не пригнал. За то Алтын-хан пограбил наши улусы и на нас кричал, — Атаях вскочил и хватился за копье одного из воинов. — Я сам убью проклятого монгола!

Иренек стал успокаивать Атаяха. Кричал на князцов все-таки Алтын-хан, зачем же убивать Дага-батора? Разве это справедливо? Разве можно путать виновного с невиновным?

Размахивая руками и перебивая друг друга, братья рассказали, как по приказу Лопсана цирики зарезали их коней, как киргизских князцов на пиру посадили у монголов за спиною и как князцам, словно собакам, бросали уже обглоданные кости. На этих костях совсем не было мяса, но монголы снова и снова принуждали Шорло и Атаяха грызть те мослы.

Затем с князцов поснимали сапоги, чтоб бежать было легче, надели на шеи князцам тонкие, как струна, арканы, другим концом привязанные к седлам, и пустили коней в степь.

— Мы едва остались живы, — сказал Шорло. — У них зауросил жеребец. Сколько его ни били, он не тронулся с места. И цирики отвязали Атаяха, за ним и меня…

— Князь, не надо ехать к Алтын-хану! Монголы злы на тебя! — предупредил Атаях. — Будет лучше, если мы убьем эту поганую крысу, и ты вернешься в свой улус.

В продолжение всего разговора ушедший в себя Дага-батор молчал, а когда братья кончили говорить, он обратился к Иренеку:

— Теперь послушай меня. Я уже не молод и кое-что видел на своем веку. Не давай воли гневу. Ты можешь убить меня, но станет ли Киргизской орде лучше? Ты бегаешь от русских, зачем тебе бегать еще и от Алтын-хана? Если ты ждешь прихода Сенге-тайши, то пока он придет, ваши погребальные кладки давно сгорят. Подумай над этим, князь.

Иренек почесал затылок и выпрямился, стал на голову выше. Оскорбление, нанесенное князцам Лопсаном, больно царапнуло по сердцу. Значит, хан по-прежнему считает киргизов своими кыштымами. И, стиснув зубы до скрежета, начальный князь сказал сыновьям Иженея:

— Я еду к Алтын-хану! Но заложником у нас останется Дага-батор.

— Подумай как следует, Иренек. Мой повелитель меня заждался. Ты же видишь, что он отпустил киргизских князей-аманатов.

— Алтын-хану я не грожу. Если и он не будет грозить мне, я отпущу тебя, — рассудил Иренек.

— Ты прав, князь. Дага-батор пусть останется заложником, — удовлетворенно сказал Атаях.

Сыновьям Иженея Иренек дал заводных коней, дал им оружие и отправил вместе с ними монгольского зайсана. Пусть в киргизском улусе Дага-батор ждет возвращения Иренека.

После переправы через протоку Енисея, а переправлялись всадники и их кони вплавь, киргизы остановились на ночевку. Воины разожгли костры, в большом казане проворно забегал курлык.

Небо скрыли тучи, и плотная темнота надвинулась на степь раньше положенного часа. О кошму походной юрты застучал дождь. Запахло мокрой шерстью.

«Вот и порушен мир с Алтын-ханом, — думал Иренек, с открытыми глазами лежа в юрте. — И я еду к монголам неизвестно зачем. Нет, я знаю, что мне нужно. Я должен разведать намерения Лопсана».

В шуме дождя снаружи глухо прозвучал окрик:

— Что за люди? — и щелкнул курок пищали.

Иренек выскочил из юрты. В неярком свете костра он увидел подъехавших всадников и в одном из них узнал Байту-зайсана. Из-под вымоченной — хоть выжимай — шапки джунгарин улыбался Иренеку:

— Ты можешь поворачивать коней на Июсы и Божье озеро. Алтын-хана уже нет на Упсе.

— Но где он? — удивился Иренек.

Джунгары следили за каждым шагом Алтын-хана. Смертная схватка двух бешеных волчьих стай казалась Иренеку неминуемой. А что станется с киргизами? Они выждут и примут сторону победителя. Другого пути у них нет.



Весною 1667 года, года Овцы, Алтын-хан объявился на устье реки Сизой, правого притока Енисея. У подножия скалистых, обжигающих холодом Саян монгольское войско всю зиму строило острог. Алтын-хан торопился с завершением работы — скоро открывались занесенные снегом поднебесные тропы в горах. И Сенге-тайша мог прорваться сюда. Только в хорошо укрепленном остроге хан выдержит осаду наторевших в боях джунгар.

Лопсану нужно было оружие, нужны порох и дробь. Он снова и снова посылал своих зайсанов в Москву, в Томск, в Красный Яр. Русские отмалчивались. Они предпочитали со стороны смотреть на схватку двух беспощадных друг к другу баторов. Кто бы из баторов ни победил — они оба обескровеют, станут слабее, а со слабыми иной разговор, они уступчивее и тише.

И если Дага-батор при первой же возможности убрался от киргизов на Сизую, то Байту-зайсан неотлучно находился теперь при Иренеке, настоятельно убеждая упрямого Иренека выступить против Алтын-хана. А начальный князь киргизов никак не хотел в открытую идти на монголов.

В конце мая на Июсы, где теперь снова стоял улус Иренека, прискакал спешный гонец Сенге-тайши. Гонец ничего не сказал Иренеку, он говорил лишь со своим Байту-зайсаном, говорил вполголоса, один на один. После этих перешептываний Байту стал проявлять еще большее нетерпение и в один из дней предупредил Иренека:


— Пора.

Начальный князь на этот раз не противился. Не допуская никаких проволочек, он отдал коннице приказ выступать, и воины взлетели в седла, как взлетают с насиженного места кем-то потревоженные птицы, и устремились в голубые верховья матери рек — Енисея. Иренек глядел, как вытягиваются вдоль пенистого берега Белого Июса отряды всадников, и внутренне ликовал. Это было воистину сильное войско, уже познавшее горечь поражения и возмужавшее в первых боях. Родилась, из пепла восстала сила, с которой должны были считаться русские и монголы и благодаря которой Иренек собьет аймаки Киргизской земли в одно кочевое государство наподобие монгольских ханств. Не Номче и Ишею, а решительному Иренеку суждено возродить ушедшую в глубину веков славу воинственного племени киргизов — завоевателей Великой степи, ту славу, о которой поют народные певцы во всех улусах.

Почти трое суток с короткими передышками стремился против течения Енисея поток облаченных в доспехи воинов. Вороновым крылом отливали граненые стволы пищалей, угрожающе щетинились копья. Между ушей Иренекова аргамака, на головном ремне узды, приплясывал бурый султан из перьев самого князя неба.

— Пора, — чуть свет говорил Байту-зайсан, и войско выступало в дорогу, и двигалось оно до вечера.

Иренек спешил и без предупреждения зайсана. Он стремился вовремя попасть на поле боя — к решающему часу сражения. Чтобы не прозевать этот час или раньше его не прийти на место, далеко вперед Иренек выслал конные дозоры, которые должны были встретиться с джунгарами и сообщить о том, что делается у Сизой, начальному князю. А Иренек действовал бы в зависимости от обстоятельств. В победе Сенге-тайши он не сомневался. Впрочем, на этот счет не было сомнений и у самого Лопсана. Недаром же он бежал в киргизы и всю зиму укреплялся в тайном, как ему казалось, уголке Саян.

И вот киргизскому войску открылись Саяны с их каменным ущельем, из которого бурей вылетал белогрудый Енисей. Густо потянуло кружащим головы нагретым багульником.

У входа в ущелье киргизская разведка повстречала джунгарский заслон. Джунгары не пустили разведчиков ни к Сизой, ни назад, к Иренеку. Кинувшегося вскачь одного из воинов догнали и накрепко повязали волосатым арканом.

Будь перед ним враги, Иренек мог поплатиться жизнью, он был беспечен и скакал впереди своего войска. Но здесь стояли дружественные ему черные калмыки, а рядом с Иренеком привычно покачивался на коне их зайсан Байту, давнишний знакомый начального князя.

Киргизы опоздали к бою. Собственно, боя и не было. Сенге-тайша многоголовым огненным драконом выполз из Саян и навалился на острог сразу с трех сторон, откуда только можно атаковать, — с четвертой стороны бурлил Енисей. Цирики Алтын-хана были смяты, как трава под копытами коня. Они не успели даже перезарядить свои пищали, не успели сесть в седла, чтобы бежать. Впрочем, вряд ли можно было куда-то убежать — стотысячное войско Сенге-тайши наглухо закрыло горные проходы и тропинки.

Оставив своих воинов в отведенном ему бору на берегу Енисея, Иренек ехал джунгарским лагерем. Вызванное победой оживление среди калмыков уже спало. Лениво потягиваясь на солнце, они готовили на кострах пищу, доили коров и кобыл, купали скакунов в тихой зеркальной заводи.

В этот лагерь островками вкрапливались сбитые в кучу худые, подавленные неудачей цирики Алтын-хана. С тупой покорностью они ожидали решения своей судьбы.

Еще дымились острожные стены вокруг сгоревших дотла юрт, синий чад расползался по прибрежному ернику и медленно таял в вышине. А над кипучим потоком Енисея тоскливо, с надрывом плакали быстрые, словно ветер, чайки.

«Так рушатся ханства», — с сожалением думал Иренек, глядя на истекающие дымом головни.

В душе Иренек не злорадствовал над поверженным врагом. Этого чувства не было, наверное, потому, что разгромил Лопсана Сенге-тайша, а не он, Иренек. К тому же победа досталась джунгарам легко, а легкие победы после набега на Канск и Удинск и после Иштыюла не вызывали у Иренека должного уважения и тем более преклонения, они таили в себе прорастающее зерно будущих поражений.

— Хочешь увидеть Алтын-хана? — нарушил ход Иренековых мыслей Байту-зайсан. Джунгарин был убежден, что Иренек соблазнится зрелищем растоптанного, униженного до скота владыки одного из сильнейших кочевых государств Великой степи.

Байту-зайсан не ошибся. Иренек поспешил на устье реки Сизой, на песчаный мыс, где под палящими лучами солнца уныло сидели прямо на земле еще недавно грозный Лопсан, три его сына, его жены и придворные. Немилосердная жара окончательно сморила их, сыновья хана просили принести им напиться, а джунгарская стража с торжествующим хохотом хлестала пленников плетьми из жил яка. Мальчики повизгивали от нестерпимой боли, а жены хана, попарно связанные между собой косами, выли на разные голоса, стараясь прижаться к своему повелителю, который уже не мог их защитить.

Алтын-хан был без своей обычной собольей шапочки. Его гладко выбритое царственное темя желтело на солнце. По выпуклому лбу в глазные впадины стекал пот — хану ело погасшие глаза, и он болезненно щурил их.

Перед Иренеком сидел бесконечно усталый, все потерявший и во всем разочарованный человек. Он скользнул взглядом по начальному князю киргизов, затем на какую-то секунду задержал взгляд на Иренеке, и лицо Лопсана нахмурилось. Что подумал он сейчас? Конечно, он обвиняет Иренека. Но в чем? В предательстве? А разве сам Алтын-хан когда-нибудь держал свои клятвы, разве был он верен хоть одному союзу? Он коварен и вероломен, так чего же хочет от других?..

Ржали кони, взывая к хозяевам. Выли несчастные Лопсановы жены. Ханство было порушено, и что при этом значила судьба одного человека, если даже он хан?

Иренек повернул коня и по хрустящей гальке шагом поехал к своему войску. Он напряженно думал, пытаясь осознать, что же произошло сегодня. Что принесет киргизам уничтожение государства Алтын-ханов? Сенге-тайша укрепится в верхнем течении Енисея и неизбежно столкнется с русскими. Отныне у Иренека нет выбора, он отдает себя во власть джунгар. Он будет платить им дань. А взамен выговорит право самостоятельно вести все внутренние дела нарождающегося Киргизского ханства.





26


Герасима Никитина на Красном Яру сменил Алексей Сумароков. Новый воевода не успел еще разобраться толком в том, что принял, как из Киргизской степи пришла беда. По обоим берегам Енисея грянули под острог калмыки и киргизы.

День выдался теплый и ясный. Люди косили сено, а те, что были в городе, плескались в реке. Ничто, казалось, не предвещало невзгоды. И вдруг над рекою Базаихой повалил дым. Тот дым сразу увидели караульщики на Афонтовой горе и сами разожгли костер. А немного погодя запылала заимка Якунки Торгашина, что на заречном лугу, под Красным гребнем.

В остроге суматошно ударили сполох, и выскочивший на острожную стену щуплый и подвижный воевода увидел не только дымы на обоих берегах Енисея, но и набитые людьми лодки, которые направлялись к городу со стороны Лодеек. Гребцы спешили, чтоб не попасть в руки наступавших инородцев.

Закрывались городские ворота и калитки. К стенам и башням бежали пушкари, пешие и конные казаки, черкасы. Понимая опасность, грозившую всем горожанам, бабы загоняли домой ребятню, запирались в избах, лезли в погреба.

Прискакали дозорщики. В бешеном галопе запалили коней — бегуны тяжело дышат, дрожат.

— Сила несметная! — вскричал молодой дозорщик. Воевода пятернею закрыл ему рот:

— Ч-ч-ч! — и усмехнулся: — Трусоват же ты, парень.

А у самого смех отдавал горечью. Сам думал, как выстоять, коли врагов тьма тьмущая, и тут же послал подвернувшегося под руку пожилого степенного казака в Енисейск.

— Спроворь в лодку, да и отчаливай. И воеводе енисейскому Кириллке Яковлеву передай, пусть шлет людишек в подмогу.

Казак убежал, а воевода опять к молодому дозорщику:

— Сколь насчитал их — говори, парень, да не вали шибко.

— На заречной дороге тыща, а может, и две! А то и все пять! — горячо заговорил дозорщик.

— И горазд же ты считать, парень! Теперь сходи-ко домой, пообедай да приходи сызнова — инородцев бить станем.

Воевода в легком кафтане, шустрый, выглядел удальцом — лет на сорок, хотя ему уже за полсотни, расчесанная бородка цвета прошлогоднего сена, а быстрые глаза и не поймешь какие: вроде бы карие, а то зеленью отливают. За кушаком у воеводы был новенький пистоль — рукоять в бронзовом окладе. Оглядывая окрестные холмы и березняки, Сумароков пытался угадать, откуда появятся киргизы, какую из четырех стен они попытаются взять напуском. Будь он на месте киргизского начального князя, пошел б на город по степи, со стороны Бугачевской деревни. Должно, так и будет.